Единственная зацепка — попытаться самой найти путь в свой мир, тогда этот самодовольный интриган явно будет посговорчивее. Наверняка шкаф находится в его доме. Рой сказал, что завтра мы уедем в Риччионе, значит, на все про все у меня были лишь сутки.
Вошла Далия, неся с собой какой-то сверток, оказавшийся платьем. С гордостью женщина разложила его на кровати с тем, чтобы я полюбовалась и тканью, и вышивкой. Нехотя я взглянула и скривилась: платье мне напомнило обивку мебели, стоящей у нас в музеях: золотистый шелк, вышитый гладью, не то канарейки, не то попугаи.
Понимая, что мне все равно придется носить такое, пока я в этом мире, да и вообще лучше сейчас изобразить покорность, я послушно позволила переодеть себя. Платье было скроено так, чтобы сквозь прорези в ткани выступало полотно нижней рубашки, которую Далия долго расправляла, создавая абсолютно ровные складки, затем она заплела мне замысловатые косы и подала небольшое зеркало: золотистый, отполированный до блеска металл, в оправе зеленого с золотыми искрами. Само зеркало было очень легким. Я крутила его во все стороны, с изумлением рассматривая себя, затем вновь повернулась к служанке и протянула ей зеркало, она помотала головой:
— Мадонна, это — ваша вещь. Подарок графа.
— Спасибо, — я отложила зеркало и направилась к окну, намереваясь взглянуть на местность.
— Мадонна, вам не стоит этого делать, — остановила меня служанка, я слегка нахмурилась и посмотрела на нее, ожидая пояснений.
— Вы здесь, в доме неженатого мужчины…
— И что? — не совсем поняла я.
— Слуги могут вас увидеть, — она решительно подошла к окну и поправила плотные портьеры. Я прикусила губу, стараясь не выдать свое разочарование. Желудок вдруг забурчал, напоминая о себе, Далия встрепенулась:
— Ой, вы же ничего еще не ели, я сейчас принесу.
Она торопливо вышла. Убедившись, что служанка не осталась под дверью, я подошла к окну. Конечно, мне не следовало поступать, как будто я всего лишь своевольная дурно воспитанная девчонка, но мне вдруг захотелось сделать что-то такое, что доказало бы прежде всего мне самой, что я не кукла, разряженная и выставленная на потеху публике. Хмурясь этим мыслям, я вновь подошла к окну, раздернула портьеры и выглянула.
К моей досаде, окна спальни выходили в небольшой закрытый дворик, вымощенный плиткой, на которой стояли разнокалиберные горшки с яркими цветами и несколько огромных кадок с аккуратно подстриженными в форме шара деревьями.
Яркое солнце пробивалось сквозь заросли какого-то растения с огромными ярко-алыми ягодами, висевшими гроздьями на манер винограда, которым была увита деревянная решетка, имитировавшая крышу. Между темно-зелеными узорчатыми листьями проглядывало ярко-голубое небо. Не в силах сдержаться, я распахнула рамы. Теплый южный день буквально ворвался в комнату.
Воздух снаружи оказался наполнен запахами, в которых я узнала лишь цитрусовые нотки бергамота и что-то, отдаленно напоминающее жасмин. Где-то неподалеку журчала вода и раздавались мелодичные трели птиц. А еще пахло морем. Я закрыла глаза, буквально растворяясь в этом ярком зное полуденного юга.
— Мадонна! как вы прекрасны! — возглас заставил меня открыть глаза и посмотреть вниз. Мужчина в яркой одежде стоял между кадок и с изумлением рассматривал меня. Увидев, что я открыла глаза, он торопливо, но вместе с тем весьма изящно, сдернул с головы берет и склонился так, что длинные, тщательно уложенные каштановые локоны закрыли ему лицо:
— Позвольте выразить вам свое восхищение, мадонна!
Затем выпрямился и вновь посмотрел на меня, его улыбка была так заразительна, что я не могла не улыбнуться в ответ:
— Кто вы?
— О, я забыл назвать себя! Меня может простить лишь то, что я ослеплен вашей красотой, мадонна, но позвольте же представится: Боневенунто, Не Сидящий Ни Минуты… Художник, поэт, музыкант, которому выпало счастье еще в детстве обрести покровителя в лице могущественного графа Делроя Алайстера!
— Вот как? — я слегка напряглась при упоминании о Рое, но мой новый знакомый этого не заметил, продолжая свою речь:
— Именно так, мадонна! Мессэр граф известен как покровитель несчастных поэтов и художников, вынужденных зарабатывать за жизнь своим творчеством!
— Бедняжки, — отозвалась я в тон ему, — вам, наверное, приходится несладко!
— Именно так, мадонна! Вы не представляете себе, как это тяжело! Ведь, творя искусство, приходится угождать сильным мира сего! — он театрально вздохнул и развел руками, отчего полы его темно-фиолетового бархатного плаща разошлись, являя миру шелковую желтую подкладку. В сочетании с фиолетово-зеленым дублетом и синими штанами это было очень броско. Я вообще заметила, что мой новый знакомый склонен к театральным жестам. Удивительно, но это не вызывало раздражения. Тем временем он эффектно откинул плащ с руки и достал из-за спины лютню:
— Мадонна, о, позвольте мне пропеть строки, которые пришли мне на ум, лишь только я увидел вас!
Я кивнула, понимая, что, скажи я «нет», артист все равно это сделает. Боневенунто несколько провел рукой по струнам, лаская свою лютню, точно собаку, и запел на удивление красивым голосом:
Пламя заката –
Это расплата
За счастье лета,
Это награда
За лучик света,
Это услада
Долгих ночей…
Я настолько увлеклась серенадой, что пропустила приход Далии, очнулась лишь тогда, когда она ахнула и буквально подбежала к окну.
— Боневенунто, ты бездельник, чтоб тебе пусто было! — закричала она на весь двор, перевесившись через подоконник. Мелодия оборвалась. Мужчина звонко рассмеялся:
— Далия, Далия, если ты будешь такой злобной, ты никогда не сможешь найти мужчину, который согреет тебе постель!
— Думаешь, меня это интересует?
— Матерь Богиня, неужели ты предпочитаешь женщин! Это же грех! — наигранно возмутился менестрель.
— Ах ты охальник! Выдумаешь тоже! — возмутилась, — Если все мужчины такие, как ты, то лучше спать в одиночестве!
— Бедняжка, да ты просто полна желчи! Хороший любовник — вот тебе рецепт от Боневенунто!
— Я не нуждаюсь ни в каких рецептах, болван! И будет лучше, если мэссэр граф не узнает, что ты тут бродишь!..
Далия осеклась и виновато посмотрела на Роя, который зашел в сад, привлеченный шумной перепалкой. При виде нашей, столь живописной, компании он лишь слегка приподнял брови, выражая свое изумление:
— А я гадал, что здесь за шум… ну конечно, Боневенунто! Вижу, ты вернулся из Лаччио?
— Мэссэр, — тот в несколько шагов пресек дворик и почтительно склонился над рукой своего покровителя, — Рад видеть вас в добром здравии.
— Льстец, когда это тебя волновало, в добром ли я здравии?
— Всегда, мэссэр, — тот выпрямился и весело взглянул на графа, — Вы — единственный, кто регулярно платит мне жалование!
Рой усмехнулся:
— Иногда мне кажется, что я делаю это зря. Что привело тебя в наши края, помимо желания вновь на мне нажиться?
— О, мэссэр, вы несправедливы! Я был в Лаччио, расписывал потолок нового дома Его Святости… О, видели бы вы этот шедевр, мэссэр!!! Одни крылатые девы чего стоят! А краски! Я изобрел новый рецепт киновари…
— Расскажешь мне о нем позже, — оборвал его Алайстер, — почему вернулся так скоро? Его святость тебя выгнал?
— Ну что вы! До меня просто дошли слухи о скорой свадьбе нашего могущественнейшего д’ореза — мэссэра Гаудани. Весь Лаччио только и говорит, что об этом! Знатные мэссэры и мадонны обсуждают это с утра до вечера, и даже Его святость изволил сказать, что не ожидал такого завершения военного вопроса. «Боневенунто, — сказал я тогда сам себе, — Кто, кроме тебя, сможет запечатлеть столь пышное торжество? Кто сможет сложить балладу, достойную великого правителя и его нареченной? Твой талант нужен Лагомбардии!»
— И — в надежде на бесплатное угощение и выпивку, а также продолжительные маскарады — ты сорвался с места и приехал? — Роя не обманули высокопарные речи.
— Мэссэр, пытаясь приписать мне столь низменные мысли, вы оскорбляете искусство! — наигранно возмутился Боневенунто. Его покровитель проигнорировал это:
— Или ты принялся за старое, и в твоем бегстве повинна женщина, точнее, её оскорбленные родственники, — хмыкнул он, скрещивая руки на груди, — Ну и во сколько на этот раз оценивается поруганная честь?
— В том-то и дело, мэссэр, что они направились прямиком к Его святости с требованием, чтобы я женился на этой торговке смоковницей, а ведь она даже не была девицей!
— Поэтому ты предпочел сбежать и переложить на меня все свои проблемы, — подытожил граф.
— Мэссэр, вы снова меня оскорбляете!
— Ты всегда можешь уйти, нанявшись к кому-нибудь другому, если тебе так неприятна правда…
Серые глаза внимательно посмотрели на художника, тот вновь склонил голову:
— Мэссэр, я не могу нанести такой удар тому, кто столько лет покровительствовал мне, делился со мной кровом и пищей.
— Скажи проще: никто не будет платить тебе столько же, сколько я! — усмехнулся Рой, затем перевел взгляд на нас с Далией. Признаться, мы обе бесстыже подслушивали этот разговор. — Так вот, дорогой мой, во всех смыслах этого слово, Боневенунто, позволь напомнить тебе, что молчание — всегда золото…
— Неужели я должен забыть эту прекрасную незнакомку, которую я имел счастье лицезреть в окне вашей опочивальни?
— Ты просто читаешь мои мысли.
— О, мэссэр, вы разбиваете мне сердце! Видеть красоту и не иметь возможности рассказать о ней…
— Выгоню, — кратко пообещал граф, слегка устав от этого словоблудия.
— Хотя в балладе я всегда могу петь о красоте незнакомки, — спохватился Боневенунто, поняв, что слегка перегнул палку.
— Лучше спой мне о Лаччио! Ибо слово — это все-таки серебро… — Рой вышел из дворика, сделав художнику знак следовать за ним. Я хмыкнула: а художник не так прост, как казалось!
Далия, стоявшая за моей спиной, выдохнула и, обойдя меня, достаточно громко хлопнула оконными рамами.