сюда, а указательным и средним – сюда и сюда, то позвонок встанет на место, освободив защемленный нерв. И боль уйдет. И надо не рассуждать, а просто это сделать. На раз, два. Три.
– Я победила! – завопила Оливия, но я услышала неслышимое – щелчок, с которым позвонок встал на место. – Ай!
– Что? – я положила растопыренную ладонь на больной участок. – Болит? Где?
– Э… Гм… Люци, у меня нигде не болит. Что ты сделала?
– Пошевели руками. Так. Ногами.
– Что ты со мной сделала?!
– Попробуй перевернуться на спину самостоятельно.
– Это не выйдет, это никогда…
– Давай.
Оливия приподнялась на локте и повернулась на бок. Раньше такое движение стоило бы ей мучительной боли, сейчас она смотрела на меня, как будто я ее оглушила.
– Мне не больно, – прошептала она.
– На спину.
Она повиновалась. Зрачки у нее расширились – но не от боли, я знала, от потрясения.
– Сядь без моей помощи. Ты сможешь. Боли не будет.
Она села, опираясь ладонями о постель. Лицо белее муки, губы кривятся, дыхание прерывистое – но это не от боли! Я чувствовала!
– Что ты со мной сделала, Люци?! – прошептала она. – Мне не больно! Там, где было больно всегда!!! Ты волшебница? Великий лекарь? Или – сам Исцелитель?
– Еще чего, – я ответила нарочито грубо, чтобы вернуть Оливию в ее нормальное настроение. – Я жирная медуза, коровища и бездонный ночной горшок. И твоя компаньонка.
У Оливии потекли слезы по щекам, плечи затряслись. Она протянула ко мне руки.
– Так, а вот этого не надо! Оливия! Прекрати реветь! Где твоя фамильная гордость! И вообще! Я просто поставила на место смещенный позвонок. Было б из-за чего сопли распускать. Оливия! Вставай и пойдем набьем муравьев в штаны Себастьяно!
– А где мы найдем муравьев? – Оливия подавила всхлип и посмотрела на меня ясным взором.
– Вот это толковый вопрос. Думаю, что нигде, так что Себастьяно временно помилован. А теперь я помогу тебе встать с постели.
– А может я сама смогу, и даже без костылей?
– Я не уверена, один позвонок погоды не сделает. Но мне почему-то кажется, что со временем я смогу выправить твой позвоночник полностью. Не спрашивай почему.
Оливия встала и стояла около кровати, ни на что не опираясь. Такого с ней не было никогда.
– А если шагнуть?
– Давай не будем рисковать, – я протянула ей костыли. – И вообще, пусть это будет между нами. Ты же знаешь, право на целительство имеет только святая юстиция! Еще объявят меня ведьмой!
– Ты права. – Оливия выдохнула и посмотрела на меня как-то смущенно. – Спасибо, Люци.
– Спасибо не булькает, – я старалась вернуть обычный тон наших перепалок. – У тебя там еще портвешку за ночным горшком не завалялось? И лысину б мою заодно обмыли…
– Увы. Фигаро не только сменил замки на всех винных погребах, но и поставил часовых. К приезду Его Высокоблагочестия все должны быть трезвыми и почтительными. Прямо даже не знаю, что тут отчебучить на трезвую-то голову. До чего мы докатились: букетики собираем, звездочки вырезаем, с Себастьяно подружились…
– Ну, с Себастьяно всегда все можно переиграть. Пожалуйте умываться, экселенса.
– Зубы чистить не буду! Я не гонюсь за модой! Род Монтессори веками не чистил зубы, и я…
– А мне понравилось. Освежает. Заряд бодрости на весь день.
– Да? Ну, попробую.
Потом я помогла Оливии одеться. К завтраку мы спустились, сияя нашими бритыми головами, как праздничными лампионами.
Это произвело фурор.
– И эта облысела! – взвизгнула одна из дамочек. – В замке болезнь! Поветрие! Мы все облысеем!
– Ага, – довольно кивнула Оливия, теперь она была в своей стихии. – А знаете, где у нас еще волос нет?
– Ах, – в ужасе выдохнуло все благочестивое дамское общество и попыталось устроить групповой обморок.
– Спокойно! – рявкнула я. – Я не облысела, а побрилась, специально ко дню приезда Его Высокоблагочестия! Вы, индюшки, разве не знаете, что такое молитвенная жертва?
– А? – выпялились родовитые индюшки в роскошных перьях (платьях).
– Моя госпожа Оливия и я добровольно лишили себя главного украшения женщины, чтобы показать Его Высокоблагочестию, как мало мы ценим все мирское и как велики наши молитвенное рвение и желание совершенствоваться. Вы что, не знаете, как мы любим Его Высокоблагочестие?
– Мы все любим Его Высокоблагочестие, да, да, – загомонили индюшки, ну ладно, дамы.
– А я все равно сильней всех люблю Его Высокоблагочестие, – тихо пискнула какая-то сухопарая куропатка в уголке.
– Так вот! – я воздела руки, как заправский оратор. – Разве не учит нас святой теодитор, что мирские красота и блага ничтожны перед красотой истинной веры?! И истинная последовательница святой юстиции своим внешним видом должна побуждать мужчину не к соблазну, а к молитвенному рвению!
Оливия за моей спиной чуть ли не костыли грызла, чтобы не заржать во весь голос.
– Сестры мои!.. – разогналась было я, но тут Фигаро бесцеремонно пихнул меня острым локтем в бок и произнес самые правильные слова:
– Кушать подано!
Все, кроме нас с Оливией, забыли о высоком и ринулись к столу, где уже призывно пахли чаши с салатом оливье, копченый лосось, омлеты с зеленью и дыни во льду.
– Девочка, ты рехнулась? – спросил меня Фигаро. – Ты что тут проповедовать взялась? Герцогиня, перестаньте ржать, как боцман на тараканьих бегах. Ладно, вы обе дурака валяете, но если это будет заразно… У нас такая встреча на носу!
– Фигаро, не бойтесь, они уже обо всем забыли, – ухмыльнулась я. – Зато как я смотрюсь со своей госпожой!
– Два сапога пара, – кивнул Фигаро. – И не вздумайте на встречу с теодитором облачиться в лосины. Женщина не должна носить мужскую одежду – за это сразу колесование. Чтоб обе завтра утром были в платьях! И геннинах!
– Но, Фигаро…
– Иначе я за себя не отвечаю! – благородный дворецкий произнес это таким тоном, что я серьезно заопасалась за свою жизнь.
Мы с герцогиней вздохнули и сели завтракать. Еле уцепили себе миску оливье и омлет.
После завтрака все высокородные дамы отправились готовиться к завтрашнему торжеству. По замку туда-сюда засновали служанки и камеристки, нагруженные платьями, шалями, шкатулками с украшениями, духами и прочими вещами, составляющими смысл жизни женщины.
– Какая суетность! – чопорно молвила моя экселенса и тут же расхохоталась. – Пойдем во двор, кому-нибудь понадоедаем. Кстати, где Себастьяно? И муравьи? Тебе нигде не попадался хороший муравейник? Или приличных размеров осиное гнездо?
Во дворе замка нас встретили без особой любезности. Тут безжалостно выметалась последняя пыль, натирались до блеска последние медные ручки и мраморные колонны; слышна была ругань рабочих, вешавших фамильную орифламму, словом, не та обстановка, чтоб оттачивать остроумие. Из оранжереи нас тоже попер главный садовник, который вместе с княжной Марысей обирал увядшие бутоны и листья, а заодно развешивал среди ветвей экзотических деревьев маленькие стеклянные копии Святой Мензурки и Благословенного Градусника, наполненные благовонными маслами.
– Все такие деловые, – развела руками Оливия. – Одни мы болтаемся, как шуты на похоронах. Куда податься? Не в комнатах же сидеть и мух давить?
– Слушай, экселенса, – мне пришла в голову идея. – Я ни разу не была в картинной галерее твоего отца. Думаю, о ней все забыли; кому придет в голову ходить по картинным галереям в такое время, и мешать мы там никому не будем. А?
– Давай, – кивнула экселенса. – Я там, кстати, несколько лет не была.
Двери в галерею были не заперты.
– Неужели и там уборка? – прошипела Оливия, но нет.
Мы вошли и увидели огромное помещение, залитое солнечным светом, бьющим в громадные окна. Стены и сводчатые колонны были увешаны картинами. Мы принялись бродить от одной к другой, как вдруг…
Я замерла перед большой картиной. На ней был изображен герцог Альбино, более молодой и улыбчивый, чем сейчас. Он сидел в резном кресле и держал на руках маленькую девочку, чье личико почти было скрыто очаровательными белыми кудряшками. Рядом с креслом стоял высокий худой человек в глухом черном плаще.
– Я никогда не видела этой картины, – сказала Оливия.
Глава одиннадцатаяВстреча Особо Важной Особы – 3, или Наконец-то!
Чем дольше ждешь, тем больше оснований не дождаться. Или дождаться чего-нибудь не того.
– Я никогда не видела этой картины, – повторила Оливия.
– Верю, – сказала я. – Маленькая белокурая девочка на ней – это ты?
– Я не знаю, – Оливия почему-то перешла на шепот. – С меня никогда не писали портретов. И насколько я помню, я не была белокурой.
– Ну, такая малышка могла этого и не запомнить… Сколько здесь тебе лет? Не больше полутора, по-моему…
– Но в то время отец был в военном походе, Десятилетняя война. Отец здесь очень, очень молод… Его почти не узнать.
– Если б твоя мать была жива, она тоже оказалась бы на картине. А тут какой-то мрачный мужик в плаще вроде тех, которые столетья назад носили Чистильщики Чумы. Да он и похож на Чистильщика! Только маски нет.
– Я ничего не понимаю…
– А в галерее есть портреты твоей матери? Другие портреты отца?
– Я не помню… Не уверена.
Мы принялись осматривать все картины. Портретов имелось много, но все это, судя по подписям, были давние предки Оливии, чуть ли не все родословное древо Монтессори.
– Вот, – остановилась Оливия.
Этот портрет герцога Альбино был, видимо, написан не так давно – герцог уже не улыбался, глаза его были холодны и лицо надменно. И шрам. Тот, которым низость герцога пометил благородный Фигаро. На портрете великий поэт всех времен стоял, опершись на бюро, где лежали свитки бумаги и перья. Одежду герцога составлял черный глухой плащ.
– Какой это год? Должна быть подпись…