Поэтому многие мужчины надеялись получить какую-то долю в делах, а многие дамы, примерно по тем же причинам, очень надеялись приобрести частичку благосклонности короля. Они видели, как страстно он любил мадемуазель де Манчини и какой неоспоримой властью, казалось, пользовалась она над ним, – ни одна любовница никогда не владела сердцем своего возлюбленного столь безраздельно. Они надеялись, что, обладая большими чарами, добьются, по крайней мере, такого же влияния, и многие уже брали за образец для своего состояния богатство герцогини де Бофор[93].
Однако, дабы лучше разобраться в положении дел, сложившемся при дворе после смерти кардинала Мазарини, и в последующем развитии событий, о коих нам предстоит рассказать, придется в нескольких словах описать особ королевского дома[94], министров, которые могли претендовать на управление государством, и дам, которые могли надеяться на королевскую благосклонность.
По своему положению королева-мать занимала главенствующее место в королевском доме и на первый взгляд должна была держать его своим авторитетом. Но та же природа, которая сделала для нее королевскую власть тягостным бременем в то время, когда она целиком находилась в ее руках, помешала ей взять хотя бы часть этой власти, когда она уже перешла в другие руки. Разум королевы-матери был встревожен и устремлен к делам при жизни короля – ее супруга, но как только она получила возможность распоряжаться и собой, и королевством, все ее помыслы обратились к жизни тихой, заполненной благочестивыми заботами и молитвами; ко всему же остальному она относилась с величайшим равнодушием. Зато была чувствительна к дружескому расположению своих детей. Она растила их подле себя с материнской нежностью, вызывавшей порою ревность тех, с кем они делили свои удовольствия. Итак, королева-мать бывала рада, если дети проявляли к ней внимание, зато была совершенно неспособна взять на себя труд употребить по отношению к ним настоящую власть.
Молодая королева – особа двадцати двух лет, весьма привлекательная на вид, ее даже можно было бы назвать красивой, но никак не приятной. Малое время, проведенное ею во Франции, и мнения, какие о ней высказывались до того, как она приехала, стали причиной почти полного неведения о ней; по крайней мере, не обнаружив в ее характере честолюбивых наклонностей, о которых ходило столько слухов, никто не мог сказать, что знает ее. Каждому было ясно, что она полностью сосредоточена на своей безумной страсти к королю, полагаясь во всем остальном на королеву, свою свекровь, как в отношении людей, так и в отношении развлечений, и зачастую горестно страдая по причине безмерной ревности к королю.
Месье[95], единственный брат короля, тоже был сильно привязан к королеве, своей матери. Его наклонности вполне соответствовали женским, зато наклонности короля, напротив, отличались прямой противоположностью. Месье был красив и хорошо сложен, но красота его и рост скорее подходили принцессе, нежели принцу. Поэтому он больше думал о том, чтобы его красотой любовались окружающие, а вовсе не о том, чтобы пользоваться ею для привлечения к себе женщин, хотя постоянно находился в их обществе. Казалось, самолюбие понуждало его испытывать влечение лишь к собственной персоне.
Госпожа де Тианж[96], старшая дочь герцога де Мортемара, похоже, нравилась ему больше других, хотя их общение сводилось скорее к несдержанным откровениям и не имело ничего общего с истинно галантными отношениями. Принц, естественно, отличался учтивостью, благородной и нежной душой, настолько восприимчивой и впечатлительной, что люди, вступавшие с ним в более близкие отношения, могли, используя его слабости, почти не сомневаться в своей власти над ним. Но главной его чертой была ревность. Хотя более всего страданий эта ревность приносила ему, и никому другому, мягкость духа делала его не способным к решительным, резким поступкам, на которые он мог бы отважиться в силу своего высокого положения.
На основании всего сказанного нетрудно догадаться, что принц не принимал никакого участия в делах; препятствием тому служили его молодость, наклонности и безраздельная власть над ним кардинала.
Желая описать королевский дом, я, видимо, должна была начать с того, кто является его главой, однако обрисовать государя можно лишь с помощью деяний, но те из них, свидетелями коих мы являлись до момента, о котором только что шла речь, слишком непохожи на все, что нам довелось увидеть впоследствии, и посему вряд ли могут дать о нем истинное представление. Судить о государе следует на основании того, что мы собираемся сказать далее. И тогда он предстанет одним из величайших королей, которые когда-либо существовали, честнейшим человеком своего королевства и, можно было бы сказать, – совершеннейшим, если бы он не скупился на проявление ума, дарованного ему Небом, обнаруживая его целиком, а не скрывая так ревностно за величием своего положения.
Вот каковы были лица, из которых состоял королевский дом. Что касается кабинета министров, то власть там распределялась между господином Фуке[97], суперинтендантом финансов, господином Летелье[98], государственным секретарем, и господином Кольбером[99]. В последнее время этот третий пользовался наибольшим доверием кардинала Мазарини. Всем было известно, что король в своих действиях продолжал опираться на суждения и памятные записки первого министра, но никто в точности не знал, какие именно суждения и записи оставил тот его величеству. Мало кто сомневался, что он постарался принизить королеву-мать в глазах короля, как, впрочем, и многих других лиц. Зато неизвестно было, кого он возвысил.
Незадолго до смерти кардинала господин Фуке почти утратил его расположение из-за ссоры с господином Кольбером. Суперинтенданта отличали широта ума и беспредельность амбиций; он был учтив и чрезвычайно любезен в отношении людей способных, пытаясь с помощью денег привлечь их на свою сторону и втянуть в бесконечную сеть интриг, как деловых, так и любовных.
Господин Летелье казался более благоразумным и сдержанным; соблюдая собственные интересы, он полагался на твердую выгоду, не давая, подобно господину Фуке, ослепить себя блеском и роскошью.
Господина Кольбера, в силу разных причин, знали мало, известно было лишь то, что он завоевал доверие кардинала своею ловкостью и бережливостью. Король созывал на Совет только этих трех людей, и все ждали, кто из них одержит верх над остальными, ибо каждому было ясно: они далеко не едины, и если даже вдруг объединятся, то ненадолго.
Нам остается упомянуть о дамах, которые занимали в то время наиболее видное положение при дворе и лелеяли надежду на благосклонность короля.
Графиня де Суассон[100] могла бы рассчитывать на это: она была его первым увлечением и сохранила давнишнюю привязанность. Особу эту нельзя было назвать красивой, и тем не менее она обладала способностью нравиться. Она не блистала душевными богатствами, но в обращении с людьми, которых знала, вела себя естественно и мило. Большое состояние дяди давало ей возможность не принуждать себя. Свобода, к которой она привыкла, в соединении с живым умом и пылкой натурой приучила ее следовать лишь собственной воле и делать только то, что доставляло ей удовольствие. У нее, естественно, были амбиции, и в ту пору, когда король увлекался ею, трон вовсе не казался ей недостижимой высотой, о которой не следовало мечтать. Дядя очень ее любил и не отвергал для нее возможности взойти на трон, но все знатоки гороскопов в один голос уверяли его, что ей это не удастся, и он, потеряв всякую надежду, выдал ее замуж за графа де Суассона. Тем не менее она всегда сохраняла определенное влияние на короля и пользовалась некоторой свободой, разговаривая с ним более смело, чем остальные, что нередко давало повод подозревать, будто иногда в их беседах все еще присутствовала любовь.
Меж тем казалось невероятным, чтобы король вновь отдал ей свое сердце. Государь в какой-то мере был более чувствителен к влечению, которое испытывали к нему, нежели к очарованию и достоинствам тех или иных особ. Он в самом деле любил графиню де Суассон до того, как она вышла замуж; но перестал ее любить, полагая, что ей небезразличен Вилькье[101]. Возможно, для таких предположений не было оснований, и даже более того: судя по всему, король ошибался, ибо если бы она действительно любила его, то, не имея привычки сдерживать себя, наверняка вскоре обнаружила бы это. Но раз уж король расстался с ней на основании пустого подозрения, решив, что ею любим другой, то вряд ли он вернулся бы, с полной достоверностью узнав, что она любит маркиза де Варда[102].
Мадемуазель де Манчини находилась еще при дворе, когда умер ее дядя. При жизни он заключил ее брак с коннетаблем Колонна[103]; ждали лишь того, кто должен был представлять на бракосочетании коннетабля, дабы затем увезти ее из Франции. Трудно разобраться, каковы были ее чувства к королю и какие чувства испытывал к ней сам король. Как мы уже говорили, он страстно любил ее, а чтобы стало понятно, до чего довела его эта страсть, мы в нескольких словах расскажем о том, что произошло после смерти кардинала.
Увлечение это возникло во время путешествия в Кале, и причиной тому стала скорее признательность, чем красота. Мадемуазель де Манчини красотой не блистала. Очарование не коснулось ни внешности ее, ни ума, хотя умна она была необычайно. Она отличалась смелостью, решительностью, необузданным нравом, вольнодумством – и все это при полном отсутствии каких-либо приличий и учтивости.