— Ну, вот! Даже ты, женщина, понимаешь! — не сдержался Влад, но злился, конечно, не на жену, а на Матьяша.
— Но почему же тогда Матьяш откладывает поход, если всё это понимает? — продолжала недоумевать Илона.
— Ждёт итальянских денег, — зло усмехнулся Влад и бессильно уронил голову на подушки.
Илона склонилась над ним:
— А сколько тебе понадобится денег? У нас ведь есть деньги. Не забывай: отец дал за меня хорошее приданое.
Лицо мужа посветлело, и теперь он усмехнулся уже добродушно:
— Мне нужно, по меньшей мере, в пять раз больше, чем всё твоё приданое. Двадцать тысяч золотых ничего не изменят, так что оставь их в сундуке у того старого еврея.
— А если я попрошу отца, чтобы он дал тебе денег? — не унималась Илона. — Он очень богат. Думаю, у него сейчас найдётся и сто тысяч.
— Я сам говорил с ним об этом, — признался Влад и принялся вспоминать, глядя куда-то вверх. — Ещё давно был этот разговор. Я просил в долг на три года. Обещал твоему отцу, что заплачу проценты выше, чем если он будет давать деньги в рост с помощью евреев. Однако твой отец отказал. Поверил в мою честность, но не в успех моей затеи. Сказал, что даже если я три года продержусь на валашском троне, то всё равно не смогу вернуть долги. Сказал: «Не такая уж доходная вотчина эта Валахия».
Илона, склонившись над лежащим мужем, пыталась поймать его взгляд:
— Но что же ты тогда будешь делать? Неужели ничего сделать нельзя?
Влад, всё так же глядя куда-то в потолок, положил ей руку на спину, а затем притянул жену к себе:
— Ты, в самом деле, хочешь, чтобы я думал об этом сейчас? Иди-ка лучше сюда.
II
Илона, сидя у окна в пештском доме, смотрела на улицу. За окном по-прежнему порошило. Крыши окрестных зданий совсем побелели. Даже самые краешки черепицы, красной или коричневой, не выглядывали из-под снежных наносов. Вся улица стала белой, а конец её и вовсе терялся где-то за пеленой снежных хлопьев.
Илоне почему-то казалось, что и в Валахии сейчас идёт такой же сильный снег. Мысленным взором она видела незнакомую белую равнину и широкую белую ленту замёрзшего Дуная, а через эту реку двигались тёмные точки — много тёмных точек, которые собирались в цепочки и ручейки. Это были пешие воины. Турки. Но почему турки, если больше всего Владу следовало опасаться не их, а Басараба Старого?
Пришлось тряхнуть головой, чтобы отогнать от себя это странное видение, и теперь Илона видела перед собой другую картину — картину событий в Секешфехерваре, произошедших не так давно, в декабре. В этот город матушка Матьяша сопроводила свою будущую невестку Беатрикс, а в полумиле от городских ворот этих путешественниц уже поджидал Его Величество.
Матьяш ещё давно решил, что все торжества, связанные с его свадьбой, должны отличаться необычайно роскошью — такой роскошью, которая поразила бы все европейские дворы, однако не на всех она произвела нужное впечатление. Итальянцы, которые прибыли в свите Беатрикс, и послы итальянских государств, уже давно жившие в Венгрии, невольно задумались, как венгерский король может тратить столько денег на свою свадьбу и при этом жаловаться, что ему не хватает денег на войну с турками. Чего стоило одно только убранство того места возле Секешфехервара, где король должен был встречать свою невесту!
Об этих разговорах Илоне сообщила Маргит, которая знала латынь и потому неплохо понимала итальянскую речь. А особенно их поразили итальянцев не тенты из красного бархата, раскинутые над креслами для сотен почётных гостей, не нарядная одежда слуг и даже не огромное количество трубачей и прочих музыкантов. Итальянцев поразило то, что всё огромное пространство, где должна была состояться торжественная встреча Матьяша с Беатрикс, застлали синей тканью, и не самой дешёвой.
Бесконечное число рулонов раскатали по земле, закрывая её, чтобы никто из приглашённых немецких князей, а также венгерских магнатов, епископов и прелатов, не говоря уже о разодетых дамах, не запачкал обувь или нижние края одежды, если снег вдруг подтает, смешается с землёй и превратится в грязь.
У Илоны, стоявшей возле тёти Эржебет, мысли также постоянно возвращались к этой ткани, которую основательно затоптали и порвали шпорами, делая негодной для использования в будущем. Кузина Его Величества смотрела на то, как Матьяш, сопровождаемый блестящей свитой, ступает по синим полотнищам, и как впереди него на красной подушке несут меч, отделанный золотом и драгоценными камнями. Мелькнула мысль: «А на войну с султаном Матьяш отправится так же?» Наверное, что-то подобное подумал бы и Влад, будь он здесь.
Пока Беатрикс преклоняла колени перед Его Величеством, пока Матьяш вёл её к одному из кресел под красными тентами, пока один из епископов произносил приветственную речь на латыни, и пока Беатрикс отвечала на неё, Илона всё пыталась подсчитать, во сколько же примерно обошлась церемония. Конечно, считать деньги в чужих кошельках нехорошо, но вся эта роскошь ясно говорила, что для Матьяша сто тысяч золотых — не такая уж большая сумма.
Эти мысли не оставляли Илону и тогда, когда вся блестящая процессия двинулась в Секешфехервар, а по дороге два немецких князя изобразили для всеобщего развлечения потешное рыцарское сражение. О том, сколько потрачено на торжества, Илона задумывалась и на следующий день, когда все собрались на мессу в главном соборе города, и ещё день спустя, когда вместе с тётей Эржебет и всеми Силадьи участвовала в церемонии коронации Беатрикс в том же соборе.
Роскошь казалась уместной и в то же время излишней, особенно в том, что касалось фейерверка, устроенного после коронации и праздничного пира. Влад наверняка бы сказал, что порох, который используется для фейерверка, можно было бы употребить с большей пользой.
В октябрьские дни, проведённые в Надьшебене вместе с мужем, Илоне иногда приходила пугающая мысль: «А вдруг мы с Владом видимся в последний раз?» Эту мысль следовало гнать подальше, но окончательно прогнать её у Илоны так и не получилось. Судя по всему, именно эта мысль стала причиной странного разговора, который состоялся, когда муж в очередной раз привёл Илону в комнату на втором этаже трактира.
Так случилось, что муж, устав ублажать свою супругу, на некоторое время задремал, так что у неё появилось время поразмышлять о своих чувствах и о своём нынешнем положении, которое казалось несравнимо лучше, чем судьба одинокой вдовы... И вдруг Илона расплакалась, и у неё никак не получалось успокоиться.
От всхлипываний, которые Илона, уткнувшись в подушку, так и не смогла сделать бесшумными, муж проснулся и долго выспрашивал о причине слёз. Жена до последнего отмалчивалась, говоря, что всё глупость и пустяки, но в итоге уступила и решилась рассказать, хоть и полагала, что супруг лишь посмеётся над ней.
— Я... — сказала она, садясь на кровати и всхлипывая, — вспомнила о своём прежнем муже, о Вацлаве. Я хотела, чтобы мы с ним встретились на небесах. Но я ведь тогда не знала, что выйду замуж за тебя, и что полюблю тебя, а теперь я спросила себя, с кем же из вас двоих хочу быть на небесах, и поняла что... не знаю ответа. Я не хочу обижать Вацлава, но и не хочу думать, что с тобой мы там не увидимся, — Илона почувствовала жгучий стыд и закрыла лицо ладонями. — Скажи, что я дура, и что у меня ужасно глупые мысли. Скажи. И будешь прав.
Продолжая прятать лицо в ладонях, Илоне не видела, как Влад поначалу принял её слова, но по прошествии некоторого времени он заговорил, и голос его прозвучал успокаивающе. Было видно, что муж хоть и не может говорить серьёзно, но очень старается:
— Ну-ну, ты зря плачешь. С чего ты взяла, что тебе придётся выбирать, даже если твой первый муж и вправду в раю.
— Он в раю, — уверенно произнесла Илона, отняв руки от лица. — Он... умирал очень долго, поэтому успел покаяться в грехах. А если в чём-то позабыл покаяться, то разве что в мелочах, за которые его не отправят в ад...
— Ну, хорошо. Положим, он в раю, — сказал муж, который к этому времени тоже успел усестья на кровати. — Но мне-то вряд ли придётся оказаться там.
— Почему? — удивлённо спросила Илона.
— На мне много грехов, в некоторых из которых я так и не раскаялся, — последовал ответ.
— Тогда мы купим тебе грамоту об отпущении грехов, — предложила Илона.
Муж улыбнулся:
— Боюсь, что на входе в рай для христиан моей ветви такие грамоты не принимают.
— А разве рай не общий для всех христиан? — серьёзно спросила Илона.
— Мне кажется, там всё-таки есть стены, — так же серьёзно ответил муж.
— А как же Уния, которую заключили почти сорок лет назад? — спросила Илона. — Теперь благодаря ей все христиане подчиняются Святому Престолу в Риме и находятся в единой ограде. Священники так и говорят: в единой ограде. Значит, и в раю больше нет стен.
— Не было бы, если б все признали эту Унию, — ответил муж. — Валашское духовенство, к примеру, не признало. И коль скоро я принадлежу к их пастве, значит, для меня в раю всё-таки будут стены. Если, конечно, я каким-то чудом окажусь на небесах.
— Я буду молиться, чтобы оказался, — сказала Илона и робко взяла мужа за руку. — Но раз есть стены, это значит, что мы не увидимся?
Муж подался вперёд и поцеловал её в губы, как всегда уколов усами:
— Если окажусь в раю, то стану перелезать через ограду и навещать тебя. Надеюсь, ангелы меня не поймают.
— А что же я скажу Вацлаву, если он тебя увидит? — озадаченно спросила Илона.
— Ну, уж объясни ему как-нибудь, — сказал Влад, но нельзя было понять, шутит он или нет. — То, что связано на земле, связано на небе. Значит, я твой муж наравне с ним и имею на тебя такие же права.
— Подожди. Какие права? — смутилась Илона, ведь Влад только что поцеловал её в шею, затем — в плечо, а теперь решил опуститься ещё ниже. — Ты имеешь в виду... это? Ты полагаешь, в раю такое возможно? Там такое делают?