Он задыхался… Взгляд его упал вдруг на скрипку, лежавшую на столе. Он поднял руки через силу и притянул к себе инструмент, сорок пять лет служивший ему верою и правдою. И этот единственный и верный друг, никогда его не оскорбивший, никогда не изменивший ему, и здесь, в эту минуту, оказался близ него.
Артист взял скрипку, прижал ее двумя руками на груди своей и невольно, бессознательно опустился и прилег на диване. И скоро он лежал уже спокойнее, с безмятежным, почти детски счастливым выражением в старых, когда-то синих и пылких, но теперь туманно-бледных глазах. Верный друг, которому он всю жизнь поверял все свои радости и горести, – инструмент будто успокоил старика. Он вздохнул свободно, глубоко, будто крепче прижал к груди этого друга, и взор его, блуждавший по стене, как-то остановился и замер в пространстве, посреди горницы…
Наутро Алина, горько проплакавшая всю ночь, стараясь всячески заглушить в подушках свои рыдания, вышла полуодетая в эту горницу и нашла старика все так же лежащим на диване со своим другом на груди. Он охватил скрипку, как мать ребенка, и прижался к ней щекой, будто лаская, будто приголубливая…
В ужасе и трепете отшатнулась Алина, убедившись, что это не он, не Майер, а нечто другое… Восторженная душа артиста была далеко от этого трупа и уж, конечно, в таком мире, где, вероятно, все так же светло и чудно, как была здесь, на земле, светла и чудна эта душа!
Алина похоронила старика и горько, искренно поплакала о нем… Ей вдруг стало жутко… Она оглянулась вокруг себя и испугалась своего одиночества. Она теперь озиралась, как пловец, спасшийся после крушения на обломке корабля, озирается кругом на безбрежное, пустынное море.
Первое время, месяца три, Алина прожила тихо, мирно, но скучала, не зная, что делать и куда деваться… Мысль о Шеле появлялась часто, но чувства к нему не было никакого! Напротив, он как будто являлся ей невольным виновником смерти старика. Из-за него отчасти произошла ведь ссора.
Не прошло полных четырех месяцев, как Алина снова… сама, по доброй воле, объявила концерт. Она убеждала себя, что делает это ради того, чтобы собрать деньги на хороший памятник старику.
И та же жизнь «бродяги-арфистки» началась снова.
Вскоре она переехала в Бремен. Здесь тотчас же появился около нее знаменитый принц Адольф. Сначала Алина была польщена его ухаживаньем за собою. Прежде чем успела красавица узнать его, понять, насколько принц пошл, глуп, но лукав и безнравствен, Алина была уже опутана, как сетью гадкого паука. Принц из дружбы взялся вести ее дела, уплачивать ее расходы, ее обстановку… Алина догадывалась, что ее редкие концерты дают меньше, нежели она тратит, и не раз замечала это принцу.
– Как вам не стыдно считать гроши! – говорил принц.
– Дело не в количестве денег, – замечала Алина.
– Я даже не знаю ничего этого… Мой поверенный получает ваши деньги и платит ваши расходы. Может быть, иногда добавляет из моих денег… Как не стыдно говорить о таких пустяках!..
Но прошло месяца два…
Принц убедил Алину переехать в Берлин на зиму и взялся заранее устроить ей приличную обстановку и даже приготовить двор и общество к достойной встрече такой талантливой артистки!
И Алина появилась в Берлине уже как знаменитость!
Но здесь вскоре ее верный друг принц изменил тактику.
Принц, давно намекавший на свою безумную любовь, готовность всем пожертвовать для Алины, вдруг признался в любви и сделал предложение… Но не руку и сердце предложил он… А только сердце!..
– Любовницей вашей я никогда не буду! – гордо отвечала Алина.
И тотчас между ними установились такие отношения, что через неделю Алина уже восклицала:
– Даже законной женой такого низкого человека я никогда не буду.
Между тем положение сироты и красавицы стало мгновенно в высшей степени затруднительно.
VI
В этот вечер, еще до концерта, Алина была особенно раздражена. Появление принца в зале во время ее игры окончательно ее рассердило. Теперь, выйдя из экипажа, она быстро поднялась по лестнице, полуосвещенной одной свечой. За нею следом поднялся служитель, а навстречу вышла пожилая женщина, тоже со свечой в руках, и пошла перед нею через целый ряд довольно богато меблированных комнат.
Когда она дошла до последней комнаты, своего кабинета, то за нею раздался почтительный голос лакея, спрашивавшего ее: «Прикажете осветить дом?»
Алина быстро обернулась и ответила нетерпеливо:
– Я вам сказала: не освещать никогда до тех пор, покуда я не прикажу. Вопрос этот совершенно излишен; напротив, вы очень хорошо сделаете, если даже внизу, в швейцарской, потушите вашу свечку.
– Извините, сударыня, я осмелюсь напомнить… сегодня ваш приемный день, и, вероятно, сию минуту, после концерта, начнут съезжаться гости.
– Вот поэтому-то я и говорю: потушите даже вашу свечку внизу! – резко, нетерпеливо и раздражительно почти вскрикнула Алина.
Приказав женщине запереть дверь кабинета, Алина быстро начала переодеваться и, оставшись в капоте, села в углу горницы; она прислонилась к спинке кресла, опустила руки на колени, закинула свою красивую головку назад и закрыла глаза. Казалось, что она страшно утомлена или что ей нездоровится. Действительно, она чувствовала себя слабою, но по совершенно другой причине: каждый раз, когда у нее случалась вспышка гнева и ей удавалось подавить ее, на нее нападала какая-то слабость. Теперь, полчаса назад, в концерте, она от порыва страсти, жгучего гнева и злобы артистически исполнила свою импровизацию, привела в восторг всю залу, но последствием этого было какое-то расслабление, овладевшее всем ее существом.
– Августа! – тихо произнесла она наконец.
– Что прикажете? – отвечала женщина.
– Подай мне мой флакон!
Женщина быстро перешла в другую комнату, взяла с туалета маленький флакончик и подала его барышне.
Алина взяла его, поднесла к лицу, понюхала и как будто несколько отрезвилась, стала бодрее. Она приказала служанке подать себе что-нибудь поужинать, как можно меньше, но как можно скорее. Оставшись одна в кабинете, полуосвещенная свечкой, которая стояла в другом углу горницы, она понурилась, глубоко задумалась и, держа перед собою флакон, не спускала с него глаз. Наконец быстрым движением, будто невольным, независимым от ее рассудка и воли, она приложила этот флакон к губам и несколько раз медленно поцеловала его, и в ту же минуту слезы навернулись на глаза ее.
– Да, вот все, что осталось! – прошептала она. – Все, что осталось и от него, и от высокого положения, и от блестящей будущности. Единственное воспоминание о нем… и какое! Какая вещь?.. та самая, которою его убили! Какая насмешка судьбы! Это все равно если бы я получила в подарок на память об отце тот нож, которым его зарезали.
Она помолчала и потом прибавила странным голосом, со слезами на глазах и вместе с тем с улыбкой:
– Когда-нибудь я в этот флакон велю налить чего-нибудь, что в состоянии будет прекратить и мое скитальничанье по свету.
Она снова задумалась, но вдруг была пробуждена голосами вдали, за две или за три комнаты от нее.
Алина чутко прислушалась, нахмурила брови и пытливым взором глядела на дверь, как будто могла пронизать ее своим взглядом насквозь и увидеть тех, кто смел так громко разговаривать у нее в доме.
– Неужели он посмел? – выговорила она вслух.
Голоса приблизились; наконец дверь отворилась, появилась Августа и, притворяя за собою дверь, но не совсем, доложила нерешительно:
– Сударыня, принц настаивает вас видеть. Он здесь за дверью.
– А! Принц?.. – произнесла Алина.
Она поднялась со своего места, как-то выпрямилась, будто выросла на полголовы.
– Скажите, что я не принимаю… принять не могу… Если его высочество пошлет вас снова докладывать, не идите, а ступайте к себе. Я посмотрю, решится ли он сам отворить эту дверь и насильно войти ко мне.
Говоря это, Алина, конечно, знала, что принц в двух шагах, за дверью, и слышит все до слова.
Женщина повиновалась, вышла и затворила за собою дверь. Алина прислушивалась.
– Барышня приказала вам сказать… – начала Августа за дверью, но голос хотя мягкий, но неприятный своим самодовольством прервал ее.
– Я все слышал, милая Августа, исполняйте приказание вашей барышни – ступайте к себе.
– Но, ваше высочество… – начала Августа, – позвольте, я зажгу огонь и провожу вас до низу.
– Не беспокойтесь – я останусь здесь.
Вероятно, женщина не решалась исполнить приказание…
– Делайте то, что вам приказано барышней и подтверждается мною. Извольте идти! – уже другим голосом произнес посетитель.
Женщина еще не успела пройти двух комнат, как нежданный гость постучал в дверь кабинета.
Алина, стоявшая посреди своей горницы, сделала шаг вперед, протягивая руку как бы для того, чтобы повернуть ключ в двери и запереться, но тотчас же остановилась.
«Это будет глупо, смешно и нерасчетливо, это ни к чему не приведет», – подумала она.
Она быстро перешла в другой угол, потушила единственную свечу и затем тихими шагами прошла в свою спальню и осторожно, едва слышно заперла за собой дверь.
Постучав еще раз, гость отворил дверь в кабинет и остановился: полная темнота на мгновение удивила его.
«А! Вот как! – подумал он, усмехаясь. – Что же, и крепости берут не сразу, а понемножку: редут за редутом, ров за рвом».
Он тотчас же зажег спичку, отыскал глазами свечу и, зажигая ее, увидел, что фитиль еще дымился. Взяв эту свечу в руки, он медленно и даже в этом деле каким-то самодовольным жестом стал зажигать другие свечи в двух больших канделябрах на камине, а затем – в других двух канделябрах, стоявших в углах на тумбах. Через несколько мгновений комната сияла, как бы в ожидании гостей.
С той же свечой в руках и точно так же усмехаясь, принц пошел по всем горницам и везде делал то же: везде вспыхивали канделябры. Не прошло четверти часа, как весь дом Алины Франк сиял и свет столбом выливался на темную улицу.