– Так я и говорю: по второй! И тогда все что угодно!
– Налей ему, Люци. На полпальца.
– Все герцогини такие жмотки, – проворчал Себастьяно, но выпил молниеносно.
– Я чувствую себя мифическим богом Кераклом и готов раскерачить все, что к полу не приколочено. Герцогиня, повелевайте.
Это он подольститься пытается. Бутылка-то еще наполовину полна.
– Мы с Люцией решили слегка приукрасить замок в связи с приездом Его Высокоблагочестия. Простенько, по-детски, но со вкусом. Цепи…
– Ух? – восхитился Себастьяно. – Наручники, плетки?! Может быть, даже страпоны? Шалунья!
– Заткнись и дослушай, урод. Страпоны ему. Вожжой тебя отхлестать, и то…
– Оливия, перестань так говорить, а то он стал какой-то красномордый…
– Извращенец.
– Да! – радостно выдохнул Себастьяно.
– Заткнись! Цепи будут из бумаги. Цветной. Мы навырезаем. Нужно будет их развесить на балках главного зала – ярко, празднично. Еще будут бумажные фонарики на ленточках. И вот еще у меня идея – из золотой фольги мы с Люцией вырежем звездочки, птичек, бабочек, в общем, всякую слащавую дрынотень, а ты будешь крепить их к стенам…
– Чем крепить?
– Язы… Клей дам, то есть не совсем клей. От кого-то из прежних герцогов Монтессори осталась масса клеящего крема для вставных челюстей, вот он и пригодится, – Оливия поняла, что воображение у похмельного Себастьяна богатое, и стала осторожнее в словах. – Люци, как ты думаешь, вырезанные из красного бархатного картона слова «Добро пожаловать!» украсят главный вход?
– По-моему, там лучше повесить орифламму с гербом рода Монтессори. А то прямо какой-то детский лагерь получается.
– Что ты знаешь о детских лагерях, – мечтательно протянул мессер Себастьяно. – Какие там вожатые… А песни у костра…
Пришлось еще раз выпить, чтобы мысли Себастьяно окончательно приняли деловое направление. Он клятвенно заверил нас, что выполнит все, что мы пожелаем, и даже наши гобелены вывесит в холле.
Мы дали ему немного подремать, пока сами разыскивали цветную бумагу, ленты, фольгу, клей и прочую мишуру. Настроение у нас было самое творческое. Правда, к нему примешивалось некое коварство.
А что из всего этого получилось, вы поймете дальше.
Глава девятаяВстреча Особо Важной Особы – 1
Трудолюбие и терпение – вот две главные добродетели, которые надо воспитать в человеке. Возможно, против его воли.
Ужин нам принесли в библиотеку. Мы настолько увлеклись вырезанием и склеиванием, что служанка посмотрела на нас с уважением. Даже на меня – впервые за все время пребывания в замке Монтессори.
Себастьяно от ужина отказался (!), мотивируя это тем, что ему приходится пользоваться стремянкой, а она старая, все время скрипит и может не выдержать его веса. Вот портвешку стаканчик – это да.
Портвешку не дали, дали несколько ярдов разноцветных бумажных цепей и благословили на подвиг. Следить за выполнением обязательств юного пьяницы нам было некогда, в рекордное количество времени мы склеили полторы сотни бумажных фонариков, украсили их шелковыми ленточками и принялись за фольгу.
– Мы не можем ждать милостей от природы, – сказала Оливия. – Надеяться на то, что она одарила нас одрыненным художественным вкусом, наивно и смешно. Поэтому залезь вон в тот шкаф, кажется, на второй полке сверху еще завалялись всякие мои детские увлечения.
Я повиновалась. Вторая полка сверху была беспорядочно заполнена пестрыми бумагами. Я потянула за одну, как мне показалось, наиболее доступную, и на меня обрушилась пыльная гора детских увлечений моей герцогини. Она в это время, разумеется, вволю хихикала и обзывала меня неуклюжей росской медведицей.
Я слезла со стремянки и принялась разбирать кучу бумажного хлама. Оливия подхватилась на костыли и подгребла ко мне.
– Ух ты! Надо же, сохранилась моя коллекция оберток от шоколада. Сама не своя была от шоколада лет в пять. Смешно теперь даже вспоминать.
– Да уж, теперь тебе кальяны да портвейны подавай, ваша светлость.
– Я и полусухое принимаю с душой. Давай это в камин. Эти шоколадные обертки меня компрометируют. Я сильная разумная девушка, а не какая-то чувствительная кукла, которая ни дня не может прожить без сластей.
– Ой-ой-ой, взрослая девушка… Ух ты, у тебя сейчас взгляд как у трехглавого дракона из детской книжки, только он так смотрел шестью глазами, а тебе двух достаточно.
– Не отвлекайся, – ухмыльнулась Оливия. – Зацени – это мои альбомы для рисования… Пролистай, и тоже давай в камин. Не знаю, кто их сохранил, надеюсь, отец это не видел. Я в свои альбомы срисовывала позы из «Кошмарсутры».
Я полистала. Срисовывать Оливия умела отменно. Мужчины и женщины на страницах ее альбомов были ну прямо как живые. Особенно удались Оливии те части тел, о которых я не рискну упоминать в своем повествовании. Давненько я так не краснела, чем вызвала еще больше циничного смеха Оливии.
– Можно подумать, ты никогда не видела голых мужиков.
– Ну, у нас в пансионе был ночной сторож лет восьмидесяти. Он всегда ходил в кальсонах и телогрейке. И сомнительно, чтобы он вел себя так…
– Если Фигаро не уничтожил, я тебе подсуну «Кошмарсутру». Классика литературы наслаждения и страсти.
– Не надо. Я уже по твоим рисункам составила определенное представление и о наслаждении, и о страсти. Я к таким вещам ни морально, ни физически не подготовлена. Уволь, герцогиня. В камин?
– В камин… – Оливия вздохнула. – Просто у меня было очень скучное детство.
Я растопила камин. В промозглом воздухе библиотеки он был просто необходим. Детские воспоминания герцогини Монтессори вместе с кедровыми поленьями весело запылали, наполняя комнату теплом и уютом.
– Где же они? – Оливия кончиком костыля рылась в ворохе бумаг. – А вот… Не они ли?
Она толкнула к моим ногам пухлую папку, обвязанную ярко-оранжевой лентой.
Я подняла папку и положила ее на столик, раскрыла, и из нее высыпался ворох разных фигурок.
– Да, это они! – обрадовалась Оливия. – Трафареты для вырезания. Мне было шесть лет, когда я познакомилась с дочкой графа Чинзано. Ужасная была зануда, рева, но она меня увлекла своей страстью к вырезанию. Тем более что это увлечение позволяло постоянно иметь при себе ножницы. Я извела столько веленевой бумаги на зайчиков, снежинки, звездочки, цветочки, бабочек и прочую дрынотень! Папа был очень недоволен – бумагу я таскала из его покоев. Зато вся прислуга была по уши задарена моими поделками. Потом дочка графа уехала, интерес к вырезанию пропал, особенно после того, как я изрезала на цветочки отцовский парадный камзол и все занавески в спальне. Меня выпороли и отобрали ножницы. А трафареты все-таки сохранили! Это Сюзанна, она такая чувствительная. Все время думает, что я бедная девочка, которую нужно баловать, любить и оберегать.
– Простим ей ее ошибки, – сказала я. – Она всего лишь женщина.
Трафаретов было множество. Мы выбрали наиболее простые и при этом симпатичные: звездочки, ромашки, летящие голуби, бабочки и сердечки. Ну, типа, наши нежные сердечки полностью принадлежат Его Высокоблагочестию. Мне понравились снежинки, но не сезон. Потом Оливия вспомнила, что вообще-то теодитор будет в замке праздновать Торжество Святого Исцеления, и добавила трафарет Святой Мензурки и Целительной Таблетки. От трафарета Благословенного Градусника я отказалась, уж чем-то мне его контуры напомнили некие части тела, которые я только что созерцала в срамных рисунках Оливии. Нам двусмысленности не нужны. Нарекания со стороны главы святой юстиции – это вам не гроза в ясный день. Им человека объявить кощунником или еретиком и колесовать либо зажарить в медном быке – как стакан святой воды на завтрак выпить.
Вырезáть из золотой фольги что-нибудь мирное и при этом болтать о всякой всячине – на это незаметно может уйти огромное количество времени. Освещаемые люстрой и огнем камина, мы и не заметили, как за окнами установилась глубокая ночь.
– Что-то Себастьяно не приходит, – пощелкала Оливия ножницами.
– Он уже видит третий сон, ваша светлость, – пробормотала я. У самой глаза слипались.
– Слабаки, – фыркнула Оливия. – Вот я – всю ночь могу не спать! Я сильная личность! А вообще-то… Что-то клонит ко сну. Сколько мы уже примерно навырезали всякой дряни?
– Боюсь, миллиона полтора одних звездочек. Они у меня в глазах двоятся.
– Это от портвейна. Оставь пойла нам немного на утро, спрячь куда-нибудь, и подремлем. В библиотеке отличные мягкие диваны.
Остатки портвейна я спрятала на полке с книгами по поэтическому мастерству и искусству правильной рифмы. Я сочла это надежным прибежищем.
Стряхнув с себя кучи вырезанных ерундушек, мы, поддерживая друг друга под руки, доплелись до диванов, стоявших в центре библиотеки друг напротив друга, и плюхнулись на них. Хорошо, что свечи в люстре уже догорали и благословенный сумрак заполнил огромную комнату.
– Спокойной ночи, ваша светлость, – промямлила я.
Мне кажется, я заснула, едва голова коснулась диванной подушки. А нет, я все-таки одним глазом проконтролировала, как заснет моя госпожа. Храпит она просто феерически. Вот этот храп и смежил мне веки окончательно.
Не знаю, сколько времени я проспала как убитая. Мне снилось, что я фея с крылышками, порхающая среди золотых звездочек и ромашек. Потом мне приснился кот – огромный, как хорошо откормленная свиноматка. Кот тоже парил в воздухе и улыбался во всю пасть.
– Привет, Алиса, – промявкал он довольно скабрезным тоном.
– Какая я тебе Алиса, чучело? Меня зовут Люция Веронезе, и я не позволю всяким улыбчивым котам болтаться в моих снах!
– Фу, какая грубиянка! Да уж, теперь я вижу, что ты не Алиса. Ах, Алиса, как бы нам встретиться… Среди миров, в мерцании светил… Во всех мирах ее ищу, во всех вселенных – бесполезняк…
– Погоди. Что ты знаешь о других вселенных?