Голос говорящего изменился, он явно повторял чьи-то слова.
– Могучая Троя колеблется между поражением и победой. Храбрость амазонок известна всем. Бесстрашные воительницы и их бессмертные деяния склонят чашу весов в нашу пользу. Придешь ли ты к нам на помощь?
Пен хранила молчание.
Скажи «да»! Пожалуйста!
Пен! Чего же ты ждешь?
Взгляд мужчины перебегал с одной из нас на другую, лишь мимолетно скользнув по мне.
Наконец Пен заговорила:
– Мы возьмем ту добычу, какую захотим, и столько, сколько захотим.
Паммон на мгновение задумался, затем кивнул.
– Я поведу нас в бой. Ни один троянец не станет указывать нам, как сражаться.
С этим Паммон тоже согласился.
– Мы спасем вас. – Пен посмотрела на меня. – Да, жеребенок. Ты можешь сражаться вместе с нами. – И снова обернулась к Паммону. – Мы остановимся на день у скалы Кибелы, чтобы поклониться ей.
Это было началом моей настоящей жизни.
2
Пен выбрала одиннадцать человек, которые отправятся сражаться вместе с нами, в том числе Ланнип, Сераг, Зельке и Кхасу. Троянцы, похоже, были довольны. Я была непроверенным бойцом, но все остальные – достойные воительницы, закаленные многими сражениями. А оставшиеся женщины будут ждать нашего возвращения.
На рассвете мы уже были готовы к отъезду, хотя остальные только начинали расходиться по своим фургонам.
У каждой из воительниц – включая меня! – с собой была кожаная фляжка с кумысом, мешок сушеного мяса: кролика, оленя, белки, кроме моего горного козла, который еще не был готов. По пути мы будем охотиться и пить свежее молоко, когда закончится кумыс.
Горит я перекинула через плечо, а к широкому кожаному поясу подвесила щит и другое оружие: боевой топор, копье и меч. Копьем я однажды отбивалась от льва, и ни один из нас не смог убить другого.
Пен выделила мне Высокого Бурого. У нас было два вида лошадей: высокие и низкие. Низкие лучше всего подходили для доения и поездок, не требующих спешки. Высокий Бурый, уже далеко не юнец, был быстроног и привык участвовать в битвах.
Утро еще хранило отголоски зимних холодов, и я была рада войлочной подкладке в наших кожаных куртках. В кожу были вшиты плоские вставки из лошадиных копыт, так что одежда амазонок могла отвести клинок не хуже металлического доспеха.
Однако было не настолько холодно, чтобы задуматься о накидке из леопардовой шкуры, сложенной позади седла.
Оба троянца кутались в шерстяные плащи, которые они называли гиматиями. В путь мы пустились рысью. Я пониже натянула башлык[11], чтобы прикрыть уши. За спиной вставало солнце, на бледном небе не было ни облачка, только ястреб кружил у нас над головами. Как же мне повезло. Спасибо тебе, Кибела.
Пен говорила, что троянцы и греки поклоняются одним и тем же богам и богиням, и вечно о чем-то их просят. Рассказывая об этом, она заводила плаксивым голоском: «Зевс, пожалуйста, выиграй за меня эту войну. Арес, пожалуйста, дай мне красивый щит. Деметра, пожалуйста, убереги меня от дождя».
Мы благодарили Кибелу за то, что имеем, и ни о чем ее не просили. В конце концов, она уже дала нам наши луга, наших лошадей, нашу силу и нашу тягу к свободе. Остальное зависело от нас самих.
Когда амазонка погибала в битве, приходила Кибела. Все амазонки поблизости могли ее увидеть: огромную женщину цвета гранита с густыми вьющимися локонами цвета огня. Пен видела богиню трижды, и Кибела всегда произносила глубоким, теплым голосом одни и те же слова: «Теперь ты будешь сражаться подле меня. Благодарю тебя за отвагу. Твоим друзьям будет не хватать твоих стрел».
Слова Кибелы означали, что мы можем не беспокоиться о павшей воительнице, но мы все равно оплакивали ее уход. И мстили ее убийце, если тот еще был жив.
Пен направила коня так, чтобы ехать рядом со мной.
– Рин… – Ее лицо было серьезным.
Какое-то время мы ехали молча. Наш отряд рассыпался и ехал порознь, за исключением двух троянцев, державшихся плечом к плечу, словно запряженные в одно ярмо.
– Рин… – она снова не договорила.
Неужели она собиралась сказать, что передумала брать меня на битву?
– Рин, когда ты убила горного козла, как это было?
Я не поняла, о чем именно она спрашивает.
– Мне пришлось потратить пятнадцать стрел, прежде чем он упал. Не думала, что он продержится так долго.
– Ясно. Что ты при этом почувствовала?
– Грусть. – Было ли это неправильным? – Он был прекрасен. Я отняла у него жизнь. – Я снова испытала ту тоску. Он никогда больше не будет пастись, не породит потомство и не состарится.
– А дальше? Что ты почувствовала после этого?
– Счастье. – А это было правильно или нет? – Он стал самой крупной моей добычей. Я гордилась собой. И знала, что ты тоже будешь гордиться.
Пен протянула руку и коснулась моего плеча.
– То же самое происходит и в битве, хотя мысли и чувства приходят позже – во время боя ты слишком занята другим. После же они накатят все разом. Сожаление о человеке, которого ты убила, у которого наверняка были жена и дети, который любил жизнь так же сильно, как и ты. Оно смешается с радостью, что ты выжила и избавила нас от скорби по тебе. Трофеи, добытые такой ценой, имеют особую ценность.
Я кивнула, чувствуя себя неуютно. Мне бы хотелось, чтобы победа в битве приносила только радость.
Удивив меня, Пен добавила:
– Битвам я предпочитаю охоту. Мы не едим наших врагов из числа людей, – она рассмеялась. – Я люблю здоровых, молодых горных козлов.
Мне вспомнились принципы, по которым мы жили: сражаться ради добычи, охотиться ради пропитания.
Иначе мы бы стали домашними женщинами.
Пен словно догадалась, о чем я думала, а может просто решила мне напомнить.
– Домашние женщины – это мышки, которые делают то, что им говорят. Жители деревень сажают пшеницу и едят хлеб.
Из всех судеб удел земледельцев казался воистину ужасным: привязанные к клочку земли, молящие небо о солнце и дожде, голодающие, если того или другого будет недостаточно – или, наоборот, слишком много.
Но это еще не худшая из возможных участей.
В бою, если победа была невозможна, мы выбирали смерть. Мы искали ее, открытой грудью принимали удар копья, лишь бы не попасть в плен и рабство.
– Перед моим первым боем Лита говорила мне то же, что сейчас тебе говорю я. Не сделай она этого, я, возможно, была бы слишком потрясена и не смогла бы сражаться.
Лита – это Ипполита, мать Пен, умершая еще до моего рождения.
Пришпорив свою лошадь, Пен поскакала к Ланнип.
Она лишила меня сладкого предвкушения первой битвы. Я в свою очередь пришпорила Высокого Бурого и пустила его в галоп. Мы вырвались вперед, и, обернувшись, я увидела ошарашенные лица троянцев.
Я не сомневалась, что слова Пен окажутся правдой. Значит так тому и быть. Я хотела научиться всему, значит научусь и этому: разом любить битву и печалиться из-за нее.
Подставив лицо ветру, я высунула язык. Ах, это покалывание! Вот она, я. Будущее не способно изменить настоящее. Я погладила жесткую гриву Высокого Бурого. Спасибо тебе, Кибела.
Мы ехали три дня, сначала прямо на запад, затем свернув южнее, а после снова на запад, следуя изгибам береговой линии. Троя находилась на юго-западе, но нашей первой целью был остров Кибелы. Мы хотели поблагодарить ее за грядущие битвы, я же собиралась выразить ей особую благодарность перед моим первым боем.
На наших землях дожди были редкостью, но здесь, вблизи от моря, мы ехали сквозь зябкий туман под хмурыми небесами. Пришлось натянуть на себя леопардовую шкуру, только тогда мне стало почти тепло и почти сухо. Ничто не могло омрачить (ха!) мою радость от нашего путешествия.
Троянцы не возражали против нашей задержки. Они сказали, что сражения на время прекратили, чтобы обе стороны могли провести весенние посадки.
Пен и остальные тут же принялись их дразнить.
– А вы останавливаете бой, чтобы умыться?
Следующей голос подала Ланнип:
– Подстричь ногти на ногах?
– Поиграть с собакой?
– Съесть свежий хлеб? Обожраться от пуза?
Троянцы были в не худшей форме, чем мы, и явно не страдали полнотой. На наше веселье они отвечали натянутыми улыбками.
Я не могла придумать, что еще добавить. Да и я скорее всего была слишком молода, чтобы мои слова встретили с пониманием.
Ланнип снова подала голос.
– Умолять своих богов и богинь дать вам мужества, которого явно не хватает?
От ее прямой наглости я невольно ахнула.
Это троянцы просто так не оставили. Ей ответил Паммон:
– Еще мы останавливаем сражения из-за бурь, которые порой насылает Зевс, и для того, чтобы почтить наших мертвых и предать их земле.
Над этим мы смеяться уже не могли, и над отрядом снова повисла тишина.
Той же ночью, под треск костра, пока мы жевали вяленое мясо, Паммон рассказал нам о том, что стало причиной войны с греками. Оказалось, виной всему была женщина. Троянец украл ее, а греки хотели вернуть.
Вопросов у нас не было, потому что глупо расспрашивать о том, в чем нет никакого смысла, но Паммон добавил, что виновницу похитили из-за того, что она была самой прекрасной женщиной в мире.
Какой смысл красть женщину ради ее красоты? Ведь красота по-прежнему будет принадлежать только ей одной, если только она не рабыня. Паммон сказал, что она царица, но на самом деле она наверняка была рабыней.
Мы, амазонки, тоже были прекрасны, и из-за ярких волос, и благодаря чертам лица, которые, как однажды сказал Пен греческий художник, были воплощенной мечтой вазописца. Но никто не осмелился бы похитить одну из нас, да и мы сами не прожили бы в неволе хоть сколько-нибудь долго.
Утром четвертого дня на нас обрушился дождь. Мой башлык, способный впитать немало воды, промок насквозь и стал совершенно бесполезным. На скаку я отжала его и нахлобучила обратно на мокрую голову, не зная, что еще можно было сделать. Интересно, как я буду взбираться на скалу Кибелы в такую-то погоду. Но я должна! Каждая амазонка обязана сделать это перед своей первой битвой (набеги не в счет). Если я потерплю неудачу, меня просто не пустят сражаться.