— Я так и знал, что этот чертов Пардальян собрал здесь свою армию бродяг!
Шевалье повернулся к Югетте:
— Ах вот как, значит, у нас здесь есть защитники?
И он нетерпеливо бросился наверх. Оказавшись на третьем — и последнем — этаже, Пардальян понял, что кричат и шумят в комнате, где он провел прошлую ночь… в той самой комнате, где он прожил много лет.
«Их тут по крайней мере человек пятнадцать, — подумал он. — В добрый час! Я начинаю верить, что мы еще успеем насолить господам лигистам!»
И он распахнул дверь со словами:
— Привет, ребята, не выкидывайте все сразу! Все должно быть по плану, черт побери! Организуем сопротивление и…
Он внезапно замолчал, ошарашенный зрелищем, которое открылось его глазам.
В комнате не осталось больше мебели: стулья, два кресла, стол, шкаф, даже кровать (видимо, предварительно разобранная на части) были выброшены в широко распахнутое окно. В помещении стояли только часы, высоченные часы в футляре резного дерева.
И в эти часы, казалось, вселилась какая-то сверхъестественная, фантастическая сила! Они подпрыгивали, раскачивались, натыкались на стены — причем все это с громкими стонами и позвякиванием испорченного механизма. Пардальян, который редко чему удивлялся, онемел от изумления.
Часы сражались!.. Сражались с дьяволом почти таким же высоким и уж точно таким же худым, как они! У него были голенастые ноги, длиннющие руки и сухопарое тело, которое венчала маленькая головка. Его нос напоминал птичий клюв, а черные волосы были гладко зачесаны на плоский лоб.
Он-то, конечно, и выбросил всю мебель за окно, а теперь волок туда же несчастные часы, вопя и воя на разные лады своим густым, зычным, низким и глубоким голосом! Пот лил с него ручьем. Он был бледен от страха и охвачен яростью. Он бешено пинал часы ногами и неистово сжимал их в объятиях.
— А, мерзавцы! Сначала в часовне Сен-Рок, потом в аббатстве! Двадцать на одного! Вот вам! В окно! Все в окно! Какой бой!.. Ну же, я вас все равно одолею! Вот так!.. Уф!..
Человек с огромными усилиями взгромоздил часы на подоконник и спихнул их вниз, а потом выглянул в окно и разразился хохотом. Упав на мостовую, часы вдребезги разбились. Раздались злобные проклятия толпы. Тогда храбрец отошел от окна; глаза его блуждали, лицо блестело от пота и сияло радостью победы.
— Враг разгромлен. Я только что прикончил последнего! — провозгласил он.
И Пардальян узнал Кроасса.
Глава 36БЕЛЬГОДЕР
Мы расстались с Бельгодером в тот момент, когда он направился к Монмартрским воротам, чтобы как можно быстрее добраться до аббатства. Но ворота были закрыты. По приказу герцога де Гиза никто не мог выйти из Парижа. Бельгодер не стал спорить с вооруженными людьми, которые велели ему поворачивать обратно. Он отошел в сторонку, в двухстах шагах от ворот уселся прямо на земляном валу и проворчал:
— От дочери Клода вот-вот останется лишь кучка пепла. Партия сыграна. Что он говорит? О чем он думает? Он плачет! Хотел бы я быть рядом с ним и видеть его слезы.
Картина, возникшая в его воображении — Виолетта, повешенная над костром, и Клод, умирающий от отчаяния, — вызвала в памяти и другую картину: его собственная дочь — в языках пламени! Дрожь пробежала по его телу.
— Флора умерла, — пробормотал он, — и не нужно больше об этом думать. Важнее думать о живых. Флора умерла, но и Виолетта мертва. И у меня осталась Стелла. А что осталось Клоду?
Он вскочил, наклонился над рвом и прошептал:
— Нет, не выйдет! Я переломаю себе все кости. А я хочу жить! У меня есть дочь! И кто знает, если Клод…
Он побледнел при мысли, что Клод, без сомнения, попытается отомстить Стелле. Тогда он со всей поспешностью спустился и побежал к воротам.
— Пропустите меня, — обратился он к начальнику поста, — я заплачу, сколько потребуется.
Этот человек, обливающийся потом, с диким взглядом, запыхавшийся, с вытаращенными глазами, возбудил подозрения сержанта. Он сделал знак, и пять или шесть стражников набросились на Бельгодера и вытолкали его на улицу. Цыган побежал к соседнему посту, но там его даже не стали слушать.
— Что делать? — в растерянности пробормотал он.
Вдруг цыган радостно вскрикнул и вновь бросился бежать.
— Как я сразу об этом не подумал? Она прикажет, чтобы меня выпустили!
Он говорил о Фаусте. Она, должно быть, на Гревской площади: он видел там ее карету. Но когда Бельгодер прибежал к месту казни, помост был уже пуст. На площади остались только монахи, которые подбирали и уносили раненых. Бельгодера вовсе не интересовало, что тут произошло. Праздник закончился, вот и все. Он направился на Ситэ и вскоре уже стучался в двери дворца Фаусты.
Фауста только что вернулась.
Она приняла Бельгодера тотчас же. И, конечно, цыган никогда бы не заподозрил, какая буря бушевала в тот момент у нее внутри. Она была, пожалуй, чуть бледнее, чем обычно. Может быть, принимая Бельгодера, она надеялась что-то у него выведать?
— Что тебе нужно от меня? — спросила она с жадным любопытством.
— Пропуск, чтобы выйти из Парижа, — ответил цыган.
— Значит, ты хочешь покинуть меня?
— Нет, госпожа. Ведь благодаря вам одна моя дочь осталась в живых.
— Что это ты говоришь?
— Правду… Я уже рассказывал вам свою историю. Вы знаете, что две мои дочери, Флора и Стелла, после ареста моих соплеменников были отданы одному христианину. Этим христианином, сударыня, был прокурор Фурко!
Бельгодер вытер свой смуглый лоб. За спокойным тоном его слов скрывалось сильнейшее возбуждение. Что же касается Фаусты, то если это открытие ее и взволновало, если искаженное лицо несчастного отца и возбудило в ней что-либо еще, кроме любопытства, понять это было невозможно.
Ее взгляд оставался холодным, а лицо — бесстрастным.
— Ну вот, — продолжал цыган, — та, что была повешена и сожжена, — это моя старшая дочь, Флора. Та, которую вы спасли, — Стелла. По вашему приказанию я отвез ее в Монмартрское аббатство. Но ворота Парижа заперты, так что мне необходим пропуск!
Последние слова он произнес весьма твердо.
— Понимаю, — ответила Фауста. — Ты получишь то, что хочешь.
Фауста вынула из маленького секретера бумагу и протянула ее цыгану со словами:
— Береги этот документ. Он позволит тебе в любое время проходить всюду, даже там, где запрещено. Ты можешь теперь выйти из Парижа через любые ворота. Иди… Сегодня вечером вернешь мне этот пропуск.
Бельгодер схватил листок, украшенный подписью и печатью Гиза, и удалился, забыв поблагодарить принцессу. Не успел он уйти, как Фауста спешно набросала несколько слов, позвонила и приказала:
— Гонца в аббатство. Это приказ госпоже Бовилье. Необходимо, чтобы гонец прибыл туда раньше, чем человек, который только что вышел отсюда.
Бельгодер снова направился к Монмартрским воротам. Там все еще дежурил давешний сержант. Он узнал цыгана и собрался было приказать схватить его, но тот предъявил свою бумагу. Сержант взглянул на нее, удивленно воззрился на Бельгодера, а затем поклонился.
«Это, наверное, переодетый принц», — подумал он. И произнес вслух:
— Соблаговолите извинить меня, сударь, за оказанный ранее прием. Приказ был очень суров.
Бельгодер растерянно огляделся, не поняв, что «сударь» — это он.
— Открывай! — только и сказал он резко, выпрямляясь во весь рост.
— Минутку! — ответил сержант, сраженный этим тоном и манерой держаться, присущими лишь очень значительным персонам.
И добавил:
— Это не долго. Мы только что поднимали разводной мост для одного человека и еще не успели опустить.
Бельгодер не обратил внимания на его слова. Как только ворота открылись, он поспешил выйти из города, прошел по мосту и направился к аббатству. Все ускоряя шаг, он размышлял следующим образом: «Но как я скажу ей такое? Она думает, что ее зовут Жанна Фурко. Ничего подобного. Ее зовут Стелла. Она моя дочь. Только поверит ли она мне? Да что там, поверит!.. Еще не хватало, чтобы мне не удалось доказать ей, что я ее отец!..»
Так думал Бельгодер, которому, как ни странно, тоже не были чужды человеческие чувства.
«Она мне поверит, это точно, ведь я ей все расскажу, — продолжал рассуждать цыган. — А что мы будем делать потом?.. Уедем! Клод, сраженный горем, рыдает где-нибудь, если только он еще не умер… Ах, если бы он умер! Лучшего и желать нельзя!»
И он отрывисто расхохотался.
Он добрался до аббатства и для быстроты пролез через пролом в изгороди. Тут он остановился, белый как мел. Этот негодяй трепетал при мысли, что вновь увидит своего ребенка.
— Надо отдохнуть немного, — пробурчал он, словно извиняясь за собственную слабость. — Если я предстану перед ней в таком виде, она, пожалуй, напугается.
Наконец он направился к домику и внезапно заметил, что калитка открыта. Бельгодер насупил брови, но сразу же все понял: «Это я сам оставил ее открытой нынче ночью…»
Однако он бросился бежать и, оказавшись за оградой, чертыхнулся: дверь домика тоже была распахнута настежь.
— Что это значит?
Одним прыжком он оказался в доме, и рычание вырвалось у него из груди. Он увидел третью растворенную дверь, которая вела в комнату, служившую темницей Жанне Фурко… его дочери!
— Стелла! — проревел он, забыв, что, даже если бы его дочь была здесь, она бы не отозвалась на это имя, поскольку не знала его.
Он бросился в комнату, которую совсем недавно покинула Виолетта. Она была пуста…
— Стелла! Стелла! — стонал он. — Это я! Твой отец! Не бойся! Где ты?
Он бросился бежать сломя голову, как безумный, окликая, рыдая, перемежая нежные призывы ужасными ругательствами. Когда он убедился, что Стеллы больше нет ни в домике, ни рядом с ним, он помчался в монастырь, поднялся по лестнице, едва не сбив с ног человека, который в этот момент спускался, и забарабанил в дверь аббатисы.
— Стелла! Где Стелла? — воскликнул он, когда оказался перед госпожой де Бовилье.