Принцесса Клевская была так далека от мысли, что муж может иметь какие-то подозрения на ее счет, что слушала эти слова, не понимая их, и уразумев только то, что он упрекает ее за склонности к господину де Немуру; наконец, внезапно исцелившись от своей слепоты, она воскликнула:
– Я и грех! Сама мысль о нем мне неведома. Самая строгая добродетель не может подсказать иного поведения, чем то, что избрала я; и я не совершила ни одного поступка, которому не желала бы иметь вас свидетелем.
– Вы желали бы, – возразил принц Клевский, глядя на нее с презрением, – чтобы я был свидетелем ночей, которые вы провели с господином де Немуром? Сударыня, о вас ли я говорю, говоря о женщине, проводящей ночи с мужчиной?
– Нет, – отвечала она, – нет, не обо мне вы говорите. Я никогда не проводила ни ночей, ни мгновений с господином де Немуром. Он никогда не виделся со мной наедине; я никогда его не допускала, не слушала и могу в том поклясться чем угодно…
– Не говорите больше ничего, – прервал ее принц Клевский. – Ложные клятвы, быть может, причинили бы мне боли не меньше, чем признание.
Принцесса Клевская не могла отвечать: слезы и страдания лишили ее дара речи; наконец, сделав над собою усилие, она сказала:
– Взгляните на меня хотя бы, выслушайте меня. Если бы речь шла только обо мне, я снесла бы эти упреки, но речь идет о вашей жизни. Выслушайте меня ради себя самого; не может быть, чтобы вся моя правда не убедила вас в моей невинности.
– Дай Бог, чтобы вы смогли меня убедить! – воскликнул он. – Но что вы можете мне сказать? Разве господин де Немур не приезжал в Куломье со своей сестрой? И разве не провел он две предыдущие ночи с вами в ближнем к лесу саду?
– Если в этом мой грех, – отвечала она, – то мне легко оправдаться. Я не прошу вас верить мне; но поверьте всем вашим слугам, узнайте, выходила ли я в этот сад накануне того дня, когда господин де Немур приезжал в Куломье, и не ушла ли я оттуда в предыдущий вечер двумя часами раньше обыкновенного.
И она рассказала, как ей почудилось, что она видит кого-то в саду. Она призналась, что подумала, будто это господин де Немур. Она говорила так твердо, а истина убеждает так легко, даже когда она неправдоподобна, что принц Клевский почти уверился в ее невинности.
– Не знаю, – сказал он ей, – должен ли я позволять себе вам верить. Я чувствую, смерть моя так близко, что я не хочу видеть ничего такого, что могло бы заставить меня сожалеть о жизни. Вы объяснили мне все слишком поздно; но все равно мне будет облегчением унести с собой мысль, что вы были достойны моего уважения к вам. Прошу вас дать мне еще утешение верить, что память обо мне будет вам дорога и что, если б то было в вашей власти, вы питали бы ко мне те чувства, которые питаете к другому.
Он хотел продолжать, но слабость помешала ему говорить. Принцесса Клевская позвала лекарей; они нашли его почти бездыханным. Однако он протомился еще несколько дней и наконец умер с удивительной твердостью духа.
Принцесса Клевская испытывала такую жгучую скорбь, словно лишилась рассудка. Королева заботливо навестила ее и увезла в монастырь; она не знала, куда ее везут. Ее невестки привезли ее обратно в Париж, когда она была еще не в состоянии ясно сознавать свое горе. Когда же она стала обретать силы думать о нем, когда она поняла, какого мужа потеряла, когда рассудила, что сама была причиной его смерти и стала ею из-за страсти, которую питала к другому, то почувствовала к себе самой и к господину де Немуру такое отвращение, какое невозможно описать.
Поначалу герцог не смел выказывать ей иных знаков внимания, кроме тех, что требовали приличия. Он достаточно хорошо знал принцессу Клевскую и понимал, что большее участие было бы ей неприятно; но то, что он узнал затем, открыло ему, что он еще долго будет принужден вести себя подобным образом.
Состоявший при нем дворянин рассказал ему, что доверенный принца Клевского, бывший с ним в близкой дружбе, поведал ему в порыве горя от утраты своего господина, что поездка герцога в Куломье и была причиной его смерти. Господин де Немур был до крайности удивлен этим рассказом; но, поразмыслив, он отчасти угадал истину и понял, что должна была поначалу испытывать принцесса Клевская и как она должна была чуждаться его, если полагала, что болезнь ее мужа была вызвана ревностью. Он счел, что не следует даже напоминать ей свое имя; так он и поступал, как ни тяжело ему это казалось.
Он приехал в Париж и все же, не удержавшись, отправился в ее дом справиться о ней. Ему сказали, что она никого не принимает и запретила даже докладывать, кто к ней являлся. Быть может, столь подробные приказания она отдала, имея в виду герцога, чтобы не слышать упоминаний о нем. Господин де Немур был влюблен слишком сильно, чтобы жить, вовсе не видя принцессу Клевскую. Он решился найти средство переменить столь невыносимое для него положение, как бы ни было это трудно.
Горе принцессы превосходило пределы, назначенные разумом. Мысль об умершем муже, умершем из-за нее и с такой нежностью к ней, не покидала ее. Она бесконечно вспоминала все, чем была ему обязана, и винила себя за то, что не питала к нему любви, словно это было в ее власти. Утешение она находила только в мысли о том, что оплакивает его, как он того заслуживает, и что весь остаток жизни она будет делать только то, что радовало бы его, если б он был жив.
Много раз она задумывалась о том, как он узнал, что господин де Немур ездил в Куломье; она не предполагала, что сам герцог ему рассказал, и ей даже казалось безразличным, сделал ли он это, настолько она считала себя исцеленной и далекой от той страсти, что питала к нему. И все же она ощущала живую боль при мысли, что он был причиной смерти ее мужа, и ей тяжело было вспоминать, что принц Клевский, умирая, боялся, что она выйдет за него замуж; но все эти чувства смешивались со скорбью от утраты мужа, и ей казалось, что ничего иного, кроме этой скорби, она и не испытывала.
Когда прошло несколько месяцев, жгучее страдание отпустило ее, и она погрузилась в печаль и тоску. Госпожа де Мартиг приехала в Париж и участливо навещала ее, пока оставалась там. Она занимала принцессу рассказами о дворе и обо всем, что там происходило; и хотя принцесса как будто не выказывала никакого интереса к ее словам, госпожа де Мартиг продолжала говорить, чтобы ее развлечь.
Она сообщила новости о видаме, о господине де Гизе и обо всех прочих, кто отличался наружностью или достоинствами.
– Что до господина де Немура, – сказала она, – то не знаю, серьезные ли дела заняли в его сердце место любовных увлечений; но он стал не так весел, как прежде, и словно избегает сношений с женщинами. Он часто приезжает в Париж; кажется, он и сейчас здесь.
Имя господина де Немура застало принцессу Клевскую врасплох и вызвало краску на ее щеках. Она переменила предмет беседы, и госпожа де Мартиг не заметила ее волнения.
На следующий день принцесса, которая искала занятий, подобающих ее положению, отправилась к жившему поблизости человеку, известному тем, что он работал по шелку особенным образом; принцесса хотела делать нечто подобное. После того как он показал ей свои работы, она увидела дверь в другую комнату, где, как она думала, были и прочие его изделия; она попросила открыть эту дверь. Хозяин ответил, что у него нет ключа от нее и что эта комната занята неким человеком, иногда приходящим туда днем, чтобы рисовать красивые дома и сады, которые видны из этих комнат.
– Это человек прекраснейшей наружности на свете, – прибавил он, – и не похоже, чтобы он принужден был зарабатывать себе на жизнь. Всякий раз, когда он сюда приходит, я вижу, что он смотрит на дома и сады; но я никогда не видел, чтобы он работал.
Принцесса Клевская слушала его рассказ с великим вниманием.
Она вспомнила, как госпожа де Мартиг говорила, что господин де Немур бывает иногда в Париже, и эти слова соединились в ее воображении с тем человеком прекрасной наружности, что приходил в дом поблизости от нее, и внушили ей мысль о господине де Немуре, и притом о господине де Немуре, пытающемся ее увидеть; это вызвало в ней смутную тревогу, причины которой были ей непонятны. Она подошла к окнам взглянуть, куда они выходили; оказалось, что из них был виден весь ее сад и ее покои. Вернувшись к себе в комнату, она легко разглядела то самое окно, из которого, как ей сказали, смотрел тот человек. Мысль, что это был господин де Немур, мгновенно изменила расположение ее души; она не находила в себе больше того печального спокойствия, к которому начинала привыкать, а чувствовала тревогу и волнение. Наконец, не в силах оставаться наедине с собой, она отправилась подышать воздухом в сад за предместьем, где надеялась никого не встретить. Приехав туда, она сочла, что не ошиблась; она не заметила никаких признаков присутствия других людей и прогуливалась довольно долго.
Выйдя из рощицы, она заметила в конце аллеи, в самом отдаленном месте сада, нечто вроде открытой беседки и направилась туда. Приблизившись, она увидела человека, который лежал на скамье и, казалось, был погружен в глубокую задумчивость: она узнала в нем господина де Немура. Но тут послышались шаги ее людей, шедших за нею, и это пробудило господина де Немура от его грез. Не взглянув, кто был виной такого шума, он поднялся с места, чтобы не встречаться с идущими к нему людьми, и свернул в другую аллею, отвесив поклон столь низкий, что не мог даже видеть, кому кланялся.
Если бы он знал, от кого бежал, как стремительно бросился бы он назад; но он все удалялся по аллее, и принцесса Клевская видела, как он вышел через заднюю калитку, где его ожидала карета. Какие чувства вызвало в душе принцессы Клевской это мимолетное зрелище! Как вспыхнула дремавшая в ее сердце страсть и как жарко разгорелась! Она села в том уголке, который только что покинул господин де Немур; силы словно оставили ее. Мыслям ее явился герцог, прекраснейший из людей, давно ее любящий со страстью, исполненной уважения и преданности, презревший для нее все, уважающий даже ее горе, пытающийся ее увидеть, не стараясь, чтобы она видела его, покидающий двор, украшением которого он был, чтобы поглядеть на скрывающие ее стены, чтобы предаваться мечтам в таких уголках, где он не мог надеяться ее встретить; человек, достойный любви уже за одну такую привязанность, и к которому она питала склонность столь пылкую, что любила бы его, даже если бы он ее не любил; наконец, человек самого высокого и равного ей происхождения. Ни долг, ни добродетель не противились более ее чувствам; все препятствия были устранены, и из их прошлого осталась только страсть господина де Немура к ней и ее страсть к нему.