— Так что, Амелия? Может, уже впустишь меня?
Я даже посторониться не успела: она протиснулась мимо, пространно жалуясь, что у нас нет лифта — каково, мол, женщине ее возраста пёхать по лестнице три пролета? (Только вот почему-то она не беспокоится, каково шоферу на вышеупомянутые три пролета затаскивать весь ее хабар.)
Потом она принялась расхаживать по лофту и лапать наши вещи. Оказавшись у нас, она вечно хватает все, что подворачивается под руку, разглядывает с недовольной миной, а потом ставит обратно. Эта участь постигла и мамину коллекцию скелетиков в стиле мексиканского Дня мертвых, и подстаканники мистера Дж. с символикой «Финала четырех» [79].
Мама и мистер Дж., услышав шум, вышли из своей комнаты — и оба застыли в ужасе при виде открывшейся их глазам картины. Картина, надо сказать, и впрямь была не для слабонервных… особенно в свете того, что Роммель уже успел вылезти из бабушкиной сумки и ковылял на своих тощих, как у Бэмби, ножонках, подозрительно обнюхивая все вокруг — словно опасался, что любой предмет может внезапно взять и взорваться (что, кстати, не исключено, если он доберется понюхать Толстяка Луи).
— Эм-м… Кларисса, — проговорила мама (до чего смелая женщина!), — не соблаговолите ли объяснить, с какой целью вы к нам пожаловали? Да еще и — кхм — притащив с собой, по всей видимости, весь ваш гардероб?
— Я больше ни минуты не могу оставаться в этом отеле! — заявила бабушка, возвращая на место лавовую лампу мистера Дж. и даже не удостаивая взглядом маму, чью беременность она считает чем-то постыдным — («Все-таки не девочка уже», — часто приговаривает она, хотя мама моложе многих недавно разродившихся звездулек). — Работать никто не работает! Полный ералаш! Еды в номер принести некому, не говоря уж о том, чтобы приготовить ванну! Потому я и решила перебраться сюда. — Она зыркнула на нас не слишком-то ласково. — В лоно семьи. Таковы традиции: в трудную минуту родные не отказывают друг другу в приюте!
Бабушкина попытка прикинуться несчастненькой не произвела на маму ни малейшего впечатления.
— Кларисса, — проговорила она, складывая руки на груди (что не так-то просто сделать, потому что грудь у нее стала просто громадная — мне остается только надеяться, что, если я когда-нибудь забеременею, мои собственные тити набухнут до таких же обольстительных размеров). — Это просто забастовка. Никто не обстреливает «Плазу» ракетами СКАД. По-моему, вы излишне драматизируете…
Тут зазвонил телефон. Я, конечно же, решила, что это Майкл, и со всех ног бросилась отвечать. Но увы, это был не Майкл. Это был папа.
— Миа, — в его голосе слышалась легкая паника, — бабушка у вас?
— Ну да, — отозвалась я. — У нас. Хочешь с ней поговорить?
— О господи… — простонал папа. — Нет. Я хочу поговорить с твоей мамой.
Не думал не гадал мой бедный папа, что так влипнет. Я протянула трубку маме; та взяла ее со страдальческим выражением, которое всегда появляется у нее на лице в присутствии бабушки. Едва она приложила трубку к уху, бабушка сказала шоферу:
— Ну вот и все, Гастон. Отнеси чемоданы в комнату Амелии и можешь быть свободен.
— Гастон, стойте, — рыкнула мама, а я завопила:
— В МОЮ комнату? С какой стати в МОЮ комнату?
Бабушка кисло посмотрела на меня:
— Таковы традиции, барышня: в трудную минуту младшие члены семьи жертвуют своим комфортом ради старших.
Никогда о таких идиотских традициях не слышала! Это из той же серии, что дженовийский свадебный обед из десяти блюд, что ли?
— Филипп, — прошипела мама в телефон, — что происходит?
Мистер Дж. попытался разрядить обстановку и осведомился, не желает ли бабушка чего-нибудь прохладительного.
— «Сайдкар», будьте добры, — ответила бабушка, глядя не на него, а на примеры из магнитной азбуки на дверце холодильника. — Льда поменьше.
— Филипп! — крикнула мама в трубку еще требовательнее.
Но что толку? Папа был бессилен. И он, и вся обслуга — Ларс, Ханс, Гастон и др. — готовы были перекантоваться в «Плазе» и в походных условиях, безо всякого обслуживания в номерах. Но бабушка с этим смириться не могла. По словам папы, она попыталась заказать по телефону ромашковый чай и бискотти, которыми угощается каждый вечер, а когда обнаружила, что подавать все это некому, начала рвать и метать и ногой разбила стеклянную дверцу почтопровода (так что бедняга почтальон, который завтра придет забрать письма с первого этажа, сильно рискует пальцами).
— Но Филипп, — стенала мама, — почему к нам?
А больше бабушке некуда было податься. Во всех отелях города дела обстояли так же плохо, если не хуже. И бабушка решилась: собрала вещи и сбежала с корабля… очевидно, прикинув, что раз в пятидесяти кварталах отсюда у нее живет внучка — почему бы к ней не вписаться?
Так что на данный момент у нас нет никаких шансов от нее избавиться. А мне даже пришлось уступить ей свою кровать, потому что она наотрез отказалась спать на кушетке. Они с Роммелем заняли мою комнату — мою надежную гавань, мою святая святых, мой оплот уединения, мой чертог размышления, мой дворец дзена, — и она тут же выдернула из розетки компьютер, потому что ей, видите ли, не понравилось, что заставка с принцессой Леей на нее «пялится». Бедный Толстяк Луи в полном замешательстве, даже ходил шипеть на собственный лоток — ну как-то же надо выпустить пар. Теперь он прячется во встроенном шкафу — в том самом встроенном шкафу, в котором, если так подумать, все и началось, — между составными частями пылесоса и зонтиками по три доллара штука, которых мы накидали туда за долгие годы целую кучу.
Жуткое было зрелище, когда бабушка вышла из ванной: волосы намотаны на бигуди, лицо намазано ночным кремом. Мне поневоле вспомнился Совет джедаев из «Атаки клонов». Я чуть было не спросила, где она припарковала лендспидер [80]. Но мама велела мне бабушке не досаждать, «по крайней мере, до тех пор, пока я не найду способ от нее избавиться».
Слава богу, Майкл в конце концов принес мне домашнее задание. Но пришлось обойтись без нежностей: бабушка сидела за кухонным столом и гипнотизировала нас взглядом, словно коршун. Мне даже шею его понюхать не удалось!
И вот я лежу на этой бугристой кушетке, слушаю глубокий, мерный бабушкин храп, доносящийся из соседней комнаты, и думаю об одном: уже скорее бы эта забастовка кончилась.
Потому что я и так задолбалась жить с котом-невротиком, с учителем алгебры, который на досуге играет на барабанах, и с женщиной на последнем триместре беременности. Только вдовствующей принцессы Дженовии мне для полного счастья не хватало. Палата на двадцать первом этаже Бельвю [81], наверное, уже ждет меня — потому что в здешнем дурдоме я точно рехнусь.
Лендспидер — вымышленная машина из фильма «Звездные войны», парящая над землей.
Больница Бельвю — одна из старейших больниц Нью-Йорка, традиционно специализировавшаяся на лечении психических заболеваний.
«Финал четырех» — финал баскетбольного турнира студенческих команд США.
Пятница, 9 мая, классный час
Сегодня я все-таки пошла в школу, потому что:
1) сегодня День прогульщика, так что большинство тех, кто желает мне смерти, просто не придут, а потому не будут швыряться в меня чем ни попадя, и к тому же
2) это лучше, чем сидеть дома.
Я сейчас абсолютно серьезно. Томпсон-стрит, д. 1005, кв. 4А превратилась в ужасное место. Утром, едва встав с постели, бабушка первым делом потребовала, чтобы я принесла ей стакан кипятка с лимоном и медом. Я в отказ — мол, еще чего! Бабушке это не слишком-то понравилось, скажу я вам. Мне даже показалось, что она меня сейчас чем-нибудь огреет.
Вместо этого она схватила фигурку Джайлза — Наблюдателя из «Баффи, истребительницы вампиров», у меня тот вариант, что в пончо и сомбреро, — и швырнула об стену! Я попыталась донести до нее, что вообще-то это коллекционная вещица и стоит вдвое дороже, чем я ее купила, но она мое красноречие не оценила. Бросила только:
— Быстро принесла мне кипятку с лимоном и медом!
И я притаранила ей вонючего кипятку с лимоном и медом, и она выглушила стакан до дна, а потом — я не шучу — на полчаса заперлась в ванной. Понятия не имею, что она там делала, но мы с Толстяком Луи чуть до ручки не дошли… я — потому что мне надо было попасть внутрь за зубной щеткой, а Толстяк Луи — потому что там его лоток стоит.
Ладно. В конце концов мне удалось прорваться внутрь и почистить зубы, после чего я бросила:
— До новых встреч! — и мы с мистером Дж. со всех ног бросились к двери.
Но чуть-чуть нам скорости не хватило — не успели мы благополучно покинуть лофт, как нас перехватила мама, прошипевшая очень зверским голосом:
— Бросаете меня наедине с ней на целый день… ух, я вам отомщу! Не знаю как, не знаю когда… но когда вы меньше всего будете этого ожидать… тут-то и наступит час расплаты!
Остынь, мам. Глотни «Педиалиту».
Надо сказать, волнение в школе малость поулеглось. Может, потому что выпускников сегодня нет. Ну, кроме Майкла. Он-то пришел. Дескать, он не намерен прогуливать уроки только потому, что так сказал Джош Рихтер. А еще директриса Гупта дает десять штрафных баллов каждому, кто пропускает школу без уважительной причины, а если у тебя штрафные баллы, школьная библиотекарша не даст тебе скидку на распродаже подержанных книг, которая проходит в конце года. А Майкл уже положил глаз на собрание сочинений Айзека Азимова.
Впрочем, подозреваю, что на самом деле он явился по той же причине, что и я: лишь бы из дому сбежать. Как он поведал мне в лимузине по дороге в школу, его родители наконец узнали, что Лилли прогуливала уроки и давала пресс-конференции без их согласия. Резко перейдя в режим преподобного Кэмдена и его супруги [82], папа и мама Московиц оставили Лилли дома, чтобы детально обсудить, как она отшила Бориса и вообще отбилась от рук.
— Так что я сделал ноги, — подытожил Майкл. И его легко понять.
Но все же жизнь налаживается: перед школой мы заехали в магазин Хо купить что-нибудь на завтрак (сэндвич с яйцом для Майкла, ринг-динги [83] для меня), и, пока