«Впрочем, — вдруг подумала она, — было бы хорошо, если б дядюшка Иштван не только напомнил моему мужу о давнем успешном сражении, но и призвал снова ринуться в бой. Возможно, мой муж бы послушал. Они ведь хорошие приятели».
IV
Илона никогда не была кокеткой. За те тридцать лет, что она прожила на свете, ей ни разу не потребовалось это умение, и лишь теперь она досадовала, что не может правильно пользоваться женскими уловками, которые позволяют привлечь мужчину.
В прежние времена ей оказывалось достаточно быть самой собой. К примеру, Вашек проявлял к ней внимание как к супруге, когда видел, что она искренне заботится о нём: приготовила его любимое блюдо или исхитрилась найти некую нужную ему вещь, которую он потерял и уже считал безвозвратно пропавшей. Когда Илона, заранее довольная оттого, что сделала что-то, что Вашеку понравится, являлась к нему вся разрумянившаяся и с сияющими глазами, то он смотрел не столько на то, что она принесла, сколько на неё саму и будто любовался. И даже тому мальчику, который когда-то очень давно подарил ей бабочку, Илона понравилась именно потому, что вела себя просто и естественно. А больше в её жизни и не было случаев, когда применимо женское кокетство.
Вот потому она так и не научилась кокетничать. А теперь учиться было поздно. Если бы она попыталась начать, это выглядело бы смешно и глупо. Но что же тогда оставалось делать, если для того, чтобы Влад увидел в ней женщину, ей не достаточно было вести себя как всегда: искренне и открыто! Он улыбался, говорил, что любит её, хвалил её новые платья, если об этом заходила речь, но вот дальше... ничего не следовало.
Илона внимательно вглядывалась в зеркало, чтобы понять, так ли уж непохожа на ту Илону, от которой её муж ровно год назад был без ума и с которой хотел бы проводить в спальне целые недели без перерыва. Конечно, с прошлого лета она изменилась: располнела, пока носила ребёнка, а за те полтора месяца, что минули со дня родов, похудела, но не до конца и, по правде говоря, была этим довольна. Теперь она выглядела, как женщина, ставшая матерью, а не как «засушенная дева», которая даже на третьем десятке может влезть в те платья, которые носила в пятнадцать лет.
Возможно, у мужа было другое мнение на счёт её фигуры, так что Илона всё же решилась прямо спросить, на что получила ответ, по большей части состоявший из выразительных жестов и взглядов. Их можно было трактовать примерно так: «Грудь стала больше, и это хорошо, прямо отрада для глаз. А что касается вида сзади, то раньше я смотрел, прежде всего, на твои плечи, но теперь смотрю на то, что намного ниже плеч».
Увы, даже после такого откровенного разговора муж не захотел делом доказать, что всё сказанное им — правда, поэтому Илона не знала, что предпринять. Наряжайся — не наряжайся, улыбайся — не улыбайся, но в итоге всё равно одна в постели. А тут ещё оказалось, что супруг скоро уезжает и очень надолго. Она узнала об этом после крестин и довольно-таки неожиданно.
Когда супруги, находясь в спальне Илоны, стояли бок о бок возле колыбели своего сына и смотрели, как он засыпает, Илона шёпотом произнесла:
— Влад, я думаю, через месяц можно будет перенести колыбель отсюда. У Михни будет своя комната, а ты снова сможешь ночевать у меня.
— Это ни к чему, — ответил муж. — Через месяц меня, вероятнее всего, здесь не будет. Я отправлюсь в поход против турок.
— Опять!? — своим возгласом Илона чуть не разбудила ребёнка, но он лишь на миг распахнул глаза, а затем снова начал засыпать.
— Да, — сказал Влад. — Я и Иштван Батори идём на войну. Матьяш вот-вот даст повеление жителям Эрдели собирать войско. Обещает, что будет тысяч пятьдесят. Мы соединимся с молдавским войском и пойдём сначала в мою страну...
— В Валахию?
— Да. Поскольку я буду с войском, меня тут же признают правителем. Там мы соберём среди влахов пополнение для нашей армии и двинемся дальше на юг, в турецкие земли. Когда турки будут разбиты, они ещё год не оправятся и в течение этого времени сами не пойдут в Валахию отнимать у меня трон.
— Значит, уже осенью я смогу приехать к тебе в Валахию? — Илона всё ещё надеялась найти в неожиданном известии что-то хорошее для себя, но Влад возразил:
— Нет, тебе туда приезжать пока рано. Пока моя власть не укрепится, я тебя туда не пущу.
— А сам ты осенью приедешь сюда, в Пешт хотя бы ненадолго?
— Если и приеду, то в самом конце осени, но вероятнее всего — нет. Если я верну себе власть в Валахии, то должен буду остаться там. Иначе какой-нибудь проходимец воспользуется этим, чтобы сесть на трон вместо меня. Я не смогу уехать надолго, и так будет продолжаться по меньшей мере, до следующего лета. К сожалению, ехать в Пешт — очень долго.
— Значит, сам ты будешь в Валахии? А я? — она заставила его отвернуться от колыбели, и теперь они стояли не бок о бок, а друг напротив друга.
— А ты будешь в Пеште.
— Но я могла бы переселиться в один из городов Эрдели поближе к тебе.
— Посмотрим.
— А если я переселюсь, ты сможешь приезжать ко мне?
— Посмотрим.
— Но в любом случае мы не увидимся раньше конца осени?
— Да.
— Влад, как жаль, — прошептала Илона и в порыве чувств сама обняла мужа, устроила голову у него на плече.
— Ну, ничего-ничего, — супруг ободряюще похлопал её по спине, и это дало Илоне надежду, что до его отъезда всё-таки может произойти нечто примечательное.
Илона проснулась посреди ночи оттого, что ребёнок в колыбельке заворочался и захныкал. И всё же первой к нему встала служанка, которая ночевала в одной комнате с госпожой.
— Что там? — спросила Илона, отрывая голову от подушки.
— Мокрый, — ответила служанка, вынимая Михню из колыбели, чтобы перепеленать.
Он заплакал громче и не перестал даже тогда, когда мокрая пелёнка сменилась сухой, поэтому Илона вылезла из кровати, чтобы самой его укачивать:
— Ну, что ты, моя крошечка? Что ты плачешь? — ласково спрашивала она, держа сына на руках, а затем поцеловала в лоб, проверяя, не горячий ли.
— Может, отнести его кормилице? — с трудом подавляя зевоту, спросила служанка.
— Нет. С прошлого раза прошло мало времени. А то перекормим, — ответила госпожа, потому что за окнами было ещё очень темно, и значит, короткая летняя ночь едва ли дошла до середины. Если б забрезжил рассвет, Илона могла бы согласиться, что надо разбудить и кормилицу, но сейчас велела служанке погасить свечу и продолжать спать:
— Я сама его покачаю.
Михня, по счастью, капризничал не более получаса, а затем уснул, после чего мать аккуратно положила его в колыбель и вернулась к своей постели, но спать уже не могла. Некоторое время она молча сидела на краю кровати, задумчиво глядя то на колыбельку, едва видную в сумерках, то на тёмное пятно двери, видной на фоне светлых стен спальни.
Наконец Илона накинула халат и босиком, чтобы не стучать деревянными подошвами домашних шлёпанцев, вышла в коридор, а там, несмотря на темноту, довольно быстро нашла требуемую дверь — в мужнину спальню.
Как и ожидалось, было не заперто, а в спальне Влада в отличие от спальни Илоны, слуги не ночевали, поэтому казалось возможным прийти к нему без предупреждения.
Муж спал крепко. Его не разбудил звук открывающейся двери, которую у Илоны не получилось открыть бесшумно. И шорох шагов по полу, застеленному коврами, тоже не разбудил спящего Влада. А может, он только делал вид, что спит? Как тогда, во дворце минувшим ноябрём, когда ему пришлось ночевать в одной комнате с беременной супругой...
Стараясь в потёмках ни на что не наткнуться, Илона остановилась с той стороны кровати, куда было обращено лицо мужа, и, наклонившись, тихо позвала:
— Вла-ад.
Его голос был хриплым, как будто и впрямь спросонья:
— Что? Это ты? Что случилось?
— Ничего не случилось, — ответила Илона, присев на край кровати и погладив мужа по плечу. — Ничего кроме того, что я хочу побыть с тобой. Можно?
— Зачем? — спросил муж.
— Ну... как тебе сказать... — ответила жена, теперь погладив его по голове. Илона сознавала, что кокетничать у неё не получается, но всё равно продолжала своё: — Помнишь, когда-то давно ты говорил, что я в постели холодна, а я отвечала, что веду себя как положено католичке? Так вот я подумала, что вела себя чересчур холодно даже для католички, а теперь мне бы хотелось стать другой.
Влад сел на постели, стараясь стряхнуть с себя сон:
— Мы уже говорили об этом прежде. Тебе рано снова беременеть. Ты поступаешь безрассудно, но этому безрассудству я не буду потакать. Возвращайся к себе.
Илона вздохнула, но по-прежнему оставалась сидеть на краю его постели:
— Разумеется, я хотела бы, чтобы у меня были ещё дети, но сейчас я гораздо больше желаю, чтобы у меня был муж. Влад... — теперь она провела ладонью по его щеке. Горячая шершавая щека. И ничуть не колючая.
Супруг, мягко сжав запястье супруги, отстранил её руку от своего лица:
— Не нужно.
— Но почему? Если ты скоро уедешь, то, может, мы хоть напоследок...
— Иди к себе, — твёрдо повторил он. — Дорогу найдёшь или тебя проводить?
— Найду, не беспокойся, — обиженно ответила Илона, поднялась на ноги и пошла к выходу.
Ух, как же она злилась в эти мгновения! Ей было известно, что в мужниной спальне где-то на столике стоит кувшин, полный воды, чтобы утром умыться... Так вот Илоне вдруг страшно захотелось схватить этот кувшин и плеснуть водой со всего размаху на своего супруга, который снова улёгся спать! А пока он будет соображать, что случилось, и убирать мокрые пряди волос, прилипших к лицу, можно схватить полотенце, которое лежит там же, рядом с кувшином, и огреть несколько раз. «Думаешь, я не знаю, почему ты спать хочешь!? — воскликнула бы Илона. — Если по девкам ходить, так и супруга не нужна! Конечно! Все силы на них потратил! Изверг! Сколько ты ещё будешь мучить меня!? Супружеский долг, между прочим, это не только долг жены перед мужем, но и — мужа перед женой. А ты что делаешь, а? Весь город судачит об этом! Сколько ещё я должна выносить такой позор!? Отвечай!»