– А-а, для меня это дело привычное.
– Вообще-то я в годы своего пребывания в пансионе тоже не раз была порота, я не какая-нибудь там кисейная барышня!
Оливия поглядела на меня и хихикнула:
– Эт точно! Но вообще, мы отменно развлеклись. У нас здесь не очень-то много развлечений, так что порка – просто необходимая плата за удовольствие. Кстати, я рассказала тебе, что такое фистинг?
– Э-э, нет.
– Так вот, кальян по сравнению с фистингом – просто аскетическая забава. Поверь.
– Ты прямо специалистка по забавам!
– Поживи, как я, с костылями в руках, поймешь, как надо правильно относиться к жизни!
Я поежилась. Вообще, меня ужасно смущало увечье Оливии. И я по сравнению с ней чувствовала себя более неполноценной. Я уже знала, что ей приходится терпеть невыносимые боли в позвоночнике, что каждое утро она звала на помощь служанку – растирать больную шею маслами и бальзамами, потому что иначе она бы просто не смогла оторвать голову от подушки. Оливия не мирилась со своим уродством, она его ненавидела, и при этом у нее была такая воля к жизни, которая могла горы смести с пути, как горстки пыли.
– Оливия… – начала я.
– Чё?
– Скажи, а есть ли надежда…
– Что я смогу исцелиться? Нет. Лучшие лекари Литании осматривали меня. И в один голос сказали, что я и живу-то вопреки всем законам человеческой плоти. И это, конечно, милость Исцелителя.
– Но лекари существуют не только в нашей стране. Я читала о Яшмовой империи, там есть удивительные горные отшельники, которые лечат буквально все болезни наложением рук и лекарствами из разных растений. Почему бы отцу не отвези тебя туда и не показать им?
– Люция, ты соображаешь, что говоришь? У Литании давняя вражда с яшмовым императором. Выезд туда запрещен, и даже великому писателю, каким является мой отец, этого не позволят. Даже ради моей жизни.
– Я не знала… Ну, что у Литании прения. У нас такая мирная страна, никогда никаких войн…
– Ага. Это не мешает нашему королю скалить зубы на их мандаринов… Ну, государственных чиновников. Они тоже не могут въехать к нам. Даже с частным визитом. Мне отец рассказывал. Между прочим, то, что он играет в ма-цзян, может ему выйти боком. Это запрещенная игра, даже в домах знати. Оскорбляет величие нашего короля. Мол, надо играть в отечественные игры. Поддерживать отечественного производителя игр и развлечений.
– Ой, бред.
– Бред не бред, а мой отец не в такой уж и безопасности. Может, оно и к лучшему. Его давно пора прикончить.
– Ты что?! За что ты его так ненавидишь?
Оливия с резким стуком поставила пустую чашку на стол:
– За то, что он жалеет меня, за то, что не убил сразу, как увидел мое уродство. Из-за его жалости я вынуждена жить такой!
– Но ты же любишь жизнь!
Оливия горько усмехнулась:
– Да, только любовь эта не взаимна. Ладно, забей. Давай лучше подумаем, как нам отравить Себастьяно.
– Ты это всерьез?
– Ну давай хотя бы слабительным его накормим, пусть проторчит в уборной всю ближайшую неделю. Мелочь, а приятно.
– О, я даже знаю, как приготовить такое слабительное.
– Ну вот и займись этим, дорогуша, а не сиди около меня как привязанная. Тем более что я спать хочу. Вали отсюда.
– Приятных снов, экселенса, – улыбнулась я, чувствуя, что между нами или проскочила искра, или протянулась ниточка, в общем, то, о чем пишут в сентиментальных книжках для юных благовоспитанных девиц. Я не знаю, о чем вы сейчас подумали, а я подумала о том, что имею влияние на Оливию – она перестала заставлять камеристку брить ее голову. Это потому, что я сказала, что Оливии лысина совсем не идет. Значит, она прислушивается к моим словам!
Улыбка еще бродила по моему лицу, и я чувствовала себя пленительной райской гуппи, когда в коридоре, как раз возле ниши с великолепной мраморной вазой, мне повстречался синьор Себастьяно Монтанья.
– О, детка! – приветствовал он меня так, как полагается этим грубиянам из обедневшей знати. – Ты, я смотрю, на ногах!
– А почему должно быть иначе, дорогой синьор? – иногда приятно делать из себя дурочку. На минуту или полторы.
– Детка, – Себастьяно придвинулся ко мне, и я уловила дурной запах у него изо рта. Гадость какая. – Я знаю, что ты со своей кривоногой хозяйкой накурилась дури в библиотеке. Поэтому не изображай из себя монашку.
– Я и не изображаю. – Я отодвинулась на шаг, и Себастьяно, видно, подумал, что я испугалась. – Значит, вы подглядывали за нами, дорогой си… э-э, прыщавый озабоченный щенок!
– Что?! – Себастьяно двинулся на меня, как осадный таран. – Да я за такие слова… Да ты… На коленях будешь ползать…
– Разбежался, – скривилась я. – Прочь с дороги! Герцог узнает, каковы его дальние родственнички-нищеброды!
Себастьяно побурел, как свекла, и замахнулся на меня сразу обеими руками. Поскольку оружия он не носил, опасность была минимальной. Я подобрала юбки и аккуратно впечатала свое острое колено синьору Монтанья точно в пах, неосмотрительно не прикрытый гульфиком. Себастьяно всхрапнул и, согнувшись пополам, рухнул на ковровую дорожку. Я перешагнула через него и, обернувшись, добила окончательно:
– Стоит мне только сказать слово его светлости, и вас выставят за ворота замка с тремя корочками хлеба!
Утром прибыл герцог Альбино. Вид у него был утомленный и озабоченный. Когда мы с Оливией явились пред его очи, он и не посмотрел на нас, а лишь спросил, все ли благополучно. Получив от Оливии ответ, что мы вполне благополучны и проводили время в библиотеке (что было правдой!), он кивнул и велел нам уйти. В коридоре Оливия прошипела:
– Вот видишь, он на меня даже не смотрит, ему просто на меня наплевать! Доченька-уродина не очень-то радует его поэтическое сердце! Сволочь!
– Оливия, может быть, он просто устал. Или его беспокоят какие-то дела.
– С чего это ты его защищаешь? – Оливия посмотрела на меня, как на жука-короеда.
– Я стараюсь быть объективной. Не забывай, он сорокадвухлетний старик. Вдруг он болен?
– О, это было бы здорово!
– Оливия, да ладно тебе! Я еще не рассказала, как вчера вечером подралась с Себастьяно, этим высокомерным ублюдком.
– Да ты что!
– Заехала ему прямо в пах. А пусть знает свое место. Только теперь он точно расскажет герцогу о кальяне.
– Ну и наплевать.
Наплевать-то дело нехитрое, но я все-таки немного волновалась. Во время завтрака Себастьяно смотрел в нашу сторону, как дракон на рыцаря, а уж жрал за троих. Видимо, думал, что его взаправду выставят из замка, и решил напоследок потешить чрево. И вдруг Оливия подала голос:
– Мессер отец, позвольте потревожить вас вопросом.
Герцог несколько утомленно глянул на Оливию. Вот это он зря. Нельзя так глядеть на дочь, да еще и убогую.
– Слушаю вас, дитя мое.
– Мессер отец, нынче прекрасная погода. Я прошу у вас разрешения отправиться на прогулку с моей компаньонкой. Конную прогулку. Прикажите заложить двуколку. Мы покатаемся меж полей, пообедаем на свежем воздухе и к закату вернемся в замок. Мессер?
– Дитя мое, раньше я не замечал в вас склонности к прогулкам.
– Раньше у меня не было компаньонки, мессер отец.
– Логично. Что ж, не вижу необходимости вам препятствовать. Вы уверены, что вам не понадобятся слуги или кучер?
– Нет, мы справимся сами.
– Как будет угодно.
Ну, Оливия, это она классно придумала! Мы давным-давно не покидали замок, и я уже стала забывать, как выглядят пшеничные поля, сады, рощи и ручьи. А всего этого в угодьях Монтессори было в изобилии – хоть становись художницей и пиши пейзажи маслом! Нам давно пора развеяться, а то в этом замке мы скисли, как снятое молоко. Поневоле начнешь кальяны курить от скуки!
Сказано – сделано. Оливия – при помощи костылей, я – на своих двоих отправились на конюшню. Легкая двуколка уже была готова, около нее нас ждала одна из младших служанок.
– Госпожа экономисса просила передать, что корзина с едой и напитками уложена под сиденье. Дождя не предвидится, но тем не менее она положила вам плащи и шали.
– Поблагодари Сюзанну от нашего имени.
С тем мы и выкатились из замка. Я правила – хотя и делала это впервые. Но ничего, справлялась. Оливия сидела по направлению движения и громко комментировала все, что видит. Комментарии не были лишены некоторой язвительности, но тем не менее я понимала, что Оливия радуется этой поездке, как малое дитя. Я и сама радовалась. Перед нами расстилались бесконечные поля пшеницы и ржи, а впереди нас ждала роща из древних дубов, огромных, раскидистых, ровесников замка и рода Монтессори. Туда мы и направились.
Птицы, певшие в кронах старых дубов, наверное, с интересом глядели на двух девиц, расположившихся внизу. Я постелила плотное одеяло из овечьей шерсти и принялась опустошать корзинку, сервируя наш полдник на траве. Оливия же скакала кругом и давала указания, как будто я сама не могла справиться и не знала, как режут колбасу и очищают сваренные вкрутую яйца.
– Ты так долго возишься, – ворчала Оливия, – что можно поседеть и помереть с голоду, покуда ты накроешь на стол. Дай я почищу яблоки! Впрочем, с кожурой они вкуснее. Дай яблочко!
Чисто механически я кинула яблоко в ее сторону – не люблю, когда меня торопят. Оливия – слава Исцелителю – его ловко поймала и принялась есть.
– В следующий раз, – прочавкала она, вечно у нее привычка говорить с набитым ртом, – в следующий раз я возьму свой альбом и карандаши. Вдохновение прет, хочу сделать несколько пейзажей.
– Отлично. Все веселей, чем сидеть в библиотеке и читать какую-нибудь очередную поэзию!
Наконец мы расположились, привалившись спинами к мощному дубовому стволу. Кора была теплой и изумительно пахла. А если посмотреть сверху вниз на крону, то можно любоваться солнечными бликами сквозь гущу листвы…
– Красиво, – сказала я.
– А то, – согласилась Оливия, принимаясь за колбасу. На свежем воздухе у нее разыгрался аппетит.
– Между прочим, – сказала я. – Есть колбасу с хлебом гораздо вкуснее.