Наутро, с зарей, два поссорившихся чуть не насмерть капитана двинулись из гавани, лавируя по ветру. Гассан, распустив все паруса, туго натянутые теперь продолжавшимся ветром, двинулся на север, надеясь быстрым переходом вновь очутиться среди мраморных дворцов изящной Венеции. Мехмед двинулся от берегов в открытое море. Он надеялся, что к вечеру ветер спадет, и он, лавируя вдоль италийских берегов, проберется кое-как до Сицилии, а там, в Средиземном море, тот же ветер может быть уже и попутным – на восток.
Мехмед не ошибся: к вечеру ветер спал, переменился. Мехмед ядовито подшучивал теперь над Гассаном, который в своем движении на север стоял на одном месте или же шел в Венецию на веслах.
Через двое суток корабль Мехмеда был уже далеко на юге, и путешественники начинали мечтать о том, как они, минуя Италию, оставят ее за собой и повернут налево.
Но, видно, судьба не захотела этого. Принцессе Елизавете не суждено было побывать в Турции, а тем более в России. Ветер становился сильнее, и грозная буря началась вдруг совершенно внезапно и неожиданно.
Мехмед, опытный и бесстрашный моряк, был сильно смущен. Он боялся того, что в момент спора предсказывал ему Гассан. Он боялся, что его корабль будет отброшен к восточному берегу и разбит на утесах Далмации.
Буря длилась трое суток; что вынесли путешественники, они едва помнили потом. Большая часть провалялась на полу своих кают без чувств и без сознания окружающего, следовательно, даже без страха опасности.
Мехмед, как истый магометанин и вдобавок африканский уроженец, все время проклинал Гассана, глубоко и искренно убежденный, что буря была последствием дурного глаза Гассана. Враг сглазил его поездку и обещание доставить путешественников до места.
Мехмед хотя и носил два талисмана на шее, две амулетки, из которых одна была даже от гроба пророка, тем не менее было очевидно, что дурной глаз Гассана пересилил тайную силу амулеток. И Мехмед обещался: если останется жив и невредим, отомстит Гассану. Он поклялся в вечной, непримиримой вражде.
Разумеется, в первый день бури князь Карл потребовал от Мехмеда, чтобы он направил корабль к ближайшей пристани.
Мехмед только насмешливо и сурово потряс головой.
– Разве в такую бурю направляют свои корабли? – отвечал он пришедшему с этим требованием Доманскому. – Скажите князю, чтобы он просил Бога направить нас туда, где нет утесов.
Однако судьба сжалилась над путешественниками. Если не капитан корабля, то ветер и волны направили корабль к спасению.
Хотя против воли, но с восторженной радостью на сердце путешественники очутились в нескольких милях от Рагузы, а через несколько часов уже по доброй воле корабль на всех парусах входил в гавань Рагузы.
На этот раз путешественники не так скоро оправились, как когда-то в Корфу. Во-первых, их с корабля, за исключением весьма немногих, перенесли на руках в лодки, из лодок перенесли в экипажи и довезли до гостиницы. Мужчины были больны, слабы, измучены. Что касается принцессы и Франциски, обе женщины были в полусознании и как бы после самой страшной, смертельной, едва-едва перенесенной болезни.
Последствием этой самой бури было и то, что самолюбие Радзивилла раздуло ветром морским и размочило волнами Адриатики. Он не отказался мысленно от своего намерения быть в Константинополе, но заявил, что лучше всего – а почему лучше, не сказал – оставаться в Рагузе, дожидаться более решительных политических событий.
Во всяком случае он предпочитал немедленно с тем же Мехмедом или с другим послать своих поверенных в Константинополь, а самому выжидать.
Принцесса, оправившись дня в три, конечно, согласилась с мнением Радзивилла.
У Алины снова явилась уже отчасти знакомая ей боль в груди, кашель, лихорадка и раздражительность. Морская болезнь надломила ее здоровье.
На третий или четвертый день Алина, откашливаясь, заметила что-то странное на своем платке. Кровяная капля не объяснила ей ничего и потому не испугала ее. Она вообразила себе, что эта кровь из зуба, который у нее болел уже несколько дней.
Понемногу, однако, все путешественники отдохнули, приободрились.
Французский консул Де-Риво, узнав звание именитых путешественников и зная, насколько французское правительство сочувственно относится к польским делам, предложил немедленно князю и принцессе помещение в посольстве.
Рагузский сенат прислал принцессе депутацию поздравить ее с приездом и уверить в готовности правительства республики служить ей всячески во время ее пребывания в Рагузе.
Вскоре здесь началась та же жизнь и такая же обстановка, что когда-то в Венеции. За принцессой все ухаживали; почти ежедневно она давала роскошные обеды и вечера, конечно по-прежнему за счет Радзивилла, который тратил теперь уже последнюю тысячу своего запаса червонцев.
Немало забавляло князя то обстоятельство, что принцесса здесь окончательно забыла, кто и что она. Она одинаково свысока обращалась теперь с сенаторами, бывавшими у нее, и с самим Радзивиллом. Надменность Алины дошла до того, что Доманский должен был от имени князя усовещивать принцессу. Затем к ней послали ее любимца, барона Кнорра.
Алина немножко одумалась и стала несколько мягче и ласковее с окружающими.
И здесь, в Рагузе, случайно занесенные бурей польский магнат и российская принцесса жили изо дня в день, ожидая вестей и не зная наверное сами, пустятся ли они снова по волнам к Босфору.
Таким образом прошло пять месяцев, и явилась весть, поразившая равно принцессу, Радзивилла и всю свиту, – весть о том, что Турция, истощенная борьбой с победоносными всюду армиями России, склоняется к миру.
Князь Радзивилл стал молчалив и сумрачен и мысленно надеялся теперь только на одно – на прощение и получение вновь всех своих громадных секвестрованных имуществ, чтоб жить по-прежнему на родине, спокойно и весело тратя свои миллионы, выдумывая зимние пути в мае месяце, искусственные рощи из цветов в залах своего дворца среди крещенских морозов зимы.
Алина упрямо, бессмысленно, капризно и раздражительно относилась ко всему, не верила никаким известиям и клялась всем, что слух о мире не имеет никакого основания.
Она уверяла всех, и не только рагузских сенаторов, но даже самого Радзивилла, даже друга Шенка, что султан никогда не согласится на мир с Россией, что маркиз Пугачев, ее брат, никогда не будет побежден императрицей.
Радзивилл отмалчивался и иногда считал уже Алину за помешанную, сошедшую с ума от честолюбия.
Шенк пробовал было отшучиваться, спрашивать у Алины, когда и в каком письме султан обещал ей не заключать мира с Екатериной. Но вскоре Шенк убедился, что эта шутка так раздражительно и дурно действует на характер и даже на здоровье Алины, что и он перестал говорить с ней о политике. И он, подобно Радзивиллу, стал отмалчиваться.
И теперь, когда Радзивилл и вся свита были смущены, не зная, что предстоит им помимо возврата на родину и просьб об амнистии, Алина становилась энергичнее, деятельнее. Она написала два письма к султану и передала их Радзивиллу с требованием отослать в Константинополь.
В этих письмах Алина уговаривала своего друга и соседа, султана, не заключать мир с коварной Россией. Она обещала заехать в Константинополь, приехать в дунайскую армию и в одно мгновение двинуть эту армию на Москву. С восшествием своим на престол она обещала Порте самый выгодный мир с возвратом всего того, что когда-либо было завоевано у Турции.
Радзивилл не мог не послать этих писем, но дал знать тому поверенному, в чьи руки они должны были попасть, чтобы он бросил их в огонь.
В то же самое время Алина узнала, что русский флот стоит в Ливорно под командой Орлова и адмирала Грейга; немедленно написала она большое письмо к Орлову и приложила завещание императрицы Елизаветы, переданное ей в Венеции Чарномским. К этому она присоединила маленький манифест от своего имени к русским морским офицерам и солдатам, находящимся под командой у Орлова.
Письмо это, которому суждено было со временем попасть в руки самой императрицы Российской, было следующего содержания:
«Принцесса Елизавета Всероссийская желает знать: чью сторону вы примете при настоящих обстоятельствах? Духовное завещание блаженной памяти императрицы Елизаветы Петровны, составленное в пользу дочери ее, цело и находится в надежных руках. Князь Разумовский, под именем Пугачева, находясь во главе нашей партии, благодаря всеобщей преданности русского народа законным наследникам престола, имеет блистательные успехи. Ободряемые этим, мы решились предъявить права свои и выйти из печального положения, в какое поставлены. Всему народу известно, что принцесса Елизавета была сослана в Сибирь и потом перенесла много других бедствий. Избавясь от людей, посягавших на самую жизнь ее, она находится теперь вне всякой опасности, ибо многие монархи ее поддерживают и оказывают ей свое содействие.
Торжественно провозглашая законные права свои на всероссийский престол, принцесса Елизавета обращается к вам. Долг, честь, слава – словом, все обязывает вас стать в ряды ее приверженцев.
Видя отечество разоренным войной, которая с каждым днем усиливается, а если и прекратится, то разве на самое короткое время, внимая мольбам многочисленных приверженцев, страдающих под тяжким игом, принцесса, приступая к своему делу, руководствуется не одним своим правом, но и стремлениями чувствительного сердца. Она желала бы знать: примете ли и вы участие в ее предприятии?
Если вы желаете перейти на нашу сторону, объявите манифест на основании прилагаемых при сем статей. Если вы не захотите стать за нас, мы не будем сожалеть, что сообщили вам о своих намерениях. Да послужит это вам удостоверением, что мы дорожили вашим участием. Прямодушный характер ваш и обширный ум внушают нам желание видеть вас в числе своих. Это желание искренно, и оно тем более должно быть лестно для вас, что идет не от коварных людей, преследующих невинных.
Мы находимся в союзе с империею Оттоманскою. Не вдаваясь в подробные рассуждения о нашем предприятии, торжественно, перед лицом всего мира, возвестим о себе, о т