– Да, да, я вспомнил, – герцог стиснул в руке батистовую салфетку. – Вы же не просто компаньонка моей дочери, вы какая-то звездная принцесса…
– Совершенно верно.
– И что же, я теперь должен обращаться к вам «ваше высочество»?
Адский сноб!
– Никоим образом, мессер. Этот брак ничего не поменяет в наших отношениях. Я по-прежнему буду компаньонкой Оливии.
– Гм. А я уж думал сэкономить на вашем жалованье: раз вы принцесса, то наверняка состоятельная.
– Великому поэту не к лицу скаредность, – усмехнулась я. – Впрочем, я проживу и без жалованья. Если уж совсем обнищаю, заложу свою диадему. Не пропадем. На салат оливье всегда хватит.
Оливия не выдержала и захихикала. Потом посерьезнела и сказала:
– Мессер отец, Люция – ваша законная супруга. И ей вы должны ответить на вопрос – как продвигается работа над стихами для Святого престола? Меня вы можете игнорировать, я всего лишь ваша дочь, но Люции вы…
– Я понимаю, – герцог отшвырнул несчастную салфетку. – Я не могу дать ответ сейчас. Вы услышите его через три недели.
– Но через три недели наступит Новый год! День, когда вы должны представить свои стихи теодитору!
– Что ж, накануне я обязательно познакомлю вас с этими стихами. Вы, Люция, кажется, неплохо разбираетесь в поэзии. Вот и скажете, каково качество моих стихов.
– Мессер отец, у вас нет сердца! – грохнула кулаком по столу Оливия. – Если б не Люция, нас бы уже здесь не было. Вообще ничего здесь бы не было! А вы глумитесь, издеваетесь!..
– Никоим образом, дочь моя. Я с глубоким уважением отношусь к вашей прекрасной компаньонке и весьма ей благодарен.
Он поднялся и вышел из-за стола:
– Прошу меня извинить – еда не лезет в горло, когда осеняет вдохновение. Мне пришла пора творить. Жена моя, надеюсь, вы не заскучаете в компании падчерицы.
И герцог вышел из столовой с грацией ледяной скульптуры.
– Убила бы на месте! – рыкнула Оливия.
– Еще чего! – замахала на нее руками я. – Он такой не от хорошей жизни, поверь мне.
– Ты про ту самую тайну, которую не можешь мне открыть?
– Да. Прости. Все, что я могу сказать – мне жаль твоего отца. Он губит себя. Наверное, он и сам понимает это, оттого и прячется в ледяной панцирь. Он запрещает себе любовь и привязанность, потому что считает себя недостойным ни любви, ни привязанности.
– Круто ты загнула, мать, – с уважением поглядела на меня Оливия. – Это, наверное, в тебе нездешняя мудрость проявляется.
– Наверное, – вздохнула я.
Закончив завтрак, мы отправились в оранжерею, где нашли Себастьянчика и мою сестру, воркующих как влюбленные голубки.
– Себастьянчик, – ехидно заулыбалась Оливия. – А ты, смотрю, времени даром не теряешь.
– И не только он, – добавила я. – Сестрица, смотрю, тебе по душе местные кавальери.
– Мне по душе Себастьяно, – зарделась Ай-Серез.
– Я разве против? – я рассмеялась. – Может быть, вам стоит вдвоем отправиться на планету Нимб? Покажешь Себастьяно тот мир, он ведь хочет стать писателем… Ему будут полезны новые впечатления.
– Мы вообще-то как раз об этом разговаривали, – сказал Себастьяно. – Аечка – моя прекрасная дама, и я буду сопровождать ее куда угодно, даже в ад!
– Да ты влюблен, негодник! – зааплодировала Оливия.
Себастьяно покраснел, как вареный рак.
– Не стесняйся, – хлопнула его по плечу Оливия. – Теперь хоть нормальная у тебя избранница, без стеклянных туфелек. Как окажетесь там, сделай ей предложение. Она ведь младшая принцесса планеты Нимб! Не хухры-мухры. Глядишь, тамошним правителем заделаешься, а здесь тебе что терять, кроме жадных родственников?
– Это верно…
И жизнь пошла себе потихоньку. Где-то через неделю в ворота замка принялись стучаться разносчики всяких новогодних безделушек – украшений для туи, имбирных пряников с пожеланиями, фейерверков, хлопушек, сахарных петушков, – всего того, что создает предпраздничное настроение и помогает забыть про повседневные заботы. Мы с Оливией накупили всякой всячины, двое слуг привезли в замок и установили большую, пушистую, разлапистую, отсверкивающую серебром тую. Она стояла в парадной зале, пахла терпко и сладко и ничем не напоминала те крошечные корявые веточки, которые в пансионе Святого Сердца ставили в кувшины и украшали бумажными снежинками. Честь украсить тую мы с Оливией взяли на себя, впрочем, Себастьянчик тоже лез со своей стремянкой помогать, а его Аечка осуществляла общее руководство процессом. Были принесены два плетеных короба игрушек из стекла, серебра, парчовой ткани, фарфора и шелка. Я задыхалась от восторга, погружаясь в душистые ветки. Я думала о том, как удивительно сложилась моя жизнь – от безвестной сиротки из пансиона до принцессы и супруги герцога и великого поэта.
Герцог, кстати, совсем не показывался. Еду, воду для умывания и смены белья ему относили в скрипторий. Я думала, что ему просто неприятно встречаться со мной, а к дочери он пожизненно питал особую неприязнь… Я старалась не размышлять об этом. Анапестон написал семьдесят одно стихотворение, созданные им листы бумаги хранились в нижнем ящике моего комода, как раз под стопками нижних юбок. Если герцог ничего не сочинит за оставшееся время, эти стихи я сама отдам брату Юлиусу – я почему-то не сомневалась, что забирать герцогскую работу приедет именно он. И я с наслаждением думала о том, как вытянется его постная рожа, когда он получит эти стихи.
С тех пор, как украсили тую, мы с Оливией полюбили по вечерам сидеть у камина в парадной зале и болтать о том о сем. Самым замечательным было то, что я сделала копию ключа от винных погребов (не без помощи Оливии, разумеется). Теперь мы усиживали бутылочку под сыр или сладости и, кажется, превращались в заправских пьяниц. Об этом нам не преминул сказать Себастьяно – он стал суровым трезвенником с тех пор, как моя сестра стала его невестой. Они собирались покинуть нас – перейти через грань на планету Нимб. Но ведь они обязательно вернутся! Хотя бы ради того, чтобы не дать нам спиться окончательно.
Я впервые увидела, как происходит переход, впервые почувствовала всем своим существом. Себастьян и Ай-Серез, держась за руки, стояли посреди библиотеки – именно здесь, по словам моей сестры, четче всего сходились грани. Ай-Серез вскинула руку, словно прощаясь, и мы увидели, как в одном пространстве открылось другое, третье, бесчисленное, будто анфилада дверей. Это длилось долю секунды, а потом библиотека замка приняла свой обычный вид. Не было только нашей славной парочки…
– Люци, – Оливия называла меня по-прежнему, и я ужасно была рада этому: плевать ей на мой звездный статус, главное – я ее подруга. – Люци, а ты сможешь вот так?
– Идти через грань? Наверное. Мы с тобой обязательно это попробуем, но позже.
– А что нам сейчас мешает?
– Оливия, а вдруг мы попадем в какое-нибудь измерение и не сможем вернуться? Я этого очень боюсь. Хоть я и родилась на планете Нимб, я родилась также и на этой Планете, и она мне очень дорога. Давай после Нового года попробуем, на наш общий день рождения. Я ведь никогда по-настоящему не праздновала Новый год… В пансионе не было такой красоты, и… тебя не было.
– Кажется, моя приемная мамочка настроилась на чувствительный лад? – Оливия расслабляться не давала.
– Да вот еще, – в тон ответила я. – Просто салат оливье могут не подать к столу в другом измерении. Опять же, винные погреба тут что надо.
Мы расхохотались.
Однако судьба, чтобы немного уравновесить нас, прислала Оливии простуду. Моя экселенса кашляла, поминутно чихала, громогласно сморкалась, изводя кучу платков, и выглядела так вяло, что даже не бросала в меня стилет, когда я приходила в ее комнату с лекарствами и теплым питьем.
– Люци, мне скучно, – жаловалась она. – Из носа течет, из глаз течет, жизнь просто безжалостная сука!
– Я могу тебе петь разные песни, – предлагала я.
– Только не это! – Оливия отмахивалась как от пчелиного роя. – Твоим голосом можно железо резать, а вот петь – ни-ни! Иначе все подумают, что в замке Монтессори с кого-то живьем сдирают кожу.
– У меня отличный голос, – кобенилась я. – Когда я пою в ванной, никто не жалуется.
– Само собой, все убегают подальше от твоей комнаты и прячутся, чтобы барабанные перепонки не лопнули.
В общем, я старалась поддержать в Оливии настроение и бодрый дух. Однажды мне пришло в голову читать ей что-нибудь жизнеутверждающее, и я отправилась в библиотеку.
Я рылась в шкафах с книгами, когда услышала стук двери и шаги. Я обернулась – передо мной стоял герцог Альбино, он же мой муж.
– Добрый день, ваша светлость, – я слезла со стремянки и сделала реверанс. – Чем могу вам служить?
– Просмотрите вот это, – герцог протянул мне стопку веленевой бумаги. – Просмотрите и скажите ваше мнение. Завтра за обедом.
– Хорошо, ва…
– Люция, вы же моя жена. Могли бы обращаться ко мне менее официально.
– Нет, герцог Альбино.
– Почему?
– Другого обращения вы не заслуживаете.
– Я так плох? Чем же?
– Тем, что подчинили свой разум, совесть, сердце, всего себя…
– Кому? – герцог стал очень бледен.
– Он звучит в вашей голове. Постоянно. Он ваш хозяин, кукловод. А вы несчастная кукла с человеческим лицом. Да, я знаю вашу тайну. Никто в замке больше не знает ее.
– А вы разболтайте всем, опозорьте и погубите меня! – крикнул герцог, лицо его исказилось гневом и стыдом.
– Нет. Я люблю Оливию, люблю Сюзанну и Фигаро, и Полетту и… весь замок Монтессори. И я знаю, что вы старались никому не причинять зла, кроме собственной дочери и себя самого. Ваша тайна умрет вместе со мной. Останьтесь для всего мира величайшим поэтом. В конце концов, стихи, что вы пишете, – они прекрасны, даже если сочинили их в какой-нибудь далекой-далекой галактике… Ну что же вы стоите? На столе лежит нож для разрезания бумаги – им вполне можно перерезать мне горло…
– Люция, вы сдурели? Вы что несете? Совместные попойки с моей дочерью, похоже, лишили вас разума. Придется Фигаро еще раз вызывать слесаря.