Спустя какое-то время, проведенное в Париже, Месье и Мадам отправились в Фонтенбло[122]. Мадам привнесла туда радость и оживление. Познакомившись с нею поближе, король понял, насколько он был несправедлив, не посчитав ее самой прекрасной особой в мире. Он сильно привязался к ней и проявлял необычайную любезность. В ее распоряжении оказались все возможные развлечения, которые устраивались исключительно ради нее, мало того: судя по всему, король получал от них удовольствие лишь в том случае, если они доставляли радость Мадам. Это происходило в разгар лета. Мадам ежедневно отправлялась купаться; она выезжала в карете – из-за жары – и возвращалась верхом в сопровождении всех дам в изысканных нарядах, с множеством перьев на голове; за ними следовали король и придворная молодежь. После ужина садились в коляски и под звуки скрипок часть ночи прогуливались вдоль канала.
Расположение короля к Мадам истолковывалось по-разному и вскоре породило слухи. Поначалу королева-мать сильно огорчалась. Ей казалось, что Мадам целиком отняла у нее короля и что он посвящал Мадам все то время, которое обычно отводилось королеве-матери. Молодость Мадам внушала ей надежду на то, что будет нетрудно исправить положение, заставив поговорить с ней аббата де Монтегю[123] и прочих людей, которые должны иметь на нее некоторое влияние; она обяжет ее держаться поближе к своей особе, а не вовлекать короля в чуждые ей увеселения.
Мадам утомили скука и принуждение, которые ей довелось испытать подле королевы, своей матери. Она решила, что королева, ее свекровь, хочет возыметь над ней такую же точно власть, и задалась целью привлечь на свою сторону короля, а затем узнала от него самого, что королева-мать пыталась разъединить их. Все это настолько отвратило ее от тех мер, которые навязывались ей, что она не приняла ни одной. Мадам тесно сошлась с графиней де Суассон, которая была в ту пору предметом ревности королевы и неприязни королевы-матери, и помышляла лишь о том, чтобы нравиться королю в качестве невестки. Думаю, она нравилась ему иначе; полагаю также, что она считала, будто он нравится ей как деверь, хотя, возможно, он нравился ей гораздо больше. И так как оба были бесконечно любезны, оба рождены с галантными наклонностями и виделись каждодневно средь удовольствий и развлечений, окружающим показалось, что они чувствуют друг к другу то самое расположение, которое обычно предшествует великим страстям.
Это вызвало немало пересудов при дворе. Королева-мать обрадовалась столь благовидному предлогу воспрепятствовать расположению короля к Мадам. Ссылаясь на приличия и религиозные чувства, ей нетрудно было склонить на свою сторону Месье; ревнивый от природы, он стал еще ревнивее из-за наклонностей Мадам, казавшейся ему не столь равнодушной к ухаживаниям, как хотелось бы.
Отношение между королевой-матерью и Мадам с каждым днем становились все более натянутыми. Король оказывал Мадам знаки внимания, однако проявлял осторожность в отношении королевы-матери, поэтому когда она пересказывала Месье то, что говорил ей король, у Месье появлялось немало оснований, чтобы постараться убедить Мадам, будто на деле король относится к ней не с тем уважением, какое хочет показать. Все это создавало заколдованный круг пересказов и пересудов, не дававших ни минуты покоя ни тем, ни другим. Меж тем король с Мадам, не выясняя чувств, которые они питают друг к другу, продолжали вести себя таким образом, что ни у кого не оставалось сомнений: их связывает не только дружба, а нечто большее.
Слухи все разрастались, и королева-мать с Месье так настойчиво твердили об этом королю и Мадам, что у тех начали открываться глаза, и они задумались о том, о чем раньше и не помышляли. В конце концов было решено прекратить шумные толки и они, неважно по каким соображениям, договорились между собой, что король будет изображать влюбленность в некую особу при дворе. Перебрали тех, кто, казалось, более всего подходил для этой цели, и среди всех прочих остановили свой выбор на мадемуазель де Пон, родственнице маршала д’Альбре[124], недавно приехавшей из провинции и еще не очень искушенной; их выбор пал и на мадемуазель де Шемро, одну из фрейлин королевы, причем весьма кокетливую, а также на мадемуазель де Лавальер[125], фрейлину Мадам, очень хорошенькую, очень кроткую и очень наивную. Состояние этой девушки было незначительным. Мать ее вторично вышла замуж за Сен-Реми, дворецкого герцога Орлеанского[126]; таким образом, она почти все время находилась в Орлеане или в Блуа и была счастлива оказаться рядом с Мадам. Когда Лавальер явилась ко двору, все тотчас сочли ее прехорошенькой. Некоторые молодые люди решили добиваться ее любви. Более других ею заинтересовался граф де Гиш; судя по всему, он целиком был поглощен ею, когда король в числе прочих выбрал ее, дабы ввести в заблуждение свое окружение. По договоренности с Мадам король начал ухаживать не за одной из тех, кого они выбрали, а сразу за всеми тремя. Однако колебания были недолгими. Сердце его сделало выбор в пользу Лавальер, и, хотя он не уставал повторять нежные слова другим и даже установил более или менее постоянные отношения с Шемро, все его внимание оказалось сосредоточено на Лавальер[127].
Граф де Гиш, который не был настолько влюблен, чтобы бросить вызов столь опасному сопернику, не только покинул ее, но даже поссорился с ней, наговорив кучу довольно неприятных вещей.
Мадам не без грусти заметила, что король действительно привязался к Лавальер. Чувство, которое она испытывала, возможно, нельзя было назвать ревностью, и тем не менее Мадам, наверное, была бы рада, если бы, не пылая истинной страстью, король сохранил бы определенную привязанность к ней, пусть не обладающую силой любви, но все-таки наделенную ее прелестью и очарованием.
Задолго до замужества Мадам предсказывали, что граф де Гиш влюбится в нее, и в самом деле, как только он расстался с Лавальер, пошли разговоры, будто он любит Мадам, причем заговорили об этом, быть может, даже раньше, чем такая мысль пришла ему в голову. Подобная молва льстила его самолюбию. И, чувствуя такое предрасположение, де Гиш не прилагал особых стараний, чтобы помешать себе по-настоящему влюбиться, не говоря уже о том, чтобы воспрепятствовать возникновению подозрений на сей счет.
В ту пору в Фонтенбло репетировали балет[128] с участием короля и Мадам, это было самое приятное зрелище из всех когда-либо виденных – то ли из-за места, где оно проходило, – на берегу озера, то ли из-за счастливой мысли заставить двигаться из конца аллеи всех многочисленных участников спектакля, которые, постепенно приближаясь, освещались фавнами, совершавшими свое антре, танцуя перед сценой.
Во время репетиции балета граф де Гиш очень часто оказывался рядом с Мадам, так как танцевал в той же сцене. Он еще не осмеливался говорить ей о своих чувствах, но в силу установившихся близких отношений с ней отваживался спрашивать, как ведет себя ее сердце и не задето ли оно. Мадам с очаровательной снисходительностью отвечала ему, и порой он позволял себе вольность бежать прочь, восклицая, что ему угрожает неминуемая гибель.
Мадам воспринимала это как галантное развлечение, и не более того. Окружающие оказались проницательнее. Как уже говорилось, граф де Гиш недвусмысленно давал понять, что у него на сердце, и вскоре на сей счет пошли разговоры. Дружеские чувства, которые питала Мадам к герцогине де Валантинуа, немало способствовали мнению, будто у них существует договоренность, и Месье, казавшегося влюбленным в госпожу де Валантинуа, считали жертвой брата и сестры. Однако, по правде говоря, госпожа де Валантинуа почти не вмешивалась в их галантные отношения, и, хотя брат не скрывал от нее своей страсти к Мадам, не она стояла у истоков связей, возникших впоследствии.
Меж тем привязанность короля к Лавальер все возрастала; он очень преуспел в своих отношениях с ней, хотя оба проявляли сдержанность. Король не встречался с Лавальер ни у Мадам, ни во время дневных прогулок, а лишь на вечерних, когда, выйдя из коляски Мадам, шел к коляске Лавальер, окошечко которой было опущено, и, так как дело происходило под покровом ночи, разговаривал с ней без всяких помех.
Но отношения королевы-матери с Мадам не стали от этого лучше. Когда все поняли, что король вовсе не влюблен в Мадам, так как влюблен в Лавальер, и что Мадам не возражает против того внимания, каким король окружает эту девушку, королева-мать почувствовала досаду. Она соответствующим образом настроила Месье, тот впал в амбицию, возмутившись тем, что король влюблен во фрейлину Мадам. Мадам, со своей стороны, во многих вещах не проявляла должного уважения к Месье. Таким образом, недовольство нарастало со всех сторон.
В то же самое время широко распространились слухи о страсти графа де Гиша. Месье, которому вскоре об этом сообщили, не преминул выразить ему свое неудовольствие. Граф де Гиш то ли из прирожденной гордости, то ли от огорчения, что Месье известна вещь, которой ему лучше было бы не знать, имел с Месье довольно резкое объяснение и порвал с ним, словно был ему ровней. Это произошло публично, и граф де Гиш покинул двор.
В тот день, когда это случилось, Мадам находилась у себя и никого не принимала. Она приказала пускать лишь тех, кто с ней репетировал – граф де Гиш был в их числе, – понятия не имея о том, что произошло. Когда король пришел к ней, она рассказала ему, какое распоряжение отдала. Король с улыбкой ответил, что ей неизвестно доподлинно, кого именно не следует допускать, а затем рассказал о том, что произошло между Месье и графом де Гишем. Об этом узнали все, и маршал де Грамон, отец графа де Гиша, отослал сына в Париж, запретив ему возвращаться в Фонтенбло.