Конечно, всякого, кто не знал происхождения Алины, не знал, что она готовилась быть владетельной герцогиней, должна была поражать ее внешность.
Госпожа Шель не могла прийти в себя от изумления. С первой минуты она поняла и оправдала чувство своего сына к этой молодой девушке. Такую полюбить, конечно, немудрено, а необходимо и законно.
С первого же дня госпожа Шель полюбила Алину, а затем всячески старалась допытаться, узнать происхождение и прошлое этой загадочной личности. Но, к великой досаде и горю госпожи Шель, любопытство ее не было удовлетворено.
Когда-то Людовика дала себе клятву всю свою жизнь упорно скрывать все, касающееся ее отца и жизни в замке близ Киля, и теперь Алина не могла изменить данной клятве.
Клятва эта, казалось, глубоко запала в ее душу, и она не сомневалась, что за всю свою жизнь – проживи она хоть сто лет – ни единым словом не нарушит ее. В этом решении была доля какого-то упрямого озлобления, нечто вроде мести по отношению к судьбе, так зло насмеявшейся над ней.
Когда под влиянием советов и просьб матери Генрих стал умолять свою невесту объяснить что-либо из своего прошлого, Алина отвечала решительно, что никто на свете не должен знать о ее происхождении. Она чувствовала, что готова скорее отказаться от брака с Шелем, чем выдать себя и поведать ему свое прошлое.
Иногда почти преследуемая вопросами и выпытываниями госпожи Шель, Алина выдумывала все, что приходило ей в голову, но затем скоро сама же, смеясь, соглашалась, что все рассказанное ею – чистая фантазия и что истинной правды она никогда не скажет.
Так однажды она намекнула о своем родстве с шахом персидским, от которого она получает дорогие подарки, а затем через несколько дней она сама доказала будущей свекрови всю бессмысленность этой выдумки. В этом случае она воспользовалась глупым слухом, ходившим про нее в Берлине и дошедшим до нее через принца Адольфа.
Госпожа Шель грустила о том, что будущая жена сына – неведомая и таинственная личность. Жизненный опыт говорил ей, что это принесет мало хорошего, что в этом задаток будущих недоразумений, а быть может, и целой драмы.
В ее жизни, в ее среде и обстановке всегда было все так просто, ясно, но вместе с тем твердо и честно, что теперь, конечно, таинственность, окружающая Алину, должна была серьезно пугать ее.
Во всяком случае, госпожа Шель была твердо уверена, что рано или поздно, хотя бы и после брака сына, узнает об Алине всю подноготную.
Если отношения будущей свекрови с Алиной были дружеские, то с Фредерикой все как-то не ладилось.
Молоденькая девушка была мила и ласкова с Алиной, но отношения ее к ней были самые странные. Она не могла не видеть явного и полного превосходства Алины над нею во всем, начиная с красоты и ума и кончая образованием и даже манерой держать себя.
Фредерика, родившаяся и выросшая в этом маленьком ущелье среди саксонских гор, конечно, была нечто вроде Луизы, поступившей теперь в услужение к Алине.
В первые дни Фредерика относилась к Алине несколько свысока, как дочь богатого и известного саксонского негоцианта к простой странствующей музыкантше. Но превосходство Алины над Фредерикой было настолько ярко, настолько бросалось в глаза всем окружающим, даже прислуге и обитателям Андау, что Фредерика тотчас же почувствовала, что попала в смешное положение.
Действительно, Алина походила на какую-то сказочную королеву, естественно и просто горделивую и важную. Фредерика же, наоборот, как ни старалась изобразить нечто важное, все-таки ничем не отличалась от молоденькой служанки Алины.
Но в ту минуту, когда Фредерика поневоле переменила свою манеру относиться к будущей невестке, в ней зародилось и запало в душу новое чувство, близкое к ненависти.
Как еще недавно Фредерика завидовала и невзлюбила брата за богатство, исключительно перешедшее к нему, так теперь чувство зависти заставило ее невзлюбить Алину; но брат уступил ей почти все состояние, и она была удовлетворена. Получить же по какому-нибудь документу в законное владение красоту, ум и воспитание Алины было, к несчастью, невозможно.
Неприязнь Фредерики к будущей невестке была настолько плохо скрыта, что вскоре все поняли, что дружбы между ними нет и никогда не будет. Даже Алина, от природы пылкая, но добрая, скоро стала неприязненно относиться к молоденькой девушке.
Пока Генрих справлял и устраивал дела, передавая формальным образом все недвижимое состояние сестре, а сам хлопотал о реализации большого капитала для себя, Алина жила попеременно в Дрездене и Андау, но пребывание ее у матери жениха становилось для нее настолько тяжело и неприятно, что она старалась каждый раз сокращать свое посещение.
Наконец, месяца через полтора после приезда Алины в Дрезден, была отпразднована свадьба, но тихо, скромно, без всяких увеселений и гостей.
Генрих не позвал на свою свадьбу никого из родных и друзей покойного отца из боязни оскорбления. Он боялся, что никто не примет приглашения; все дрезденское общество знало про его невесту, что она странствующая артистка. Только личное знакомство с ней могло бы заставить переменить о ней мнение, простить ей ее темное происхождение; но этого личного знакомства всякий избегал.
XVIII
Молодые поселились тоже в окрестностях Дрездена, на полпути от города в Андау. Шель купил маленькую виллу на самом берегу Эльбы и заново отделал все с такой роскошью, какой не было во многих домах столицы Саксонии.
Молодые жили, конечно, в полном уединении; не видели никого и не бывали ни у кого. Генрих бывал не более раза в неделю в Андау; но Алина всегда под разными предлогами старалась не сопровождать мужа. Неприязнь ее к Фредерике усилилась настолько, что каждое свидание с золовкой производило на нее особенное впечатление и раздражало ее.
Алина считала себя вполне счастливой, но в душе у нее происходило что-то новое, ей самой не вполне понятное. Ее положение замужней женщины странно отозвалось в ней. Все существо ее, все чувства и помыслы – все как-то раздвоилось; она сама сознавала в себе две Алины – прежнюю и новую. С ней случилось теперь то же, что когда-то было в замке отца. Она вдруг как бы ожила, пришла в себя или проснулась, яснее и сознательнее оглянулась вокруг. И наконец полгода мирной, уединенной жизни, постоянных размышлений, постоянного, будто невольного анализа всего окружающего, собственного прошлого и возможного будущего привели Алину к какому-то перерождению. Та новая Алина, которая сказалась в ней после замужества и пугала в ней прежнюю, – прямодушную, добрую и наивную, – теперь властвовала над ней.
Одним словом, Алина Шель была уже далеко не Алина Франк. Многое, что прежде являлось для нее загадкой, пугало ее, теперь стало ей вполне ясным и вдобавок уже не страшило ее.
Много самых ужасных вопросов было поднято этой уединенной жизнью, и наконец поднят и бесповоротно решен самый главный: любит ли она Генриха и может ли прожить с ним всю жизнь в этих лесистых холмах на берегу Эльбы.
Этот вопрос всей жизни был ей ясен. Алина твердо и даже несколько спокойно решила, что поступила опрометчиво, выйдя замуж за молодого человека, который по образованию, не говоря уже о положении, был ниже ее.
– Он только красив, – решила однажды Алина, – был очень богат, а теперь даже и не богат.
Одновременно с этим недовольством самой собою сознание, что она поступила опрометчиво в минуту порыва, привело за собой – как последствие – сожаление о прошлом. Алина теперь с любовью вспоминала то время, когда она вместе со стариком Майером ездила из города в город. Положение странствующей музыкантши уже не казалось ей теперь унизительным; оно давало возможность знакомиться с лицами из высшего круга во всех городах. Теперь же ей приходилось сидеть в глуши и видеть только соседних поселян.
Когда-то она жила такой же замкнутой жизнью, но тогда она еще не видела света и притом была дочерью и наследницей именитого и богатого магната. Поселянам окрестностей замка Краковского она была так же недоступна, как монархиня, окруженная своим двором.
Здесь же не только поселяне, но и соседние саксонские бароны смотрели на нее свысока, как на жену негоцианта, и почти ежедневно Алина кончала свои грустные размышления словами: «Что же делать? Поправить ошибку невозможно».
Но, говоря это, она чувствовала какой-то внутренний злой голос, который подсказывал ей противное.
Что касается Генриха, который считал себя счастливейшим из смертных, то, конечно, этот простодушный малый, не особенно одаренный умом и проницательностью, ничего не видел, не замечал, не предчувствовал.
Если бы даже он мог видеть и знать ту борьбу, которая происходила в Алине, и ту бурю, которая подчас поднималась в ней, то Генрих не поверил бы сам себе. Его натура не способна была так же глубоко, порывисто и бурно жить и чувствовать. Природа Алины была неизмеримо выше, сложнее, а жизнь, полная самых странных приключений и превращений, еще более развила в ней некоторые черты характера и укрепила силу воли.
Первые месяцы – два или три – Генрих отлучался только в Андау, но затем он стал жаловаться, что дела у сестры идут плохо, что ему надо помогать ей, и стал отлучаться чаще. Алина все чаще оставалась одна, и мыслям ее о себе, о будущем был полный простор.
Единственный человек, который прежде часто бывал у них, был юный Дитрих; но и он за последнее время стал появляться реже. Он становился задумчивее и серьезнее, будто возмужал и из юноши сделался мужчиной. Наконец однажды случай очень важный, но не касавшийся непосредственно Алины, дал, однако, новый толчок и ее помыслам о себе.
Генрих, вернувшись раз из Андау, объявил жене новость. Видя, что сестра не может управлять заводом и имением, он, по его словам, только и думал последнее время, как бы найти сестре мужа, доброго и честного, который сделал бы ее счастливой и который достойным образом повел бы дела его отца.
Из всех молодых людей, которых знал Генрих, он по совести не мог выбрать ни одного; только один близкий друг его был, по его мнению, вполне достойным Фредерики, а именно – Дитрих. Вдобавок он очень нравился Фредерике, и с ее стороны к этому не было препятствия.