В первое мгновение Жанна не поняла, что вызывают ее. Она сообразила что к чему, когда услышала голос Жана де Новелонпона:
– Храни тебя Пресвятая Дева. – Он нахмурился. – Жанна, Жанна… – Рыцарь и близкий друг, он все прочитал по глазам девушки. – Святой Михаил, ты не готова! – прошептал он. – Боже праведный, ты не готова. – Он схватил ее за плечи, оправленные в сталь. – Я могу заменить тебя, Жанна, никто тебя не обвинит! Ну же!
Но она крепко сжала его руку:
– Я готова. Молись за меня, – девушка взглянула на второго рыцаря. – И ты, Бертран!
Де Пуланжи кивнул:
– Уже молюсь, милая Жанна.
Девушка обернулась на оруженосцев Рене Анжуйского:
– Тогда – шлем, Дьёлуар! Жюльен, щит!
Закрепляя шлем, Жан де Дьёлуар прошептал:
– Я тоже буду молиться за вас, Дама Жанна. – Отважный оруженосец, не раз доказавший хозяину свою преданность и с мечом, и с копьем в руке, перекрестил ее. – Храни вас Господь.
Вот когда замерла трибуна. Она выехала на черном скакуне, лучшем из боевых коней старого герцога, подтянутая, в роскошном доспехе Рене Анжуйского, в котором смотрелась как литая, держа в руке копье. Ей навстречу, на том конце поля, выезжал Эмон де Маси.
Но смотрели все только на нее. Диковинно это было – девушка с копьем!
Дева Жанна…
– Объявляю поединок между Дамой Жанной и рыцарем Эмоном де Маси по прозвищу Отважный бургундец! – Несколько мгновений герольдмейстер раздумывал, как ему закончить эту тираду, и наконец придумал. – Сражайтесь, благородная сеньора и благородный сеньор!
– Биться до победы! – громко выкрикнула Жанна.
– Принимаю! – на том конце поля отозвался Отважный бургундец.
Положив копье на фокр, утвердив его в нем, Жанна ударила шпорами в тугие конские бока Ястреба, так звали герцогского скакуна, и тот сорвался с места. «Силой ты не сможешь выбить бургундца, – твердила она, как заклинание, напутствие Рене Анжуйского. – Только хитростью! И не забывай о предосторожностях. Если только ты встретишь удар копья Эмона де Маси прямым щитом – вылетишь из седла, и дай Бог, если не переломаешь руки и ноги. Ищи слабое место и бей в него!» А Эмон де Маси уже приближался – он разрастался за решеткой ее забрала. Конь бургундца шел яростным галопом, Жанна видела, как де Маси бьет его золотыми шпорами, как снег и земля летят из-под копыт; видела тупой конец копья, нацеленного на нее, и перья на шлеме, приплясывающие, роскошной гривой рвущиеся назад. Ей казалось, что она даже видит усмешку бургундца за его решетчатым забралом!
Кончики их копий коснулись друг друга одновременно – ударили четко и сухо. Яростно. Только Эмон де Маси нацелился точно в середину щита воинственной девушки, а Жанна взяла выше. Его копье ударило с такой силой и так неточно, что щит Жанны развернуло, затупленный конец скользнул по левому плечу и древко ушло вверх; копье же девушки нашло другую цель – открытый подбородник бургундца, похожий на широкий нижний клюв птицы. Удар вышел таким внезапным, ошеломляющим, что Эмон де Маси, рассчитывавший выбить противника одним махом, сам вылетел из седла. Копье Жанны сломалось. Добрый доспех спас жизнь бургундца, хотя сам железный ворот оторвало и влепило в забрало. Эмон де Маси попытался встать, но тут Жанна сделала то, чего никакой другой рыцарь никогда не делал. Она отбросила щит, спрыгнула с коня, сняла с себя шлем и оказалась над лежащим, еще оглушенным противником. Девушка нагнулась и сорвала с него шлем. Эмон де Маси прищурился.
Жанна схватила обломок копья обеими руками и острый срез его приставила к горлу противника:
– Сдаешься ли ты, рыцарь, и просишь у меня пощады?
– Но…
– Говори, бургундец, сдаешься ли ты?! – громко выкрикнула она.
В жизни аристократы Лотарингии не видели такого спектакля! Даже судьи, и те потеряли дар речи.
Эмон де Маси поднял руку.
– Сдаюсь. – Он взглянул в ее глаза. – Вы победили! – Неожиданно лицо Эмона де Маси стало несчастным. Злость, которая бушевала в нем еще десять минут назад, испарилась. – Я полюбил вас, Дама Жанна, – тихо, только дня нее, сказал он, – полюбил, едва только увидел…
Признание было искренним – девушка сразу почувствовала это.
– Тем хуже для вас, Отважный бургундец, – холодно бросила она и отшвырнула обломок копья в сторону.
Под оглушительные аплодисменты зрителей, очнувшихся после такого шока, Жанна подняла щит, взяла под уздцы черного Ястреба и направилась к «лагерю» лотарингцев и барцев.
Трубачи выдували запоздалый отбой, герольдмейстер объявлял победителя. А впереди Жанну ждали ее друзья – рыцари и оруженосцы. Она все поняла по их лицам – это был триумф! Такая победа стоила сотни побед. Навстречу ей на белом коне, держа в руке копье победителя, выехал Рене Анжуйский, за ним бежал оруженосец Дьёлуара.
– Отдай щит Жюльену и садись на коня! – быстро проговорил Рене.
Жанна, еще не пришедшая в себя, захлопала глазами.
– Быстро! – повторил он. – И дайте ей копье!
Девушка все поняла. Жюльен придержал стремя, Жанна запрыгнула в седло. Оруженосец подхватил ее щит, вручил ей чужое копье, и Рене вместе с Жанной, он на белом коне, она – на черном, подняв турнирные копья вверх, объехали ристалище. И тогда все мужчины и дамы, сидевшие на трибуне, встали, встречая триумфаторов еще более оглушительными овациями.
– Этот день ты не забудешь никогда в жизни! – бросил Жанне счастливый Рене Анжуйский. – И я тоже!
Едва только герцог Барский и Дева вместе оказались на поле, помрачневший Пьер де Монтон-Монротье незаметно покинул ристалище. Он понял – удача изменила савойцам и бургундцам. И оказался прав. Еще час шли бои, но с минуты триумфа Рене и Жанны гости Лотарингии больше не выбили из седла ни одного своего противника, а сами еще не раз оказывались на разрытой конскими копытами заснеженной земле.
В этот вечер Жанна появилась перед двором герцога Карла Второго остриженной под мальчика, а вернее – под воина, отчего черный берет оказался ей еще более к лицу.
– Вы нам преподносите все новые сюрпризы! – пораженный не только ее мужеством, но и новым обликом, во время пира сказал старый герцог Лотарингский. – Вы украсили наш турнир, как роза, что способна украсить любую зиму!
– Благодарю вас, герцог, – поклонилась Жанна.
– Но если вы собираетесь отбить всех наших поклонников, – добавила Анизон дю Мэй, наблюдая, сколько внимания уделяют их гостье, – то помните, на мужскую благосклонность надо отвечать, хотя бы иногда. – Ее глаза лукаво блестели. – Хотя бы одному избраннику.
– Уверена, вы об этом никогда не забывали, дама дю Мэй, – все, что нашлась ответить Жанна.
Ей была неприятна эта роскошная женщина, которую, безусловно, вожделели многие мужчины. Она, как спелый плод, источающий сок, источала все то, от чего отказалась Жанна – отказалась во имя Бога, своего предназначения. И чего иногда ей так не хватало, ведь тот же Господь родил ее женщиной. И как она могла понять по взглядам мужчин – прекрасной и желанной.
Изабелла Лотарингская и две девицы, как и в предыдущий день, вручали награды – это были три драгоценных камня. Изумруд достался Рене Анжуйскому, сапфир – Пьеру де Монтон-Монротье, алмаз – Жанне Деве.
День закончился танцами и общим весельем. Правда, многих участников турнира не было на этом пиру – за ними ухаживали пажи, лекари и слуги. Одним из таких был и Ришар де Сюрьенн, которому досталось от герцога Барского. Не пришел на вечер и Эмон де Маси – поражение, нанесенное женщиной, да еще той, в которую он влюбился против своей воли, так сильно подорвало его мужскую гордость, что он, едва пришел в себя, собрал сундуки и уехал в Савойю. Но перед отъездом он дал себе рыцарский обет, что завоюет сердце воинственной амазонки. Чем не смысл для дальнейшей жизни?
Турнир подошел к концу, рыцари разъезжались по своим замкам. Но Рене Анжуйский не торопился прощаться с Жанной и ее провожатыми. Молодой герцог дал слово посвятить ее во все премудрости придворной жизни – с играми, искусными реверансами, тонкостями общения.
– Дерешься ты не хуже любого рыцаря, – сказал Жанне новый ее друг. – Но я отпущу тебя в Шинон к своей матери только после того, как ты овладеешь всеми этими искусствами, которые необходимы при королевском дворе так же, как меч и копье – во время битвы. Тем более что под Орлеаном дела идут в пользу дофина. Насколько мне известно, его капитаны стягивают туда все новые войска. Поэтому Орлеан подождет, а мы с Изабеллой займемся твоим образованием.
Жанна согласилась. В Нанси с девушкой остался Жан де Новелонпон, а Бертран де Пуланжи уехал в Вокулер исполнять свои обязанности конюшего.
Но Рене Анжуйский оставил свою гостью в Нанси не только затем, чтобы она постигала придворные науки. С Бертраном де Пуланжи он отправил письмо к Роберу де Бодрикуру, который должен был со своей стороны направить его еще дальше – в Шинон, ко двору Карла Седьмого, где от Рене дожидалась вестей его мать. В письме Иоланде Арагонской Рене Анжуйский едва сдерживал восхищение своей гостьей. Он перечислил ее заслуги, где мужество и честь занимали первое место, описал внешность, черты характера. А в конце добавил: «Милая мать! Жанна – не просто принцесса. Она и впрямь – промысел Божий».
Теперь ему нужно было дождаться ответа. Иоланде Арагонской предстояло убедить безвольного Карла в своих добрых намерениях относительно его шаткой короны, выкрутить руки Ла Тремую, который противился любому ее желанию, а заодно и архиепископу Реймсскому, и только потом дать добро на приезд спасительницы Жанны Девы.
Наступивший февраль вдохнул в орлеанцев надежду на скорое освобождение от нависшей над их головами угрозы. В первых числах февраля коннетабль Шотландии Джон Стюарт привел в город тысячу шотландских стрелков, за ним в Орлеан вошла рота гасконцев Ла Ира и д, Альбре. Теперь у орлеанцев был гарнизон в две с половиной тысячи бойцов и трехтысячное ополчение. Это уже настоящее войско! Расстановка сил была такова: четыре тысячи англичан против пяти с половиной тысяч французов. А тут еще пришло известие, что Шарль де Бурбон, граф Клермонский, ведет под Орлеан три тысячи овернских дворян, но войско его сильно растянулось на марше. Уже никто не сомневался – песенка англичан спета. К тому же французам помогал холод. Окрестности Орлеана были разрушены, все постройки сожжены. С крепостных стен осажденные с удовольствием наблюдали, как англичане вырывают подпорки с ближайших виноградников Сен-Ландра и Сен-Жан-де-Ле-Рюель. На дворе был январь, и несчастным годонам, засидевшимся под городскими стенами, нужно было разводить костры, чтобы как-то согреться.