— Тебе было очень больно?
— Стерпеть можно.
— Я слышал, как ты кричала.
— Почти все роженицы кричат. В этом нет ничего необычного.
— Временами мне казалось, что ты могла умереть. И мне становилось не по себе.
— Если б я умерла, Матьяш тебя бы за это не похвалил, — сказала Илона и запоздало прикусила язык, но супруг, который должен был бы оскорбиться на такие слова, совершенно спокойно ответил:
— Не в этом дело. Если б я потерял тебя, то не знаю, что бы делал.
— Жил бы дальше. Возможно, женился бы снова через некоторое время, — так же спокойно сказала Илона.
— Ну, почему ты не хочешь меня понять? — Муж укоризненно покачал головой. — Ты полагаешь, что я мог бы найти женщину, похожую на тебя? Это невозможно.
— Влад, я действительно сейчас тебя не понимаю, — немного удивлённо произнесла Илона. — Это только в песнях поётся или в стихах говорится: «Я не смогу без тебя прожить. Я другую такую не найду». Это же не всерьёз, а только ради красоты звучания. Зачем же ты сейчас говоришь это? Может, просто шутишь? — Она улыбнулась.
— Нет, я серьёзен, — ответил супруг и провёл тыльной стороной ладони по её щеке. — Я больше нигде не найду женщину, которая будет произносить моё настоящее имя, как ты. С таким особым венгерским выговором. И нигде не найду женщину, которая была бы так уверена, что имеет право расспрашивать меня о государственных делах. Для любой другой у меня был бы ответ, что это её не касается, но тебе... Вместо того, чтобы запретить тебе спрашивать, мне хочется тебе рассказать, что меня тревожит.
— Я думаю, что многие женщины Венгерского королевства произносили бы твоё валашское имя с венгерским выговором, — спокойно возразила Илона, но почему-то потупилась, уставилась на свои руки, покоившиеся на одеяле. — И также я думаю, что многие могли бы понимать твои рассуждения о политике. Особенно женщины высокого положения.
— А где не найду женщину, которая заставила бы меня выучить венгерскую грамоту? — не унимался муж. — Это только тебе удалось. Ни для кого другого я бы это не сделал.
— Почему ты так говоришь? — снова спросила Илона, но теперь на смену удивлению пришло замешательство.
— А почему ты не хочешь меня понять? — всё больше настаивал Влад и, кажется, где-то в глубине души начинал сердиться. — Почему?
— Я пытаюсь...
— Нет, ты понимаешь меня, но делаешь вид, что не понимаешь. Ты не хочешь, чтобы я тебя любил?
Что он сказал? Илона почувствовала, как против воли начинает колотиться сердце.
— Ты хочешь сказать, что полюбил меня? — спросила она, но происходящее всё больше казалось розыгрышем.
Илона никогда не предполагала, что дело дойдёт до подобного излияния чувств. Ведь она с мужем жила в договорном браке. В таком браке самое большее, что обычно возникает, это чувство привязанности, но любовь — нет. Вернее сама Илона уже давно поняла, что полюбила нового мужа, но полагала, что он-то её никогда не полюбит...
— Да, — сказал Влад. — Именно это я и хотел тебе сказать. Минувшей ночью у меня было время подумать, и я понял, что не хочу даже представить свою жизнь без тебя, как бы истёрто ни звучали эти слова. Они такие же истёртые, как брачные клятвы, которые даются перед алтарём, но разве эти клятвы никто не произносит всерьёз?
— Я... — Илона сглотнула, — я произносила их всерьёз, когда мы женились.
— Вот видишь, — муж тихо засмеялся и поцеловал её в щёку, уколов усами, а затем продолжал: — Поправляйся поскорее. Хочу, чтобы ты снова ходила за мной по дому и задавала вопросы, которых мне ни от кого больше не услышать: как вести себя с боярами и почему у нашего сына не может быть двух крёстных отцов. Кстати, я придумал малышу имя — Михня. Михай, если по-вашему, в честь твоего дяди. А окрестим другим именем — Иоанн. У меня в семье всех мужчин крестят Иоаннами, а называют как угодно. Такова традиция.
Он поднялся на ноги и сделал несколько шагов к двери, а Илона, по-прежнему оставаясь в некотором замешательстве, произнесла:
— Влад, ты не спросил, люблю ли я тебя.
— Но ведь ты сама уже призналась, — ответил муж, снова повернувшись к ней. — Ты же призналась, что произносила брачные клятвы всерьёз. Да я и раньше видел, что ты меня любишь. Правда, временами сомневался, но когда ты стала слать мне письма в лагерь под Шабацем, понял, что дальше сомневаться будет только глупец.
Илона улыбнулась, но ни словом, ни жестом не показала, что теперь ей всё ясно и разговор можно считать оконченным. Она сама никак не могла решить, удовлетворена признанием или нет. Всё совершилось как-то буднично и быстро...
Меж тем муж помялся немного, затем вернулся к жениной кровати, снова присел на край, сжал руки Илоны, покоившиеся на одеяле, в своих и вдруг наклонился, поцеловал ей обе ладони и заговорил торопливо, не поднимая головы:
— Честно сказать, под Шабацем я сам ещё не думал, что полюбил тебя. Но минувшей ночью, когда казалось, что мне вот-вот принесут весть о твоей смерти, я понял, что не хочу лишиться тебя. И не потому, что мне жаль потерять женщину, которая меня любит, а потому что моё сердце к тебе привязано. Что будет с моим сердцем, если ты ляжешь в могилу? Наверное, это нехорошо: думаю о тебе, но беспокоюсь о себе.
— Перестань, — снова улыбнулась Илона. — Я тебя понимаю.
— И не сердишься за то, что я так себялюбив? — Муж повернул голову и посмотрел на неё краем глаза.
— Говори мне почаще о своём себялюбии, — попросила Илона.
Это казалось странно, но теперь, когда всё обратилось в шутку, она вдруг перестала сомневаться в серьёзности происходящего, перестала считать это розыгрышем. Ладислав Дракула говорил о любви серьёзно!
— Скажи... — муж снова поцеловал ей руки, продолжая сжимать их, — сейчас твоя жизнь вне опасности? Ведь верно? Верно?
— Да, со мной всё будет хорошо, — произнесла Илона, поцеловав его в затылок, но чувствовала, что муж ей как будто не верит.
Она уже не знала, радоваться ей, или нет, потому что вдруг подумала: «А захочет ли он теперь иметь дело со мной как своей супругой? Станет ли делить со мной постель, если боится ненароком стать причиной моей смерти?»
III
Пусть не всё у Илоны сложилось так, как хотелось бы, но она всё равно радовалась тому, что есть, и благодарила Бога. Правда, во время молитв её одолевало смутное чувство, что Господь взирает на неё, снисходительно качая головой, и что Он считает её неисправимой дурочкой.
«Господь, Ты за мной не поспеваешь, — думала Илона. — Я просила дать мне детей, и Ты дал мне мужчину, благодаря которому у меня появились дети, но я испугалась этого мужчину, и просила Тебя избавить меня от него, просила, чтобы он ко мне охладел. Ты исполнил и это. А теперь я прошу тебя, чтобы этот мужчина снова почувствовал ко мне страсть. Господь, прошу Тебя, не считай меня совсем глупой. Исполни эту просьбу, и после этого я очень-очень долго не буду ни о чём просить. Обещаю».
Она не знала, исполнит ли Бог эту новую просьбу, но теперь так сильно поверила в Божью милость, что нисколько не боялась лишиться уже приобретённого. Например, лишиться маленького Михни: «Бог не отнимет то, что дал».
Поздний долгожданный ребёнок — над таким обычная мать тряслась бы, боясь, что он вдруг заболеет, но Илона преспокойно доверяла его кормилице или служанке, убеждённая, что всё будет хорошо.
Илоне почти всё время хотелось спать. Следовало восстанавливать силы. И раз уж Бог устроил так, что она могла позволить себе переложить часть забот о ребёнке на плечи помощниц, не следовало пренебрегать этой возможностью.
И всё же новоявленная мать проявляла к ребёнку куда больше внимания, чем полагалось для женщины её круга. На это обратила внимание Маргит, которая в первый же день после родов Илоны пришла посмотреть на ребёнка и без всяких церемоний заглянула в спальню сестры:
— Зачем ты кормишь его сама? У тебя грудь испортится: будет отвисшая.
— Затем, что иначе служанкам придётся каждый день доить меня, как козу. Нет. К тому же малыш радуется, когда я кормлю его сама. Слышишь, как чмокает?
Где-то в самой глубине души Илона временами сомневалась, что сама родила этого младенца. Казалось, что не было ни беременности, ни родов, а было что-то вроде чудесного подарка. Казалось, что деревянная статуя Девы Марии пришла из некоего близлежащего храма и оставила в колыбели своего Младенца, который чудесным образом ожил и стал неотличим от обычного ребёнка. Но кормление грудью служило Илоне своего рода доказательством — и беременность, и роды были, а этот крошечка, который так замечательно чмокает, ещё слишком розовый и худенький, чтобы походить на деревянного Младенца из церкви.
Впрочем родители Илоны, приехавшие в пештский дом вскоре после Маргит, чтобы справиться о здоровье младшей дочери и увидеть, кого же она родила, почему-то повели себя так, словно это не их внук — были сдержанны и в улыбках, и в поздравлениях, и не изменили поведение даже тогда, когда узнали, что мальчик назван в честь покойного Михая Силадьи.
Конечно, главная причина заключалась в том, что мальчика согласно брачному договору, так и не пересмотренному, следовало крестить некатоликом. Родители Илоны, как и тётушка Эржебет с Матьяшем, предпочли бы, чтобы родилась девочка — будущая католичка, но сама Илона разделяла мнение своего мужа о том, что всё сложилось наилучшим образом. Раз на свет появился мальчик, значит, не будет никаких пышных празднеств в Буде, а будет скромный праздник в пештском доме, где родители ребёнка не окажутся отодвинутыми в сторону высокопоставленной роднёй.
Быть матерью ребёнка, который не станет католиком, оказалось для Илоны неожиданно хлопотно. Одно дело доверять мальчика няньке или кормилице, которых знаешь, и совсем другое — доверить незнакомым людям, а ведь у маленького Михни почти сразу появилась своя жизнь, связанная с жизнью местной общины христиан-некатоликов. Как найти там место матери-католичке?