Когда пришел черед Рику отвечать на допросе с пристрастием, он признался сразу во всем, не дожидаясь, чтобы его раздуло, как бочку. На всякий случай в него все-таки влили еще, и Рику в надежде, что госпожа герцогиня непременно его спасет, признался, что постоянно приезжал в Мелло, а после того, как стало известно об аресте Берто, обсуждал с герцогиней возможности убить Мазарини и для этого получил деньги и еще «симпатическую пудру», которая на деле не что иное, как яд…
Чтобы отмыть мозги Рику еще лучше, ему влили дополнительную порцию, но он потерял сознание, так что никакие новые сведения не были получены. Но Фуке и не надо было ничего больше. Свидетельств было вполне достаточно, чтобы привлечь герцогиню к суду, и он поспешил с докладом к Мазарини, сформулировав обвинение следующим образом: «Герцогиня стала действовать столь злонамеренно после того, как убедилась в намерении Мазарини убить Конде там, где он сейчас находится…» Фуке потребовал ордера на арест. Но ему в нем отказали.
— Я никогда не поверю, что такая красивая женщина, одаренная к тому же прекрасной душой, могла питать столь низкие мысли, — заявил Мазарини.
— Яд всегда был оружием женщин, монсеньор! Все на свете это знают.
— Я тоже это знаю, но к госпоже герцогине это не относится. Ее глаза не лгут, она не отводит взгляд и смотрит прямо в лицо. Чего не скажешь о вас, Фуке! У вас всегда глаза прикрыты, и вы всегда смотрите в сторону, — прибавил кардинал.
— Будем надеяться, что монсеньер не раскается в своей снисходительности, — проворчал недовольно аббат. — А как поступить с узниками?
— Они признались и будут казнены сегодня вечером на площади перед Бастилией. Их приговорили к колесованию, но, учитывая их плачевное состояние, я отдал приказ господину де Бретею задушить их перед тем, как им начнут дробить кости.
— Монсеньор сама доброта, — скривил губы Базиль Фуке. — А что с герцогиней?
— Вы снова о ней? Похоже на навязчивую идею! Королева желает, чтобы ее оставили в покое.
Фуке улыбнулся своей самой приятной улыбкой.
— Неужели обойдемся даже без легчайшего обыска?
— Даже без обыска. Она в изгнании, и этого достаточно. Если вам так нужны обыски, почему бы не нанести визит лорду Дигби? Его «симпатическая пудра» лично у меня вызвала немалый интерес.
— Если монсеньор собирается посыпать «симпатической пудрой» своих врагов, то лорду Дигби понадобится немалая помощь, чтобы изготовлять ее в нужных количествах. На мой взгляд, англичанин просто сумасшедший.
— Однако до меня дошли слухи, что он обладает кое-какими талантами по части избавления от людей, которые докучают. Вы знаете, по какой причине он приехал во Францию?
— По той же, что и остальные его соотечественники, я думаю: спасаясь от господина Кромвеля.
— Вполне возможно, но в первую очередь он избавлялся от супруги, которая стала для него несносной. Его первая попытка делает честь его воображению: он угостил ее каплуном, начиненным змеиным мясом.
— Да не может быть!
— Почему? Лорд Дигби обожает готовить, а вы сами знаете, что кухня англичан совершенно несъедобна, — заключил кардинал с добродушной улыбкой.
В Мелло, однако, смотрели на происходящее с возрастающей тревогой. Казнь Кристофа Берто и Жака де Рику погрузила Изабель в искреннее горе. К обоим несчастным она питала чувства даже более теплые, чем простая симпатия, и горько сожалела о их гибели. Но к горю примешивался еще и страх. Она с особенной остротой осознала, что никто не может быть в безопасности, живя рядом с коварным Мазарини, и в особенности противостоя ему. Больше, чем за себя, она боялась за Агату и предложила ей отправиться к супругу, который пребывал вместе с принцем во Фландрии.
Но Агата отнеслась к случившемуся куда более хладнокровно. Она не была знакома с Берто, а деверя Рику недолюбливала.
— Палачу не пришлось трудиться долго, чтобы вырвать у него признание, — сказала она. — Изворотливый, да, хитрый, безусловно, но ни мужества, ни стойкости старшего брата у него не было. С тех пор как он стал гонцом господина принца, а уж особенно после приговора, я так и чувствовала: жди беды. Муж не раз предупреждал господина принца, что парнишке не нужно давать писем слишком уж компрометирующих, иначе в опасности окажутся все. Но вы лучше всех знаете господина принца! И теперь нужно горевать не о мальчишке, о нем и мой муж не слишком горюет, а подумать, как вам самой защититься, и в первую очередь от аббата Фуке.
— Вы думаете, я о нем забыла? Нет, конечно! Он настоящий дьявол и способен добиться ордера на мой арест, чтобы заполучить меня в свои руки. Или сам подделает этот ордер. Но что я могу?
Впервые в жизни Изабель почувствовала себя беспомощной. Но боялась она не смерти, она боялась посягательства на свою честь. Аббат Фуке не скрыл от нее своих намерений: он хотел похитить ее, запереть в одном из своих имений и распоряжаться, как ему вздумается.
Для Изабель стало ясно одно: она должна как можно скорее уехать. Но куда? На короткий миг она загорелась мыслью поспешить к своему принцу во Фландрию. Если бы она была послушна велению своего сердца, то мчалась бы уже в сторону Брюсселя… И запятнала бы себя такой же изменой, как Конде, положив позорное пятно на имя своего сына? Нет, такого она не позволит себе никогда! Вспомнила она и о злых языках, которые стали бы о ней судачить, причислив к армии веселых девиц, что всегда следуют за войском. А если там еще и Лонгвильша, ее заклятый враг… Нет, Брюссель не был спасением.
Можно было отправиться в Шатильон. Могучий замок был просто создан для защиты, он мог выдержать любую осаду. Но если она возьмет в руки оружие, то и в этом случае запятнает герб Людовика-Гаспара, а этого она, его родная мать, никак не могла допустить. Она была так счастлива со своим сыном, ее любовь к нему была такой нежной! Разве могла она подвергнуть опасности его будущее? Сейчас Людовик-Гаспар был у бабушки в Преси. Но если уже отдан приказ о ее аресте, то искать ее будут после Мелло, конечно, в Преси, ее родовом замке…
Тронуло Изабель неожиданное предложение, которое она получила от Уильяма Крофта. Он предложил ей свое гостеприимство.
— Всем давно известно, — начал он, — что я закоренелый холостяк, неспособный испортить репутацию благородной дамы. Я люблю охоту, игру в кегли и мой сад.
— Но за мной вы все-таки ухаживаете?
— Вы слишком красивы, поэтому трудно не почувствовать к вам хоть какой-то привязанности, для меня, по счастью, необременительной. Мне достаточно на вас смотреть, с вами беседовать, и меня не радует, что вы несчастны. Считайте меня своим братом…
— Братом! — глаза Изабель наполнились слезами.
Только Бог знает, что ждет впереди Франсуа, который по-прежнему безоглядно предан принцу, чье слово для него единственный закон.
— Переезжайте во мне, — уговаривал Крофт. — Никому и в голову не придет искать вас в Овеньере!
— Вы забыли об аббате Фуке! Он никогда не сложит оружия!
— Я тоже, — добродушно ответствовал Крофт. — Поскольку по характеру я весьма предусмотрителен, то держу у себя только такую прислугу, на которую могу положиться. И собачки у меня очень умные. К тому же кое-где у меня расставлены ловушки, и тому, кто осмелится вторгнуться в мои владения, не худо было бы сначала узнать, где они стоят.
— Если с Фуке на ваших землях случится несчастье, кардинал ни перед чем не остановится, чтобы заполучить вашу голову. Сейчас царствует он, а не король, не будем заблуждаться. Несмотря на то что было пролито столько крови, чтобы выдворить его из Франции, сейчас он сильнее, чем когда бы то ни было, потому что его любит королева…
— И поэтому, дочь моя, вы немедленно примите предложение милорда Крофта, — решительно произнесла госпожа де Бутвиль, которая вошла в комнату без предупреждения, как это было принято в доме Изабель.
— Сэра Уильяма, если вам будет угодно, мадам. Я всего лишь простой дворянин. Господи, боже мой! Как вы бледны!
Госпожа де Бутвиль была бледна, как смерть, и только усилием воли продолжала держаться на ногах. Изабель поспешила предложить ей кресло, и она в него опустилась.
— Что-то случилось, мама? Скажите, что? — встревоженно спросила Изабель.
— Случилось то, что господин принц и ваш брат осуждены на смертную казнь и на Гревской площади они только что были казнены заочно. Конде, вполне возможно, посмеется над этим. Но мне совсем не смешно, точно так же, как всем другим, кто наделен чувствительностью. Это означает, что отныне они обесчещены и, если осмелятся ступить на землю Франции, будут безжалостно уничтожены. Поэтому, — прибавила она, поднимаясь с кресла, — примите предложение вашего друга, а я поеду к королеве.
— Я тоже! — воскликнула Изабель.
— Нет, ни за что! У вас слишком много врагов.
— Послушайтесь госпожи де Бутвиль и постарайтесь сохранить мать своему сыну.
— Я позову Бастия, мама, пусть он поедет с вами.
— И речи быть не может. Бастий должен оберегать вас. Поймите, дорогая моя, что я ничем не рискую. Я хорошо знаю Ее Величество. Королева милосердна к горю, когда его переносят достойно.
Госпожа де Бутвиль не ошибалась. Когда при утреннем туалете королевы, госпожа де Мотвиль сообщила о приезде госпожи де Монморанси-Бутвиль, Анна Австрийская не выказала никакого неудовольствия и приказала проводить гостью в свой кабинет, который располагался рядом с молельней, где королева любила уединяться и молиться. Чести быть принятым в этом кабинете удостаивались немногие.
Мало этого! Когда госпожа де Бутвиль появилась, королева протянула ей обе руки, помогла подняться после глубокого реверанса и усадила возле себя у камина, где полыхал веселый огонь, потому что весна этого, 1654 года, отличалась пронзительным холодом.
— Ваше Величество бесконечно добры, принимая с такой теплотой мать мятежника. Но я поспешу вас успокоить, я приехала говорить не о Франсуа.
— Не о нем? Только не говорите мне, что вчерашняя казнь оставила вас равнодушной!