На второй день после родов Илоне, остававшейся в постели, сообщили, что пришёл священник, который должен прочитать над новорожденным первые молитвы. Участие матери не требовалось, но Илона не стала просто ждать, когда ребёнка, которого забрали из спальни, принесут обратно. Она велела служанкам помочь ей одеться и наскоро убрать волосы под белую шёлковую ткань, а затем, поддерживаемая под руки, перешла в одну из соседних комнат второго этажа — в кабинет — и уселась там в кресло. Именно в ту комнату она велела позвать священника, когда закончится чтение молитв над Михней.
Разговор предстоял серьёзный, ведь с этим священником Илона намеревалась познакомиться ещё до родов. Она решила, что про крещение должна вызнать всё так, как её родня прошлой весной вызнавала на счёт свадьбы: «Мне должны объяснить, как крестят христиан восточной ветви».
Священник оказался рыжим бородачом в длинном чёрном одеянии, которое почему-то напоминало просторные турецкие одежды, и в чёрной шапочке. Он представился как отец Михаил, но не настаивал, чтобы католичка называла его «отец»:
— Вы можете звать как-нибудь по-другому, к примеру, использовать слово «почтенный», — скромно сказал он, но Илона ответила, что слово «отец» её не смущает.
Новоявленная мать прежде всего интересовалась, сможет ли присутствовать при крещении. По правде говоря, она, если не разрешат, была готова устроить скандал, но этого не потребовалось. Священник оказался очень снисходителен к католикам, а причины можно было легко понять. Он аж два раза упомянул, что Его Величество Матьяш милостиво разрешил переселенцам из Сербии построить в Пеште храм для христиан восточной ветви, раз уж саму Сербию, несмотря на все усилия крестоносцев, продолжают терзать турки.
Перед двоюродной сестрой Его Величества отец Михаил, конечно же, испытывал высочайшее благоговение, но Илона не хотела этим злоупотреблять, поэтому кивнула, когда священник сказал, что охотно пустит её в свой храм, но спустя сорок дней: после того как она причастится и исповедуется у своего католического священника.
— Простите госпожа, но чтобы войти в храм, вы должны быть чисты.
Из объяснений, касающихся будущего крещения Михни, Илона поняла, что её роль очень проста: принести ребёнка в храм, распеленать и вручить крёстному отцу, а дальше всё пойдёт само собой. Ей же останется только стоять в стороне и наблюдать.
Беседа прошла настолько хорошо, что отец Михаил даже осмелился, уходя, осенить свою собеседницу крестом, и Илона была весьма довольна, но когда она кликнула служанок, чтобы помогли ей перейти обратно в спальню, чувство довольства почти мгновенно пропало: явился разгневанный муж и, казалось, вот-вот поколотит.
— Ты что делаешь? — спросил он. — Зачем встала? Я решил не ругаться с тобой при священнике, но теперь скажу тебе кое-что...
— Я всего лишь хотела познакомиться с отцом Михаилом, и раз он сам пришёл, то...
— Хотела? — было видно, что он едва сдерживается, чтобы не закричать в полный голос, который было бы слышно даже на улице. — Ты думаешь, теперь можешь делать всё, что хочется? Я спрашивал у той женщины, которая принимала у тебя роды...
— У Марии, повитухи...
— Она уверяла, что тебе нельзя вставать по крайней мере пятнадцать дней. Тебе может стать плохо. Начнётся жар или ещё что-нибудь... Я не знаю...
— Влад, я совсем ненадолго.
— Ты будешь лежать, сколько сказано! А если хоть кто-нибудь из челяди снова станет водить тебя по дому, тут же вылетит за ворота. — Муж грозно посмотрел на двух служанок, которые явились на зов госпожи и теперь топтались возле неё: — Слышали обе? И остальным передайте!
Было видно, что для Ладислава Дракулы это роль совсем не привычная — лезть в женские дела. Он вёл себя даже немного забавно, потому что служанки растерялись, но где-то в глубине глаз у них появились искорки смеха:
— Господин, а сейчас что же делать? Госпожа сама обратно не дойдёт...
Муж, наверное, понял, что приказ отдан поспешно, но служанкам ответил нарочито строго:
— Ничего не делать, посторонитесь, — с этими словами он подхватил жену на руки и понёс в её спальню, и вот тут Илона всерьёз испугалась: «Я в последние месяцы заметно прибавила в весе. А если ему сейчас вступит в поясницу? Сам упадёт и меня уронит. Ох, Господь Всемогущий! И зачем я решила говорить со священником именно сейчас? Поговорила бы позже. Никуда бы он не делся».
Она оставалась испуганной даже тогда, когда её посадили на кровать:
— Влад, прости меня. Я больше не буду.
— Конечно, не будешь. Даже не пробуй.
Через неделю приехал боярин, который должен был стать крёстным отцом маленького Михни, но Илона смогла увидеть гостя и побеседовать с ним лишь после того, как истёк пятнадцатидневный срок её вынужденного затворничества. Пока она оставалась в спальне, то знала лишь то, что крёстным станет один из тех бояр, которые приезжали в дом осенью и встретили радушный приём.
Боярина звали Войко. Это был добрый светлоусый великан, а по рождению (чего Илона прежде не знала) происходил из тех же земель, что и священник, которому предстояло крестить её сына. И тот, и другой называли себя сербами.
По словам этого боярина, Илоне ни о чем не следовало волноваться, потому что все правила он знал хорошо. Он ещё не забыл, как крестил собственных детей, которые сейчас жили вместе со своей матерью в Эрдели.
Подтверждая своё знание обычаев, этот боярин показал Илоне подарки для своего будущего крестника: нательный крестик и белую крестильную рубашку, которые следовало одеть на ребёнка под конец совершения таинства, а также — одеяльце, шапочку и носочки.
Также этот боярин сказал, что одарить священника за труды должен именно он, а не семья «крещаемого». А ещё он при всякой возможности (которых было не так много, поскольку колыбель по-прежнему стояла в спальне Илоны) старался брать ребёнка на руки:
— Он должен считать меня за своего хорошего знакомца, а иначе, когда я буду держать его на руках в храме, испугается и раскричится.
Пока минуло сорок дней со дня родов, уже наступил май. Солнце светило и жарило по-летнему. Илона чувствовала это, когда, сопровождаемая мужем, пасынком, боярином Войкой и одной из служанок, несла маленького Михню в храм. Она часто жмурилась от яркого света и с лёгким беспокойством замечала, что ей сверху припекает даже сквозь белую ткань, прикрывавшую волосы и шею.
Почему-то вспомнилась прошлогодняя весенняя прогулка в дворцовом саду, во время которой Матьяш цитировал Овидия и говорил, что «кузине» непременно надо выйти замуж. Казалось, что с той весны прошла целая вечность.
Впрочем, Илона не успела об этом как следует поразмыслить, потому что идти до храма оказалось совсем не далеко. Они прошагали всего две улицы, и вот показалась маленькая площадь и то самое здание.
Храм сербы себе построили большой, но деревянный, а не каменный, как католический храм, который Илона посещала, но на этом отличия не заканчивались. Внутри этой деревянной церкви было темнее и сильно пахло благовониями. А ещё было очень необычно то, что алтарь отделили от остального пространства стенкой, сверху донизу увешанной изображениями святых и имевшей «врата» — двустворчатые двери.
Своего ребёнка Илона крестила впервые, но ей в своё время доводилось присутствовать на крещении чужих детей, католиков, поэтому теперь она с интересом смотрела на ритуал, совершавшийся перед «вратами», который был мало похож на то, что она видела прежде. Например, она впервые видела, чтобы священник дунул ребёнку в лицо. То, что после этого отец Михаил осенил её сына крестом и возложил руку на голову малыша, выглядело торжественно и красиво, но дуть... Слов, которые произносились при этом, Илона почти не понимала — понимала лишь то, что это молитвы.
Также необычно было то, что священник помазал елеем не только лоб Михни, но и грудь, ручки, спину и даже ножки, а крёстный отец помогал в этом, поворачивая младенца так и эдак. А ещё было удивительно то, что священник в самом конце священнодействия (когда ребёнка уже успели окунуть в купель, надеть ему крестик и рубашку) взял ножницы и отрезал малышу прядку волос на затылке.
Илоне, конечно, объяснили, что дуновение означает Святого Духа, мазать елеем тело сверху донизу является греческой традицией, а пострижение волос означает, что ребёнок становится рабом Божьим, но это всё равно выглядело удивительно и немного странно.
Когда ей наконец вернули малыша, он готов был заплакать, хотя до этого мужественно перенёс всё, что с ним совершали. Теперь от него тоже пахло благовониями, он как будто сроднился с этим необычным храмом, поэтому Илона, поправляя Михне воротничок крестильной рубашки, сказала:
— Чщщщ, моя крошечка. Теперь ты ортодокс, как и твой отец.
Домашний праздник по случаю крестин был скромный, потому что много гостей ожидать не следовало. Пришла Маргит с мужем, пришли и родители Илоны, но мать как будто использовала праздник в качестве предлога, чтобы прийти попрощаться. Улучив момент, госпожа Агота отвела дочь в уголок и сказала, что теперь совершенно спокойна за неё, поэтому в ближайшие дни уезжает обратно в Эрдели, а то в поместьях все дела расстроятся.
Также пришёл Иштван Батори, на сестре которого в своё время был женат дядя Илоны, Михай Силадьи.
— Ну, что ж, племянница, показывай ребёнка, — сказал гость, а когда Илона вместе с мужем отвели его в комнату, где стояла колыбель, то услышали: — Ух! До чего ж хороший мальчик-то получился! Крупный, крепкий. Пусть воином вырастет.
За минувшие сорок дней Михня действительно успел подрасти и окрепнуть, так что этих слов следовало ожидать, а затем Иштван чуть толкнул отца ребёнка локтем в бок и добавил:
— Хорошо же у тебя пушка стреляет! Меткий выстрел! А? — он засмеялся, но Илона покраснела до корней волос, тут же вспомнив, как нынешний гость прошлым летом на свадебном пиру говорил про наступательную стратегию для первой брачной ночи. Наверное, он про эту «пушку» и на пиру упоминал, и все гости хохотали... Ужас!