Так что Себастьяно стал временным хранителем анапестона (вместе с бархатным мешочком) и по-прежнему депрессивно настроенной туфельки.
Некоторое время мы послушали, как анапестон читает туфельке сказку о принцессе, у которой были очень длинные косы и она обожала ими душить приезжавших свататься женихов. Сказку сочинили в какой-то очень далекой галактике, но я подумала, что принцессы везде одинаковы, хоть с косами, хоть лысые, хоть с рогами. Хорошо, что Оливия, по крайней мере, только герцогиня и бритая.
Когда нам стало скучно так, что впору подумать о самоуничтожении, мы оставили Себастьяно, еще раз надавали ему указаний, как прятать туфельку и анапестон от досужих глаз, и пошли прочь из гобеленной, болтая о том о сем. Оливия беспокоилась – успеет ли анапестон при такой на него нагрузке еще и стихи сочинить, но я советовала ей напрячь мозги на тему другого предмета – босоногой дамочки в розовом.
– Давай еще раз обойдем весь замок, – предложила я. – Вдруг она где-нибудь скрывается, в какой-нибудь комнатке, про которую никто не знает. Вон крыло с картинной галереей – там сроду никто не бывает, а вдруг там еще есть помещения, и эта прелестница там преспокойно проводит время, забыв о долге перед своей собственной обувью.
И мы направили наши стопы в картинную галерею.
Серый свет осеннего дня, проникавший в огромные окна, словно убивал все краски на картинах – они тоже становились какими-то серыми, выцветшими, а лица на них – плоскими, вялыми, пыльными и недовольными. Пейзажи, все как один, изображали некую пустошь, размытую дождем, или деревья, с которых облетают под порывами ветра последние листья. А про натюрморты я вообще молчу.
Дойдя до таинственной картины, где был изображен молодой герцог Альбино, незнакомец в глухом черном плаще и очаровательная белокурая девочка, мы остановились. Все-таки что это за незнакомец? А еще мне показалось, что в прошлый раз у картины была другая рама.
Я сказала об этом Оливии.
– Да ладно, – отмахнулась она, но тоже принялась изучать раму: – Смотри-ка, она действительно другая!
– Что ты имеешь в виду?
– Материал, из которого она сделана. Это не дерево, не металл, не стекло… Вот, потрогай. Холодное, да что там, просто ледяное!
Я коснулась рамы, провела по ней рукой. Да, несмотря на резьбу и позолоту, ясно было – вещь нездешняя.
– Она немного напоминает мне анапестон – по тому, какая ледяная. Мессер Софус говорил, что анапестон ледяной потому, что копит энергию. Значит, эта рама, может быть, вовсе и не рама, а какой-то прибор, тоже накапливающий энергию для чего-то… И может быть, это вовсе не картина, а окно. Или дверь. В какое-то другое пространство.
Я принялась трогать завитушки на раме, постучала по полотну картины – оно не прогнулось, сзади было что-то твердое. Точно, дверь.
– Знаешь, если эта штука похожа немного на анапестон, может, и работает она после тех же волшебных слов: «О’кей, дверь!»
– О’кей, дверь, – усмехнулась Оливия, и…
И ничего особенного не произошло. За исключением того, что рама запульсировала бледно-голубым светом и приятным женским голосом сказала:
– Подтвердите авторизацию.
– Вряд ли она распознает мое имя, – прошептала я. – А вот твое – наверняка. Ведь все это точно связано с твоим отцом!
– Герцогиня Оливия Монтессори, – хриплым от сбившегося дыхания голосом сказала Оливия.
– Авторизация подтверждена.
И картина просто… растаяла, осталась только мерцающая рама. За нею открывалась абсолютная чернота.
– Что там может быть? – спросила у меня Оливия.
– Абсолютно все что угодно. И поэтому я тебя туда не пущу и сама не полезу.
– Как это? Такая тайна, а мы отвернемся и спокойненько от нее уйдем?
– Да, как все нормальные люди.
– Но мы – не нормальные. Я – во всяком случае! Я урод, калека, так что мне не страшно соваться в какую-нибудь черную дыру!
– Так я и пустила тебя одну! От тебя даже черной дыре станет тошно! Отойди, я первая лезу. Если что, на мое жалованье поставишь мне памятник.
– Ага, и голубей прикормлю, чтоб они весь его загадили. Люци!
– Молчите, герцогиня. Да пребудет со мной Святая Мензурка!
Я повыше подобрала подол платья и переступила через серебристую раму. Ощущение было такое, будто меня мигом сунули в ком черной и очень холодной ваты.
– Оливия, тебе не стоит сюда… – обернулась я.
Сзади ничего не было. Чернота. Я вытянула руки и попыталась ими хоть что-то нащупать. Бесполезно.
– Ну вот, – сказала я в черное нечто. Или ничто. – Оливия может начинать хлопоты о моем памятнике.
Стоять в абсолютной темноте – не самое приятное ощущение из тех, которые мне довелось испытать за свою недолгую жизнь. Я попыталась сделать шаг вперед, потом назад. Не получилось. Я была как ложка, помещенная в бархатный футляр.
– Эй, – я решила подать голос. – О’кей, тьма! Тут есть еще кто-нибудь?
– Есть, – немедленно ответствовал странный голос, который не принадлежал ни мужчине, ни женщине и звучал прямо у меня в голове.
– Тогда кто вы? И что это за место?
– Это не место. Это состояние.
– Чье состояние?
– Ничье. Просто состояние.
– А вы кто?
– Голос у тебя в голове.
– Это я понимаю. Болезнь еще есть такая, когда голоса в голове начинаешь слышать. Но я не больна. Почему я здесь не могу двигаться?
– Потому что нет никакого «здесь».
– А вернуться обратно я могу?
– В любой момент линейного времени.
– Тогда я хочу вернуться.
– И ты решила вернуться вот просто так? Не узнав никакой страшной тайны, недоступной смертным?
– А ты что, знаешь такие тайны?
– Да, – в голосе появилось явное превосходство. – Я знаю почти все тайны обитаемого мира: от самых больших до крошечных, размером с коготок мышонка.
– Разве тайны имеют размер?
– Обязательно. Это же информация. А информация всегда имеет размер. И вес. И ценность.
– Я даже не знаю, какую тайну мне хотелось бы постичь…
– Обычно люди спрашивают о тайне бессмертия, или успеха, или любви. Спрашивают, как разбогатеть, как получить власть над миром, как избавиться от угрызений совести. Еще спрашивают, есть ли Бог, и если Он есть, то как Он все это допускает.
– Что «все это»?
– Это твой запрос?
– Нет… Я вообще-то не особо интересуюсь такими серьезными вещами. Мне только странно, что я попала в это «не-здесь» из картины, висящей в замке герцога Альбино Монтессори.
– А, ты знаешь Альбино? Очень пытливый молодой человек. Очень много вопросов задавал…
– Сейчас он уже не выглядит молодым человеком. Значит, он тоже был тут? В смысле…
– Ладно, не заморачивайся. Вам, людям, сложно мыслить без пространственной составляющей. Да, герцог Альбино был тут. Примерно в твои годы. Люди в этом возрасте очень желают стать великими, прославиться, обрести вечную любовь – в общем, всякая ерунда.
– Я не…
– Юному герцогу можно было посочувствовать – он рос нелюбимым ребенком, к тому же любая наука давалась ему крайне туго. Старшие братья, более способные, постоянно смеялись над тем, что он не может толком читать и писать. Почерк у герцога был ужасно корявый, читал он по складам, к тому же еще и заикался. И он не обладал никаким, ну никаким талантом! И герцог спросил меня, как обрести способности, за которые люди будут прославлять тебя и при жизни, и в веках. Способности, которые принесут богатство, любовь, славу, друзей, поклонников. Я посоветовал ему стать поэтом. Бедный ребенок заплакал. Он с детства ненавидел поэзию, потому что не понимал ее, да и задание учителя выучить стишок наизусть повергало его в ужас. Он не верил, что поэзия может вознести его на вершины славы и бессмертия. И тогда я показал ему некоторые картины из его будущего – как люди читают его книги, как его принимают при дворе королей и императоров, как во всех странах и на всех языках его признают величайшим поэтом… Я умею показать то, что человек хочет увидеть. Альбино задрожал и спросил, что ему нужно сделать, чтобы это будущее воплотилось. О, сказал я, нет ничего проще, просто доверься мне. Я поселюсь у тебя в голове, сказал я, и стану помогать постигать науки, писать стихи, делать правильные решения и хороший выбор.
– И ты поселился в голове герцога?
– Да. Ведь он – великий поэт, не правда ли? И у него есть богатство, замок, поклонники…
– Но у него нет любимой женщины, нет друзей…
– А это произошло потому, что в выборе невесты он мне воспротивился. Я настоятельно советовал ему юную графиню Бучетти, но он выбрал ту болезненную и хрупкую красавицу, которую сломили первые же роды. И то, что Оливия родилась слабой и больной неизлечимой болезнью, – плата за непослушание герцога. Я ведь не просто голос. Я голос Разума. Меня нельзя отвергать, нельзя не слушать. Во всяком случае, безнаказанно. Конечно, жена герцога была очень красива, но…
– Значит, это ты наслал на Оливию болезнь?
– Глупости какие. Я что, колдунья, ведьма, знахарка?! Брось ты эту чепуху! Я – голос Разума. Я – вне времени и пространства. И если человек не следует моим указаниям, я изменяю его будущее соответственно его непослушанию. Это ведь правда, что человек свободен выбирать свое будущее – если он не слушает меня. Но за такое будущее приходится платить. Иногда очень дорого.
– Подожди, подожди, ты сказал, что у герцога Альбино есть старшие братья…
– Да. Были братья. Я объяснил герцогу, что он не сможет унаследовать полностью все поместье Монтессори, пока они живы. Кроме того, они могли оказать плохое влияние на отношение старого герцога к своему отпрыску Альбино. Они так издевались над ним! У них были порочные натуры, склонные к насилию и распутству. Так что неудивительно то, как они погибли.
– Погибли?!
– Пьяная драка в трактире. Какой-то заезжий громила, которого они оскорбили, размозжил им головы своим моргенштерном. Их хоронили в закрытых гробах.
– Я думала, это герцог Альбино убил их!
– Не собственноручно. Он просто позволил мне действовать, создать условия, при которых гибель его братьев будет наиболее вероятна и наименее подозрительна. О, старый герцог был убит горем, и с тех пор всю свою любовь он обратил на Альбино. Он выписал ему лучших учителей, исполнял каждую его прихоть, но это уже было неважно – Альбино слушал меня. Тем более что я уже начал ему диктовать.