Кассандра сказала:
– Я сыта. – Майра уже пожирала ее медовый пирог.
Неудивительно, что эта собака такая пухлая.
Женщины снова замолчали. Охотник во мне сразу насторожился, потому что эта тишина отличалась от той, что воцарилась при моем появлении. Тогда они молчали от удивления, сейчас же в воздухе витала злоба.
Услышав скрежет дерева о камень, я обернулась: из-за двух ширм выскользнула женщина.
– Елена, – прошептала Кассандра.
Она оказалась крошечной. Как она могла быть самой красивой? Если бы я стояла, ее голова едва доставала бы мне до груди. Зато золота на ней было даже больше, чем на мне: кольца, ожерелья, браслеты, некоторые из которых были усыпаны камнями. Если греки завоюют Трою, с одной Елены они смогут собрать богатую добычу.
Она бросилась ко мне.
– Амазонка! – она словно кричала шепотом.
Я подобралась и взяла себя в руки.
Елена остановилась в нескольких шагах от меня, словно кто-то натянул поводья, и ослепительно улыбнулась, демонстрируя идеальные зубы. Я удержалась от порыва улыбнуться в ответ, вспомнив про росянку, и ее улыбка дрогнула. Я заметила, что она была старше Кассандры.
– Всадница!
Она знала про нас.
К моему удивлению, женщина сжала руки в кулаки, согнулась в талии и встала на четвереньки, словно животное с копытами. Встряхнув головой, она поскребла, а после ударила по полу правым кулаком. Перенеся вес на руки, она взбрыкнула задними ногами – в смысле, просто ногами! Затем, на мгновение, все четыре ноги – в смысле и руки, и ноги! – оказались в воздухе, и Елена снова дернулась. Она двигалась, как взбудораженная лошадь, в точности как это делают животные. Жаль, что Пен этого не видела. Спасибо тебе, Кибела, за то, что позволила мне оказаться здесь сегодня.
Приземлившись сперва на кулаки, затем опустив на пол и ноги, Елена выпрямилась, и произнесла, все еще улыбаясь:
– Я жена царевича Париса, царица Елена.
Я встала, поздоровалась и тоже назвала свое имя.
Она продолжала улыбаться.
Вот только я улыбаться больше не могла! Позволив лицу расслабиться, я села обратно.
Через минуту или две она встала на руки. Подобрав правую руку, она по кругу попрыгала на одной левой – еще одна демонстрация силы. Волосы ее волочились по полу, перевернутое лицо смотрелось странно, щеки покраснели и тяжело вздувались.
Сменив руки, теперь она стала прыгать в противоположном направлении. Затем снова встала на ноги и выпрямилась, высоко вскинув голову. Опять улыбаясь, она пристально смотрела на меня и наконец не выдержала:
– Тебе понравилось? – совсем как ребенок.
Я не знала, что ей ответить.
– Ты очень сильная.
Она рассмеялась.
– И очень голодная, – направившись прочь, она вдруг обернулась и добавила: – Парис говорит, что амазонки повернут ход войны в пользу Трои, и тогда ему не придется возвращать меня.
После чего пошла в сторону подносов с завтраком. Что-то в ней смущало и беспокоило меня. Елена напоминала мне бескрылую муху, которую однажды я заметила ползающей по нашему фургону.
– Парис – один из твоих братьев? – спросила я Кассандру, та кивнула.
– Она была рабыней до того, как вышла за него замуж? И разве она не царевна, раз твой брат – царевич?
– Она никогда не была рабыней. Почему ты так решила? – Кассандра подошла к своему ткацкому станку и начала пропускать между вертикальных рядов нитей деревянный стержень с другой нитью, прикрепленной к нему. Позже я узнала, что деревяшку называли «челноком», а вертикальные нити – основой.
– Она сказала, что ее отдадут, если Троя проиграет войну.
– До того как сбежать с Парисом, она была замужем за Менелаем, царем Спарты из Греции. Поэтому она царица. А бывший супруг хочет ее вернуть.
– Я не понимаю.
– Он заберет ее обратно, когда Троя будет разрушена. Он мог бы убить ее, если бы захотел, но он не захочет. – Челнок в ее руках добрался до конца ряда.
– Если Троя действительно проиграет, тогда она станет рабыней, верно? Женщины ведь будут считаться добычей?
– Все остальные женщины станут рабынями. Кроме Елены.
Я пропустила это предсказание мимо ушей.
– Как он сможет забрать ее, если она не захочет с ним идти? Почему ей тогда не отправиться куда-нибудь еще?
Руки Кассандры перестали двигаться.
– Может твоя шапка отказаться, когда ты захочешь надеть ее на голову?
Я улыбнулась.
– Но Елена – не шапка.
– Женщины Греции и Трои принадлежат своим мужьям точно так же, как тебе принадлежит твоя шапка.
Нет! Я словно тонула в океане полной бессмыслицы. Мимо проплыл вопрос, и я за него уцепилась.
– У тебя есть муж? – спросила я. Значит, Кассандра тоже шапка?
– Нет. Из-за того, что Аполлон проклял меня.
Все эти люди – безумцы, и боги их тоже безумны.
6
Греки и троянцы занимались земледелием еще две недели, и все это время я оставалась с Кассандрой. Мои ребра все еще болели, но с каждым днем все меньше.
Мы легли спать в ее закутке на женской половине дворца. Я спала на кровати! На тонком матрасе, сделанном из тростника, лежащем поверх сетчатой ткани, которая провисала, подстраиваясь под изгибы моего тела. Посреди ночи я проснулась в поту.
Домашние женщины и амазонки храпели совсем одинаково!
Я ела хлеб, лепешки и водянистую кашу, и все это мне по-прежнему не нравилось. Однажды вечером нам подали тонкую нарезку из запеченного быка – это было гораздо лучше!
Каждое утро Кассандра посылала в священную рощу у Трои слугу, как она мне сказала, чтобы тот отнес подношения малому богу. Когда я посмотрела на нее с явным непониманием, она объяснила:
– Великими богами никогда не пренебрегают, каждый оставляет им подношения. Мне нравится один из малых богов, который, – она задумчиво улыбнулась, – чувствует себя обиженным, если ничего не получает.
Еще одной странностью этих людей были их многочисленные боги.
Кассандра ежедневно проводила несколько часов за своим ткацким станком вместе с другими женщинами. Я не понимала, зачем троянцам так много ткани. Кассандра работала над гобеленом с изображением Гектора, сражающегося за стенами Трои. В ее нездоровом воображении война разворачивалась не в их пользу, потому что троянцы держали оборону уже под самым городом.
Я не знала, как ей удалось этого добиться, но воздух между Гектором и стеной словно мерцал. Он был в полном доспехе и в своем круглом железном шлеме. Только ноги воина еще не были вытканы. Обычно шлем полностью скрывал лица троянцев, но здесь оно было открыто – наверняка Кассандра слишком сильно любила брата, чтобы прятать его черты. Гектор направлял меч в кого-то за пределами гобелена. Я буквально чувствовала его энергию и силу, мощь его выпада. Лицо Гектора оставалось спокойным.
У нас, амазонок, не было таких красивых тканей. Но я предпочитала наш войлок за его пользу – он был теплее и лучше подходил для того климата, в котором мы жили, а еще был гораздо проще в изготовлении.
Женщины то и дело нахваливали работу друг друга, еще они говорили о погоде или том, насколько вырос кто-то из детей. Малышня оставалась с ними или играла на улицах, девочки постарше помогали своим матерям, точно следуя их указаниям. Вскоре я перестала вслушиваться в их слова, голоса превратились в бессмысленный птичий щебет. Я перестала слушать и Кассандру, которая, вместо того чтобы присоединиться к чужим беседам, выдавала бесконечный поток предсказаний: кто следующей подаст голос, кто оставит свой станок, чтобы заняться пряжей, кто почешется или потянется.
То, что она ни разу не ошибалась, казалось совпадением. Действия женщин были настолько ограничены, что они просто не могли не сделать что-нибудь из того, что она называла.
Никто никогда не хвалил работу Кассандры или Елены, чей ткацкий станок находился в двух шагах от нас. В отличие от других, Елена работала неторопливо, словно ее пальцы продирались сквозь густой мед.
Мужчины навещали ее так часто, что полукруг стульев возле ее ткацкого станка никогда не убирали. Порой возле нее толпилось до дюжины человек, и я невольно гадала, оставался ли хоть кто-то, чтобы заниматься земледелием.
Мы были достаточно близко, чтобы слышать их разговоры. Некоторые мужчины осыпали Елену комплиментами; некоторые хвастались; некоторые рассказывали о своих последних деяниях; некоторые просто молча сидели рядом. Кто-то приходил ежедневно. Одни задерживались на несколько минут, другие не уходили часами.
Иногда жена того или иного мужчины оставляла свое место, чтобы попросить мужа посмотреть на ее работу или куда-нибудь с ней сходить.
Среди тех, кто приходил ежедневно и оставался допоздна, был брат Кассандры Деифоб и ее близнец Гелен. Если не считать более узкого лба Гелена с пролегшими на нем глубокими морщинами, они с Кассандрой были на одно лицо. Лоб Деифоба же, казалось, забрал себе все, что отсекли от лба Гелена, и даже больше. Они никогда не садились. Иногда кто-нибудь из них заговаривал с Еленой, но ни за что не обращался к сопернику. К концу каждого предложения голос Гелена понижался до глубокого гула. Братья всегда уходили вместе, словно по сигналу.
Порой, когда они приходили или уходили, Кассандра начинала хихикать. Однажды она сказала:
– Ненависть связывает их. Если бы они могли выносить друг друга, то больше времени проводили бы порознь.
Я ничего не понимала.
Елена улыбалась, взирая на лица окружающих ее мужчин, и медленно вела челнок сквозь нити. Ее муж Парис приходил и вполовину не так часто, как Гелен и Деифоб.
Кассандра сказала, что однажды Париса зачаровали, и тогда он был исключительно красив.
– Елена последовала за иллюзией. Теперь ей приходится следовать за простым мужчиной, – она негромко рассмеялась. – Простым и предельно посредственным.
Я почти его не знала, но все равно поняла, что она имеет в виду. Он не был красавцем, не был уродом – что-то посередине и ничего выдающегося. Кожа его казалась податливой и мягкой, как промокший войлок. Если надавить на такой войлок пальцем, останется отпечаток. Интересно, что будет, если ткнуть пальцем в Париса!