– Я понимаю, – продолжил он. – Наверно, тебе было нелегко узнать, что твой отец стал верховным понтификом, и одновременно услышать, что Джулия и я, что мы…
Он помолчал, и в молчании напряженность между нами все нарастала.
– Это правда? – нерешительно спросила я. – Она носит ребенка от тебя?
Он кивнул. Его черты преобразились неожиданной радостью, глаза засветились, как и при виде меня. У меня перехватило дыхание. Он был счастлив. Он хотел рождения этого ребенка. Может быть, у него родится дочка, маленькая девочка, еще одна farfallina…
Эта тревожная мысль настолько поглотила меня, что я чуть не спросила: если он сомневается в своем отцовстве относительно Джоффре, то почему так уверен насчет ребенка Джулии? Пусть ее муж и живет где-то далеко, однако мне казалось, что и он тоже может быть отцом ребенка. Но я сдержалась, ибо чувствовала: любые мои слова натолкнут его на мысль, что я только и пытаюсь посеять рознь.
– Я считал, что вы с Джулией друзья, – сказал он. – Она говорит, что считает тебя сестрой. Мне было бы больно узнать, что ты думаешь иначе.
– Да, иначе, – преодолевая себя, ответила я: не любила ему лгать. – Только когда она сказала мне…
И опять слова застряли у меня в горле. Таких взрослых разговоров с отцом я еще не вела. Всего несколько дней назад я вышивала для него подушку, а сейчас говорила о его детях и любви к женщине, которая могла вытеснить меня из его сердца. Мне бы хотелось остановить происходящее, вернуться во вчерашний день, когда я стояла на лестнице и смотрела на входящую с улицы Джулию. Хотелось забыть обо всем, что стало мне известно. Если взрослая жизнь подразумевает все это, я предпочла бы оставаться ребенком.
– Лукреция, я всегда хотел одного: защитить тебя от этого мира, о жестокостях которого не должна знать ни одна девочка, пока не придет ее время, – сказал папочка. – Но Джулия говорит, что тебе пора занять место, подобающее твоему положению.
– Я думала, что уже его заняла. Разве я не твоя дочь?
Мой голос поневоле дрожал. Мне отчаянно хотелось услышать, что он все еще любит меня больше всего на свете, что я его любимое дитя. Но в моих ушах звучали слова матери: «Что бы тут ни случилось, не думай, что это как-то повлияет на твою судьбу», пронзившие все мое существо жутким страхом. Что, если он больше не сможет любить меня, как прежде, потому что теперь он папа римский и должен выдать меня за какого-то испанского аристократа?
У него тоже был испуганный вид.
– Ах, моя farfallina, неужели ты думаешь, я когда-нибудь перестану тебя любить?
– Не знаю, папочка. – Я отвела взгляд. – Ты любишь Джулию и ее ребенка. Может быть, теперь они для тебя важнее.
Он взял меня под подбородок:
– Если ты веришь в это, то ты вовсе не так умна, как говорят монахини Сан-Систо и Адриана. Я никогда никого не смогу любить так, как тебя. – Он улыбнулся. – Но я не только твой отец. Я еще и мужчина. А мужчинам нужна и другая любовь.
То, что он говорил словами Джулии, пронзило мое сердце больнее ножа.
– Разве меня тебе не достаточно?
– Девочка моя, конечно достаточно. Можешь не сомневаться. Но наша любовь чистая, это не то что страсть между мужчиной и женщиной. Такую страсть дает мне Джулия и почти ничего не просит взамен. Как и Ваноцца в прежние времена. Она доставляет мне радость. Ты ведь хочешь, чтобы я был счастлив, правда?
Я не могла с ним согласиться. Если моя мать была мне безразлична, то с Джулией дела обстояли иначе. Я подозревала, что она не согласится жить так, как живет Ваноцца, сохраняя ради приличий дистанцию. Но я держала свои мысли при себе, потому что никогда не испытывала той страсти, о которой он говорил. Я знала только одно: он заставил меня посмотреть на него в новом свете, я уже видела в нем не безупречного защитника, а человека со своими потребностями, которых я не понимала и не имела ни малейшей возможности удовлетворить.
– Джулия сказала мне, что ты отменишь мое испанское обручение, – резко сказала я.
Он отвернулся, и я затаила дыхание, готовя себя к худшему – к известию, что он в конечном счете решил-таки отправить меня в Испанию. Но потом он снова повернулся ко мне.
– Думаю, хватит тебе на сегодня неожиданностей, – мягко произнес он. – Предоставь мне заботы о будущем. И потом, в ближайшие дни ты будешь занята: вы с Джулией и Адрианой переезжаете в палаццо кардинала Дзето Санта-Мария ин Портико. – Он усмехнулся, как делал всегда, поднося мне подарки. – Я приказал отремонтировать все помещения палаццо, потому что для моей farfallina годятся только лучшие римские резиденции. У тебя будут собственные покои с подобающей тебе свитой. – Он подмигнул и пододвинулся поближе ко мне. – Одно из преимуществ папского престола: я могу делать то, что считаю нужным, в разумных пределах. В дополнение к твоему новому палаццо я построю покои в Ватикане, чтобы для всех моих детей там хватило места.
Джулия дала мне понять, что новое палаццо будет принадлежать исключительно ей, но если у меня будут собственные покои, значит папочка намеревается почтить и меня.
– Могу я взять с собой Аранчино, маленькую Муриллу и Пантализею?
– Твоего кота, горничную и что угодно, чего желает твое сердце. Только скажи – и все будет принадлежать тебе. Ты даже можешь взять все книги, которые, как говорит мне Адриана, ты прячешь в своей комнате, а Ваноцца выговаривает ей за то, что она позволяет тебе читать.
Я удовлетворенно рассмеялась, но тут вдруг вспомнила про другого моего брата в Пизе. Почувствовав мою неуверенность, babbo спросил:
– Тебя беспокоит что-то еще?
– Ты сказал про всех своих детей. Это означает, что ты вызовешь домой и Чезаре?
Улыбка сошла с его лица.
– В конечном счете – да. Но сперва он должен закончить учебу. Служба нашей Святой церкви принесет ему ту же радость, что принесла мне. Однако эта служба требует жертв, и ему нужно научиться мириться с этим. – Он посмотрел на меня с напускной строгостью. – Это означает, что не будет никаких тайных писем, сообщающих о моем избрании, никаких посланий с голубями в его семинарию. Я прекрасно знаю, как вы близки. Вы с детства были родственные души. Но Чезаре должен посвятить себя учению и не отвлекаться.
– Просто я по нему очень соскучилась. Два года его уже не видела.
– Да, но ведь он присылает тебе книги, правда? – Папочка подтолкнул меня локтем, и я захихикала. – Запрещенные книги стихов, которые приводят в бешенство Ваноццу. – Он обвел меня взглядом. – Книги и сестринская любовь – вещи замечательные, но ты должна доверять мне, и я буду делать то, что правильно для тебя и для него. – Он погладил мою щеку. – Ты мне обещаешь, farfallina? – Я кивнула, и он поцеловал меня в лоб. – Хорошо. И дружи с Джулией.
– Да, папочка, – прошептала я, и он ущипнул меня за кончик носа.
– И не ссорься больше с Ваноццей. Никто лучше меня не знает, каким цербером она может быть. И ведь не случайно все ее гостиницы превратились в золотые жилы. Но тебе она желает только блага. Я бы не говорил тебе об этом, если бы ты не отказала ей в должном уважении.
Dio mio, неужели у него повсюду глаза и уши?
– Хорошо, папочка.
– Bien[22]. – Я встала следом за ним, он посмотрел на освещенное факелами палаццо, откуда до нас доносились смех и музыка. – Диву даюсь, как это они так долго не подходили ко мне. У меня ни мгновения для себя не было. Даже чтобы мочевой пузырь опорожнить. – Он раскинул руки. – Ну а теперь поцелуй старенького babbo. Уже поздно, и тебе пора спать. Очень скоро увидимся.
Я прижалась к нему, вдыхая его неповторимый запах. Его шепот: «Я тебя люблю, Лукреция» – пролился мне в уши словно бальзам. Отпустив его, я поспешила в свою спальню.
В конечном счете быть дочерью папы римского, наверное, не так уж и плохо.
Глава 5
Следующие недели проходили в вихре дел – мы собирали вещи, паковали сундуки и кофры к переезду. Адриана предусмотрела все: она давала указания слугам, как скручивать гобелены, как прокладывать сеном наши многочисленные тарелки и хрупкие статуэтки.
Мы с Джулией не могли избегать друг друга, наши общие вещи были разбросаны по всем комнатам. Перебирая их, решая, сохранить ли этот выцветший рукав или те стоптанные комнатные туфли, мы едва успевали обмениваться необходимыми любезностями, пока неожиданно не появлялась Адриана и не принималась мерить нас критическим взглядом.
– Добавили лаванду в сундук с бельем? Если нет, все будет вонючее, противное и…
Она распахнула крышку первого попавшегося кофра. Оттуда выпрыгнуло нечто пушистое, и она вскрикнула.
– Аранчино, ах ты, проказник! – закричала я на кота, который бросился под мою кровать и зашипел оттуда. – Наверное, запрыгнул внутрь, когда я отвернулась, – виновато сказала я Адриане. – Я и понятия не имела.
Джулия у меня за спиной едва сдерживала смех. Мне вдруг пришлось прикусить губу.
– Ты и понятия не имела? – Адриана прижала руку к груди. – Dio mio, представь: мы бы приехали в Санта-Марию и нашли его там, задохнувшегося среди твоего белья.
– Ехать-то всего на другую сторону реки, – сказала Джулия. – Он бы не успел задохнуться, хотя мог бы все там опи́сать, с лавандой или без.
Она неожиданно посмотрела на меня негодующим взглядом, и мы обе расхохотались. Адриана удивленно смотрела на нас, а я вспомнила, как папочка просил меня дружить с Джулией, и прошептала ей:
– Прости меня.
– Ерунда. Это я должна просить прощения. После того жуткого происшествия с Хуаном с моей стороны такое поведение было бесчувственным.
– Значит, снова друзья, – хмыкнула Адриана.
– Да, – заявила Джулия и взяла меня за руку.
Я согласно кивнула, хотя все еще не была уверена, что могу ей доверять.
Адриана приказала нам немедленно проветрить кофр и переложить наши вещи лавандой, но без котов. После чего она вышла и закрыла дверь, чтобы не слышать нашего хохота.