Юноша был красив, как закат на морском берегу, как россыпь жемчужин на синем бархате, как бисквитный торт, украшенный белым шоколадом, как… Ой, все, хватит. В общем, им немедленно хотелось завладеть, прижаться к его могучим плечам, накрутить на пальцы его длинные белокурые локоны, поцеловать его в сочные губы и запереть его в самой дальней комнате, чтоб никто не стащил. И ключ проглотить.
Я очень удивилась этим своим мыслям. До сего момента я к особям противоположного пола дышала ровно. Во всяком случае, у меня не было желания влюбиться или влюбить в себя какого-нибудь красавчика. Тут у меня мелькнула мысль, что это еще одно доказательство моего внеземного происхождения. Наверное, на моей далекой звездной родине красивые юноши имеют другие грани привлекательности – например, пушистый хвост, или огромные крылья, или третий – во лбу – глаз. Вот я на тутошних парней и не западаю. Разве исключая этого… Ну ладно, это все ерунда. Самое удивительное то, что и на мою экселенсу золотоволосый красавец не произвел никакого впечатления. Она гордо держала спину и выглядела, как королева в изгнании перед своим эшафотом.
– Мы прибыли, мессер отец, – громко отчеканила она.
– Княгиня Хелена, княжич Лукаш, позвольте вам представить мою дочь, герцогиню Оливию Монтессори, – сказал герцог. – А это ее компаньонка Люция.
– Нам бесконечно приятно знакомство с вами, герцогиня, – мило улыбнулась княгиня Хелена. Еще бы! Разве этикет позволяет гостье сидеть на месте хозяйки дома, пусть даже хозяйка и умерла давно?! Разве отец не должен сначала представить гостей дочери, а не наоборот? Я четко услышала, как пальцы Оливии стискиваются в кулаки и ногти впиваются в кожу. – Я Хелена-Матильда Гофмансталь, княгиня Волынская, а это мой двоюродный племянник Лукаш, княжич Забалдовский.
– О-о-очень приятно, – расползлась в реверансе Оливия, а улыбка у нее на лице обозначилась такая, что впору ею костры поджигать. Для всех гостей из Пшепрашамского королевства. – Я еще никогда не имела чести встречать гостей из такой далекой и загадочной страны.
– Ну, не такой уж далекой, – у княгини тоже улыбка была что надо, колбасу резать такой улыбкой можно. – И вовсе не загадочной. Вы полюбите Пшепрашам, когда узнаете страну ближе.
– Да зачем же мне узнавать ближе вашу пшепрашамскую шляхту? Я и здесь неплохо устроилась.
– Сейчас ваш почтенный отец все вам объяснит.
– Хорошо, – кивнула Оливия и села в свое кресло. Ну неужели герцог не видит, что она абсолютно здорова, что она стройна и изящна, что она чертовски похорошела? Неужели видит в ней всю ту же капризную калеку, которую можно презирать и окатывать безучастной холодностью?! Да Оливия – это лучшее его произведение, а все эти стихи, кто их помнить будет через сто лет? Нет, может, и будут, но Оливию точно никто не забудет. Уж об этом-то я позабочусь! Если моя кровь дарит вечную жизнь, я просто поделюсь с Оливией кровью. А потом рванем диктаторов крушить.
Я встала за спинкой кресла Оливии и натянула на лицо одно из самых удающихся мне выражений – надменной приветливости.
Герцог откашлялся.
– Оливия, дочь моя, – заговорил он. – Ты уже не маленькая девочка, которой прощались все ее капризы и баловство.
Так уж и прощались! А три дня беспрерывной порки, из-за которой Фигаро дрался на дуэли с герцогом?! Уже забыты?
Герцог продолжал:
– Оливия, ты девушка, и в твоем возрасте девушки оставляют шалости и забавы и выходят замуж. Пожалуйста, не перебивай. Княжич Лукаш просит твоей руки. Он знатен, богат, благодаря связям своей двоюродной тетушки вхож во двор пшепрашамского короля. С какой стороны ни посмотри, это очень выгодный брак.
– Лукашику принадлежат три разработки сланцевой нефти и угольный бассейн, – гордо сказала тетушка Хелена. – Он способен обеспечить беззаботное существование и своей супруге, и детям, и ближайшим родственникам. Надеюсь, вы понимаете, Оливия, что княжич богат также и родовою честью, хонором, как говорим мы, пшепрашамцы. В роду Забалдовских нет простолюдинов…
– А запоры у княжича бывают? – вдруг спросила Оливия, уставившись на прекрасного Лукаша так, что он лицом стал напоминать клюкву.
– Оливия! – рявкнул герцог.
– Кхм-кхм, – закашлялась княгиня Хелена. – А почему вас интересует этот вопрос, герцогиня?
– А почему нет? – удивилась Оливия. – Если я стану его женой, а у него запоры, он же мне всю плешь проест просьбами о приготовлении слабительного! И вообще, мужчина, склонный к запорам, излишне гневен, уныл, мрачен и склонен видеть жизнь в корич… в темном цвете. Такого мужа и за пять нефтяных вышек не захочешь!
– Лукашик, – пробормотала княгиня. – Что ты молчишь, в рот воды набрал? Скажи ей, что у тебя нет запоров.
– Тетушка!
– Хватит вам там перешептываться за веером. Отвечайте прямо, здесь все свои.
– Нет у меня запоров, – отчеканил княжич и стал совсем багровым. Ему пришлось даже ослабить узел своего парадного жабо из дорогущих кружев.
– Это хорошо! – воскликнула Оливия. – Это меня чрезвычайно радует. Это повышает ваши шансы на мою руку, дорогой Лукаш. А с поносами как? Беспокоят?
– Тысяча чертей! – прошипел Лукаш. – Нет! С пищеварением у меня все нормально! Я совершенно здоров! Я ежедневно делаю силовую гимнастику и обливаюсь ледяной водой. Я могу без устали пробежать сто миль! Я прекрасно владею холодным оружием, говорю на семи языках и… Чего еще ждете вы от своего избранника, герцогиня Оливия?
– Ах, – Оливия картинно оперлась о подлокотник кресла. – Вы хотите вскрыть мою трепетную девичью душу, как вскрывают устрицу и вызнать все ее тайны? Так знайте: я вижу своего избранника стройным, знойным, жгучим брюнетом в белых штанах и шелковом кашне на могучей шее. Его взгляд пронзителен, он знает пятьдесят способов законного отъема денег у населения, и он – единственный сын дурецко-подданного. Семь языков, сто миль, гимнастика и прекрасное пищеварение – это для какой-нибудь другой девушки станет идеалом и пожизненным счастьем. А я – существо испорченное неправильным воспитанием. И своим мужем я вижу карточного шулера, или пирата, или…
– Достаточно, Оливия! – крикнул герцог Альбино. – Не позорьте род, к которому принадлежите! Негодная девчонка!
– Да уж, ваша светлость, – протянула княгиня Хелена. – Мне говорили приватно, что ваша дочь – не лучшая партия для достойного молодого человека, но я не верила сплетням и слухам.
– А зря, – широко улыбнулась Оливия. – Все гадости, которые обо мне говорят в высоком обществе, – правда. Теперь вы сами имели честь в этом убедиться.
– Что ж, – княгиня высоко задрала острый подбородок. – В таком случае речи о браке и быть не может. Герцог Альбино, мы покидаем ваш замок в состоянии оскорбленной гордости…
– А пусть ваш щенок вызовет меня на дуэль, – улыбка Оливии стала вообще сумасшедшей. – И посмотрим, кто кого.
– Еще не хватало! Ваше поведение, герцогиня… Так не ведут себя даже метрески из веселых кварталов!
– А вы там были, что можете сравнивать?! То-то я смотрю, на настоящую княгиню вы не слишком похожи. Небось окрутили в лупанаре какого-нибудь шляхтича, так и стали знатной дамой.
– Это невыносимо! – княгиня вскочила с кресла. – Прощайте! Лукаш! За мной, мальчик!
– Да, беги, беги за тетушкой, а то твой хонор просто не выдержит, – напутствовала княгиню и княжича Оливия.
– Ну, мать, ты даешь, – восторженно прошептала я, едва за гостями захлопнулась дверь. – Ты просто мегера. Я в восхищении!
– Учись, пока я жива… Потому что у меня предчувствие, что в течение ближайших пяти минут я буду задушена собственным отцом.
– Ну нет, этого я ему не позволю.
Некоторое время в парадной зале царило молчание, освещаемое как минимум сотней дорогих парафиновых свечей. Оливия не выдержала первой.
– Мессер отец, я могу идти? – привстала она с кресла.
– Нет, – холодно ответил герцог. – Идти может ваша компаньонка. А вас, дочь моя, я попрошу остаться.
– Тогда я приказываю своей компаньонке никуда не уходить. При ней можно вести разговоры любой секретности.
– Секретность здесь ни при чем. Просто я щажу уши госпожи Люции – ей не стоит выслушивать то, что я собираюсь вам сказать, дитя мое.
– Я вытерплю, ваша светлость, – поклонилась я. – Мое детство прошло в трактире «Рог и Единорог», и мне известно, что в минуты сумасшедшего гнева мужчины употребляют нецензурные слова и дерутся пивными кружками. Здесь нет пивных кружек, и я считаю, что это уже шаг к цивилизованным переговорам. Позвольте мне быть третейским судьей между вами и вашей дочерью, герцог Альбино.
– Что ж, – пожал плечами тот. – Вы как грибок ногтей, Люция Веронезе, от вас невозможно избавиться.
– Ваша светлость, я буду считать это комплиментом.
Опять молчание.
– Итак, – герцог переплел свои длинные пальцы и противно похрустел ими. – Оливия, вы только что оскорбили и унизили одного из самых завидных женихов не только королевства Пшепрашам, но и всей нашей Планеты. Княжич Лукаш входит в десятку лучших холостяков мира. Владение нефтью и углем – это, по-вашему, мелочи?
– Мессер отец, выйдя замуж, я хочу спать с человеком, а не с нефтяной вышкой! Я понимаю, что вам не терпится поскорее сбыть меня с рук, только не понимаю – почему? Безусловно, я не вхожу в десятку самых благонравных и послушных дочерей. Даже в сотню не вхожу. Даже в тысячу. Но разве это повод для того, чтобы от меня спешно избавляться? Чем я вам в последнее время так насолила, мессер отец? Вы избегаете даже смотреть на меня, неужели я так уж уродлива?
Оливия встала перед отцом и медленно покружилась:
– Взгляните, я больше не калека. Мне не нужны костыли и проклятое калечное кресло. Я обычная девушка, на язык, конечно, острая, но ведь и не чудовище же!
– Своим выздоровлением вы обязаны только молитвам Его Высокоблагочестия, – начал было герцог, но Оливия перебила его:
– Отец, уж вы-то не верьте во всех этих благочестивых насекомых! К моему исцелению они не имеют никакого отношения. Кстати, в картинной галерее поставили совершенно уродскую статую. Кто вам ее изваял?