– Но та же самая придворная дама хочет получать полный отчет о том, сколько раз синьор не смог посетить меня в постели, – ответила я.
Это положило конец вопросам, хотя и не пресекло ее настороженного внимания ко мне. Только на сей раз я испытала облегчение. Под наблюдением я чувствовала себя в большей безопасности, словно взгляд Пантализеи мог уберечь меня от внезапных посягательств.
Но мои попытки уклониться только подстегивали Чезаре. Несколько месяцев перед нашим отъездом он изобретал способы подстеречь меня в саду, хотя Джованни и наблюдал за мной с галереи. По ночам он брал оставленную Джулией лютню и пел своим сладким баритоном грустные песни. Мои наивные дамы приходили в восторг, а я сидела, сцепив руки на коленях.
Однажды вечером устроили пир. Пока все ели, Чезаре засунул руку под стол и ухватил меня за бедро. Я чувствовала его прикосновение через парчу юбки, а Джованни тем временем размышлял над новостью о смерти молодого герцога Милана, которого много лет удерживал в плену его дядюшка Лодовико Моро. Ходили слухи, что его отравили по приказу Моро. И теперь Лодовико Моро, официально получивший герцогский титул, беспечно отрекся от прошлого предательства и переметнулся от французов к Священной лиге моего отца, чем опять поставил моего мужа в затруднительное положение.
– Лодовико Моро трудно в чем-то винить, – заметил Чезаре. – Теперь, став официальным правителем Милана, он должен возместить убытки. Он знает, что предприятие Карла закончилось катастрофой: французы со своей артиллерией могли захватить Неаполь, но, похоже, они не приняли во внимание тайное сопротивление городских борделей. Как там они называют эту болезнь? – Брат вытянул губы. – Ах да. Mal de Napoli[54]. Хотя это можно назвать французской болезнью, потому что никому не известно, кто принес ее первым. Между забавами со шлюхами и обработкой появляющихся язв французы поняли, что на этом гостеприимство закончилось. Больше никаких разговоров о Крестовом походе против турок! – Чезаре рассмеялся. – Они теперь думают, как бы оставить свои болячки здесь и унести ноги домой. – Он посмотрел на Джованни. – Какая ирония судьбы, правда? Теперь Лодовико Моро боится, что французы могут пополнить запасы провизии для перехода через Альпы, ограбив его владения.
– Что я могу сделать? – Джованни от расстройства ничего не замечал, а я потягивала вино, чувствуя пальцы Чезаре, словно паучьи лапы, на своей ноге. – Это письмо его святейшества… – Он вытащил бумагу из колета. – Здесь сказано, что я должен выполнить условия моей condotta, заключенной с Римом, применительно к лиге, хотя я, безусловно, должен спросить разрешения у моего дядюшки Лодовико Моро, поскольку я его вассал. Но его святейшество грозит мне отлучением, если я откажусь.
– Ранее его предупреждения тебя не останавливали.
Услышав издевку в голосе моего брата, Джованни замер. Я оттолкнула стул и извинилась.
– Так быстро? – сказал Чезаре. – Какая жалость! Я думал, мы еще потанцуем. Мы давно не танцевали с тобой, сестра. С твоей свадьбы, кажется.
– У меня болит голова, – пробормотала я.
Мне казалось, что все мои преступные чувства отражаются на лице. Воспоминание о его руке жгло мое бедро, как удар хлыста.
– Головные боли в твоем возрасте? – буркнул мой брат, и на этот раз Джованни не упустил из виду мое замешательство. – У молодых жен не должно быть таких недугов. Если они появляются, то причина в нарушении баланса жидкостей тела, а поправить его может только некоторая порция любви.
Его намек будто завис в воздухе. Невероятная храбрость! Неужели он и в самом деле хочет, чтобы все знали о его желании попасть в мою постель?
– Безусловно. – Голос Джованни был зажат, как кулак. – А потому она должна удалиться и ждать, когда ее муж сможет предоставить упомянутую любовь.
Ничто в манерах Чезаре не изменилось, но я почувствовала, что от него вдруг стала исходить угроза.
– И я полагаю, – сказал он Джованни, – его святейшество предпочел бы, чтобы ничего такого ее мужу не пришло в голову.
Я не стала дожидаться продолжения этой словесной дуэли. Спеша прочь вместе со своими дамами, я по испуганному лицу Пантализеи поняла: она видела и слышала достаточно, чтобы догадаться о моей тайне. Я добралась до своей комнаты и задумалась: закрывать ли дверь на задвижку? Джованни не оставляет свои угрозы без последствий, и когда он появился за полночь, покачиваясь от чрезмерных возлияний, я встретила его, высоко подняв голову. Теперь он будет делать свое дело так, чтобы я видела его глаза.
К моему удивлению, он не перешагнул через порог, а только проговорил заплетающимся языком:
– Ты… ты унижаешь меня. Позволяешь ему… прикасаться к тебе.
– Кому? – спросила я, преодолевая страх, а потом добавила: – Вы должны знать, синьор, что, независимо от того, кто, по вашему мнению, прикасался ко мне, если вы когда-нибудь попытаетесь сделать это еще раз, я сообщу отцу, что вы нарушили условия нашего брачного договора. Позволю себе сказать, что в этом случае унижение станет наименьшей из ваших тягот.
Его покрасневшие глаза засверкали, излишки выпитого обратились в ярость.
– И чтобы вы не заблуждались, позвольте и мне заверить вас, что если мне станет известно о вашей близости с кем-то, об этом узнает вся Италия. Все будут знать о противоестественной страсти Лукреции Борджиа. Я бы никогда не согласился на наш брак, если бы знал, что вы собой представляете, но я не позволю вам наставить мне рога. Попробуйте мне изменить – и ваша семья будет опозорена. И не испытывайте больше мое терпение – оно не бесконечно.
С этими словами он развернулся и неровным шагом пошел прочь.
Я захлопнула дверь и закрылась на щеколду. Не стоило ему пугать меня. Фортуна снова повернулась лицом к нашей семье. Джованни может ненавидеть меня, жалеть, что вообще на мне женился, но он должен сохранять преданность руке Борджиа, с которой кормится.
Правда, я знала, чему он был свидетелем. Знала, что́ он, по его мнению, видел и на что способен, если его загонят в угол. Я видела, как он подверг жестокой казни собственного секретаря. И мне становилось страшно: на что еще он может пойти ради мести?
И я решила сделать все, чтобы лишить его такой возможности.
После того вечера я избегала оставаться наедине с Чезаре. К счастью, это оказалось нетрудно. Пришел вызов от отца – он приказывал нам ехать в Перуджу. Но теперь я скакала к стенам этого далекого города и чувствовала, что моя передышка подходит к концу. Чезаре легко догнал меня на своем вороном коне, ухватил мои поводья и заставил остановиться.
– Хватит! – закричала я на него. – Ты с ума сошел, что ведешь себя так?
На его лице играл румянец, а по лбу стекали капельки пота – внешне он, казалось, полностью поправился. Я давно не жила рядом с ним, а потому была поражена его неистощимым запасом сил. Пантализея сказала мне, что слуги в Пезаро шептались, будто Чезаре Борджиа не похож на других мужчин, потому что ест только раз в день и никогда не допивает вино. Спал он, когда ему хотелось, а еще слуги видели, как он по ночам ходит по галереям, словно преследует добычу при лунном свете.
– Да. Я сошел с ума. Ты сводишь меня с ума. Будешь вечно избегать меня из-за этого полуживого идиота?
– Этот идиот – мой муж.
– Он недостоин такой чести. – Голос Чезаре неожиданно пресекся. – Или он уже поимел тебя? Забрал твою первую кровь своим грязным сфорцевским cazzo?
Я пристально посмотрела на него, проглотив ответ. А хотела было сказать: он и понятия не имеет, что я вынесла или готова вынести ради нашей семьи. Что я уже попробовала вкус плотской любви в понимании моего мужа, но с радостью перенесла бы это и даже что похуже, лишь бы защитить моего брата от клеветы. Чутье заставило меня сдержаться. Если я скажу, чем мне грозил Джованни, Чезаре попытается ему отомстить. Но лучше уж пользоваться моим умением успокаивать его, выжимать из него редкую улыбку и заставлять его делать то, что нужно мне. Он должен прислушиваться ко мне теперь, должен понимать, насколько невозможной стала ситуация.
– Не говори о нем так. Может, он и идиот Сфорца, но я его жена. И еще… Ты знаешь: то, что случилось между нами, было мгновением слабости. Ничем другим.
– И все же ты признаешь, что мгновение было, хотя и считаешь нас из-за этого грешниками.
– Чезаре! – ломким голосом начала я. – Я тебя прошу. Ты был болен. Я так волновалась за тебя. Мы не понимали, что делаем. Мы… Из любви друг к другу мы чуть не совершили ошибку.
– Ошибку?
Боль исказила его лицо. Я огорчилась, что стала причиной этого, но ответила резко:
– Да. Это была ошибка. Мы не должны были так делать.
– Ты сама в это не веришь. Я сердцем знаю, что ты любишь меня.
– Да, я тебя люблю… как сестра любит брата. Чезаре, ты заходишь слишком далеко.
Невольно я повторила тот упрек, что папочка бросил Чезаре, когда они спорили из-за Хуана. И он возымел немедленный эффект: лицо брата посерело.
– Я наконец открываю перед тобой свое сердце. Предлагаю тебе мое истинное «я», а ты отвергаешь меня так, будто я не имею для тебя никакого значения?
– Я не отвергаю тебя! – воскликнула я.
Но мы заглянули друг другу в глаза, и я поняла, что отвергла его. Отказалась принять его сердце. Но меня привело в ужас его настойчивое желание, которое не допускало для меня иного развития событий – только уступить его напору.
А на это я никогда не смогу пойти.
Я оглянулась через плечо. Наше сопровождение приближалось. Еще несколько мгновений – и оно будет рядом. И тут мои страдания прорвались наружу.
– Никогда бы я по своей воле не причинила тебе боль! Я люблю тебя, как никого другого, но мы – плоть от одной плоти, в наших жилах течет одна кровь. Чезаре, я не могу стать для тебя чем-то бо́льшим, чем уже есть. Я не дам тебе того, что ты желаешь. Если для тебя это неприемлемо, то ты должен оставить меня. Сейчас же. – (Проплывавшее над нами облако заслонило солнце, и тень накрыла его лицо.) – Ты никогда больше не должен так говорить. Забудь это, как уже забыла я.