Под конец этих слов дофины кто-то подошел к ее постели. Принцесса Клевская стояла так, что не могла видеть, кто это был; но недоумение ее развеялось, когда принцесса удивленно и радостно воскликнула:
– А вот и он сам, и я его обо всем расспрошу.
Принцесса Клевская, не оборачиваясь в его сторону, поняла, что это герцог де Немур; так оно и было. Она торопливо наклонилась к дофине и совсем тихо сказала ей, что надо остерегаться говорить с ним об этой истории, что он доверил ее видаму де Шартру и что так можно их поссорить. Дофина ей отвечала, смеясь, что она слишком осмотрительна, и обернулась к господину де Немуру. Он был одет для вечера во дворце и заговорил с той обходительностью, что была ему так свойственна:
– Мадам, думаю, я буду не слишком дерзок, если предположу, что вы говорили обо мне, когда я вошел, что вы намеревались меня о чем-то спросить, а принцесса Клевская этому противится.
– Это правда, – отвечала дофина, – но на сей раз я не буду с ней так уступчива, как обыкновенно. Я хочу услышать от вас, правдива ли та история, что мне рассказали, и не вы ли тот человек, который влюблен в одну придворную даму и любим ею, но она тщательно скрывает от вас свою страсть, а мужу в ней призналась.
Тревога и смятение принцессы Клевской превосходили все, что доступно человеческому воображению, и если бы сама смерть явилась избавить ее от такого состояния, то была бы встречена ею с радостью. Но господин де Немур был в еще большем смятении, если только такое возможно. Слова дофины, которая, как он имел основания полагать, не питала к нему ненависти, в присутствии принцессы Клевской, той из придворных дам, кому она более всех доверяла и кто в свой черед более всех доверяла ей, рождали в его уме такую путаницу диковинных мыслей, что он был не властен над своим лицом. Затруднительное положение, в которое принцесса Клевская попала по его вине, мысль о том, что он дал ей справедливый повод его ненавидеть, столь сильно его поразили, что он не мог отвечать. Дофина, видя, в каком он замешательстве, воскликнула, обращаясь к принцессе Клевской:
– Взгляните, взгляните же на него и судите, о нем ли идет речь в этой истории.
Тут господин де Немур, оправившись от первого потрясения и понимая, как важно избежать столь великой опасности, разом овладел и своими мыслями, и своим лицом.
– Признаюсь, Мадам, – сказал он, – что я как нельзя более удивлен и огорчен, что видам де Шартр не сдержал данного мне слова и рассказал историю, которую доверил мне один из моих друзей. Я мог бы отомстить за это, – продолжал он, улыбаясь с самым невозмутимым видом, что почти разрушило явившиеся у дофины подозрения. – Он поведал мне весьма важные вещи. Но мне неведомо, Мадам, – прибавил он, – почему вы делаете мне честь примешивать меня к этой истории. Видам не мог сказать, что она касается меня, так как я ему говорил обратное. Роль влюбленного может мне подойти; что же до роли любимого, то не думаю, Мадам, чтобы вы могли меня ею наградить.
Герцогу нетрудно было сказать дофине какие-то слова, напоминающие ей о том, в чем он старался ее уверить когда-то. Ей показалось, что она их поняла; но, оставив их без ответа, она продолжала выспрашивать причины его замешательства.
– Мадам, я был обеспокоен положением моего друга, – отвечал он, – и справедливыми упреками, которыми он может меня осыпать за то, что я разгласил ту тайну, что для него дороже жизни. Впрочем, он доверил мне ее лишь наполовину и не назвал имени дамы, которую любит. Я знаю только, что этот человек любит сильнее всех на свете и более всех заслуживает жалости.
– Почему вы полагаете, что его нужно жалеть, – спросила дофина, – ведь он любим?
– Вы думаете, что он любим, Мадам, – возразил герцог, – и что женщина, питающая истинную страсть, может открыть ее мужу? Без сомнения, эта женщина не знает любви и приняла за нее мимолетное чувство благодарности, вызванное привязанностью к ней. Мой друг не может льстить себя никакими надеждами; но при всем своем злополучии он полагает себя счастливым уже потому, что внушил страх полюбить его, и не променял бы своей судьбы на судьбу самого счастливого любовника на свете.
– Страсть вашего друга нетрудно утолить, – сказала дофина, – и я начинаю думать, что вы говорите не о себе самом. Еще немного, – продолжала она, – и я соглашусь с принцессой Клевской, которая полагает, что история эта неправдоподобна.
– Я действительно в нее не верю, – промолвила принцесса Клевская, до тех пор не проронившая ни слова. – А если бы она и вправду случилась, как могло бы о ней стать известно? Невероятно, чтобы женщина, способная на такой необычайный поступок, имела слабость о нем рассказать; очевидно, что муж также не стал бы о нем рассказывать, иначе он оказался бы вовсе недостоин того, как с ним обошлись.
Господин де Немур, заметив подозрения принцессы Клевской относительно ее мужа, был только рад их укрепить. Он знал, что это самый грозный соперник из всех, кого ему нужно было одолеть.
– Ревность, – отвечал он, – и, быть может, желание узнать больше, чем ему было сказано, могли заставить мужа совершить весьма неосторожные шаги.
Стойкость и мужество принцессы Клевской подвергались жесточайшему испытанию, и, не в силах больше поддерживать беседу, она собиралась уже сказать, что ей нездоровится, когда, к счастью для нее, вошла герцогиня де Валантинуа и сказала дофине, что король сейчас прибудет. Дофина отправилась одеваться. Господин де Немур подошел к принцессе Клевской, которая хотела последовать за ней.
– Я отдал бы жизнь, сударыня, – сказал он ей, – за минуту разговора с вами; но из всех важных вещей, которые я хотел бы вам сказать, самой важной для меня было бы молить вас верить, что если я и сказал что-то, к чему дофина может иметь отношение, то сделал я это по причинам, никак с нею не связанным.
Принцесса Клевская, казалось, не слышала господина де Немура; она отошла прочь, не взглянув на него, и присоединилась к свите короля, который как раз вошел. Так как в спальне стало очень многолюдно, она запуталась в складках платья и оступилась; она воспользовалась этим предлогом, чтобы покинуть место, где у нее не было больше сил оставаться, и, притворившись, что не может держаться на ногах, уехала домой.
Принц Клевский приехал в Лувр и был удивлен, не застав там своей жены; ему рассказали, что с ней случилось. Он тотчас же вернулся домой узнать, что с ней; он нашел ее в постели и убедился, что нездоровье ее не опасно. Пробыв с ней какое-то время, он заметил ее грусть, столь глубокую, что это его поразило.
– Что с вами, сударыня? – спросил он. – Мне кажется, вас мучит что-то еще, кроме того, на что вы жалуетесь.
– У меня самое большое огорчение, какое только могло случиться, – отвечала она. – Как вы употребили то необычайное, или, вернее сказать, безрассудное доверие, которое я вам оказала? Разве не заслужила я сохранения тайны, а если я этого не заслуживаю, то разве не в ваших собственных интересах ее хранить? Неужто любопытство узнать имя, которого я не должна вам называть, толкнуло вас довериться кому-то в попытках его обнаружить? Одно лишь это любопытство могло вас заставить совершить такую неосторожность, и последствия ее так дурны, как только возможно. Наша история стала известна, мне ее рассказали, не зная, что она касается меня первой.
– Что я слышу, сударыня? – воскликнул принц. – Вы обвиняете меня в том, что я рассказал о случившемся между вами и мною, и сообщаете мне, что это стало известно? Не буду оправдываться, что проговорился; вы не можете этому верить и без сомнения приняли на свой счет то, что вам сказали о ком-то другом.
– О, на свете нет другой такой истории, – возразила она, – нет другой женщины, способной на подобный поступок. Такую вещь нельзя придумать случайно, ее нельзя вообразить, такая мысль никому не приходила на ум, кроме меня. Дофина рассказала мне всю эту историю; она узнала ее от видама де Шартра, а тот – от господина де Немура.
– Господин де Немур! – воскликнул принц Клевский, не удержавшись от жеста, выражавшего волнение и отчаяние. – Как! Господин де Немур знает, что вы его любите и что я это знаю?
– Вам по-прежнему угодно остановить свой выбор скорее на господине де Немуре, чем на ком-нибудь другом, – отвечала она. – Я сказала вам, что никогда не стану подтверждать или развеивать ваши подозрения. Мне неизвестно, знает ли господин де Немур, какую роль я играю в этой истории и какую вы ему приписываете; но он рассказал ее видаму де Шартру и прибавил, что узнал ее от одного из своих друзей, который никого не назвал. Должно быть, этот друг господина де Немура – один из ваших друзей, и вы доверились ему в надежде прояснить свои сомнения.
– Есть ли на свете друг, которому хотелось бы сделать такое признание, – возразил принц Клевский, – и кто был бы готов прояснять свои сомнения ценой рассказа другому о том, что хотелось бы скрыть от самого себя? Подумайте лучше, мадам, с кем вы говорили. Более вероятно, что это вы, а не я, проговорились о нашей тайне. Вы не смогли совсем одна справляться со своим смятением и искали утешения, жалуясь какой-нибудь наперснице, которая вас и предала.
– Не довершайте удара, – воскликнула она, – не будьте столь жестоки, чтобы обвинять меня в вашем собственном проступке. Неужто вы можете меня в нем подозревать, и, коль скоро я оказалась способна рассказать обо всем вам, способна ли я рассказывать об этом кому-то другому?
Признание, которое принцесса Клевская сделала мужу, было столь неоспоримым свидетельством ее искренности, и она столь убедительно отрицала, будто доверилась кому бы то ни было, что принц Клевский не знал, что и думать. С другой стороны, он был уверен, что сам не рассказывал ничего; такой случай нельзя угадать извне, о нем можно только узнать; следовательно, он должен был стать известен от одного из них двоих; но самую жгучую боль ему причиняла мысль о том, что кто-то овладел этой тайной и что слухи о ней, очевидно, скоро распространятся.