озможно. Если бы вы были слесарем или токарем, тогда другое дело, – снова усмехнулся Игнатий.
– Что вы хотите сказать? – спросила Алина.
– Дофин с ума сходит только от одного, любит только одно – слесарное искусство и отчасти токарный станок.
Алина рассмеялась весело.
– Я не шучу, – отвечал Игнатий. – Если бы вы знали слесарное или токарное мастерство, то могли бы им прельстить дофина гораздо более, чем своим прелестным личиком. Владей вы станком так, как он, то Марии-Антуанетте был бы повод к ревности. Я не удивился бы, если бы дофин приехал к вам, чтобы побеседовать о любимом искусстве или повертеть вместе колесо, выделывая шарики, ложки и целые фигурки.
Алина самоуверенно улыбнулась и, гордо закинув головку, вымолвила:
– Будьте спокойны: через две-три недели я буду отличный токарь.
Красавица произнесла это с такою уверенностью, что Игнатий удивился и поверил.
– Это пустяки, – продолжала Алина. – Такое ли случалось мне в жизни одолевать! Еще недавно я просидела месяц за каббалистикой и усвоила себе в короткий промежуток времени все то, чего не одолеет другой в два года. Это ремесло и токарный станок, вероятно, легче чернокнижия. Прошу вас совершенно серьезно завтра же послать доверенного человека по всему Парижу разыскать того токаря, который наиболее славится своим искусством. И я тотчас же начну брать уроки. Через две недели я пошлю дофину подарок – почтительное приношение принцессы Володимирской, работу ее рук. Затем сделаю вид, как бы ничего не знаю о его страсти к этому ремеслу, и понемногу…
Алина запнулась и прибавила:
– Все это пустяки, и не стоит рассказывать. Предоставьте это дело мне: я сумею так или иначе войти в сношения с дофином. Вы сами не знаете, монсиньер, с кем вы имеете дело. Пред вами уже не та девушка, которую вы знали в замке графа Краковского или Велькомирского. Десять лет скитаний по Европе не прошли даром.
– О, я верю в вас, верю в успех нашего общего громадного предприятия! – воскликнул Игнатий, вставая и прощаясь.
XXIII
Через две недели после этой беседы новых друзей неподалеку от Лувра был нанят роскошный отель, в котором перед тем помещалось английское посольство. Вся обстановка отозванного посланника осталась, и в этот маленький, но блестящий и богатый полудворец переехала именитая особа со своим небольшим штатом придворных.
В Париже пронесся слух, что отель занят принцессой русского императорского дома. Вскоре стало известно в столице и ее имя – принцесса Елизавета Володимирская.
Не сразу узнали парижане, что новая Princesse de Wolodimir – та же знакомая им красавица и талантливая музыкантша «Dame d’Azow». Когда это стало известно, то объяснилось очень просто. Принцесса Володимирская, вследствие разных политических соображений и даже, как говорили, по совету герцога Шуазеля, скрыла свое настоящее имя и жила под именем владетельницы Азовской. Теперь, вследствие дипломатических комбинаций и перемен на политическом горизонте, красавица не считала нужным скрывать свое настоящее звание.
Конечно, никто в высшем обществе, тем более при дворе, не был удивлен. Самые умные, дальновидные люди сознавались, что они всегда подозревали в очаровательной владетельнице Азовской происхождение более высокое.
Действительно, во всем Париже вряд ли можно было найти другую женщину, которая обладала бы теми же чарами красоты, ума, грации и таланта.
Только один старый шутник-маркиз отозвался недоверчиво насчет происхождения Алины. Он утверждал, что красавица слишком образованна и слишком хорошо воспитанна, чтобы принадлежать к русскому царствующему дому. Он помнил визит в Париж знаменитого монарха севера – Петра и помнил хорошо, что Петр делал и говорил.
Вследствие этого он шутя отрицал, чтобы у Петра была такая изящная и благовоспитанная родственница.
Однако Алина еще не выдавала себя за дочь императрицы Елизаветы. Она пока признавалась только в родстве с русским императорским домом.
После двух-трех балов, по обстановке более блестящих, чем обстановка дома княгини Сангушко и даже некоторых придворных сановников, конечно, все высшее общество и двор сделались «своими» у принцессы Елизаветы.
Наконец и дофин сделал визит красавице.
Последнее устроилось вследствие простой случайности, но случайности, имевшей огромное значение.
Оказалось, к удивлению многих наивных людей, что у принцессы Елизаветы и у дофина была с детства одна и та же страсть – токарный станок.
Вскоре Алина была приглашена к утреннему завтраку в Трианон, и затем по всему Парижу рассказывалось, как состоялось свидание принцессы Елизаветы Володимирской с другой красавицей, наследницей французского престола. Молва уверяла, что дофин, хладнокровно относившийся ко всем женщинам и для которого прекрасный пол как бы не существовал, – был серьезно прельщен новым сотоварищем в токарном ремесле.
Алина обожала ведь токарный станок! Но работала она плохо. И это было поводом, чтобы дофин показал ей собственное свое искусство на станке и разные «секреты ремесла».
– Как легко обманывать даже монархов, – думала Алина.
– Их-то и легко! – заметил ей после Игнатий.
Вероятно, в это свидание дофин был в духе, потому что, всегда спокойный, ленивый и хладнокровный, он настолько оживился, что даже любезно сострил насчет принцессы.
Красавица явилась в гости в костюме, который весь – от куафюры на голове, корсажа, юбки и до чулок и ботинок – был одинаковый, бледно-зеленого цвета, без малейшей примеси других цветов.
Этот бледно-зеленый, однообразный цвет способствовал немало тому, что Алина со своей красотой резко выделилась из группы окружающих придворных дам, сиявших в ярких и пестрых костюмах. Расчет кокетки удался!
После беседы с красавицей дофин, очарованный не столько ее кокетством, сколько ее комплиментами его искусству и его станку, с умыслом навел разговор на туалет принцессы.
Когда Алина сказала, что она любит этот ровный однообразный зеленый цвет, то есть le vert uni [22] , то дофин, отчасти дерзко, нарочно опустил глаза на ее красивые ножки, обутые в чулки и ботинки того же цвета, и воскликнул:
– Oh, Madame, je ne m’etonne pas de voir l’uni vert (l’univers) a vos pieds! [23]
Острота и комплимент дофина Франции на другой же день облетели Париж.
В этот день, конечно, во всем свете не было женщины более счастливой, чем эта красавица авантюристка.
XXIV
Между тем судьба положительно смеялась над Алиной. В то время, когда первый город в мире, самый блестящий двор всей Европы и, наконец, сам дофин Франции были заняты красавицей принцессой из русского императорского дома, – бледный, худой, рыжеватый саксонец, давно отыскивавший свою беглую жену, напал наконец на ее след.
Через десять дней после получения огромной суммы денег, переданной Игнатием новой принцессе, она тотчас же послала в Лондон выкупить своих трех друзей.
Теперь барон Шенк был уже ее гофмаршалом, Ван-Тойрс и Дитрих – камергерами. Четвертый, граф Рошфор, посланник герцога Голштейн-Лимбургского, не мог состоять в ее свите, но зато проводил все дни с утра до вечера в ее новом отеле.
Когда барон Шенк появился в Париже прежде двух молодых людей, Алина только что наняла новое помещение, и Шенку пришлось снова, как когда-то в Лондоне, устраивать дом и штат принцессы.
После долгого заключения Шенк счастлив был очутиться на свободе; он искренно благодарил Алину за то, что она не забыла о нем и высвободила из тюрьмы. Он искренно обещал теперь ей в лице своем верного друга и слугу.
И Шенк в данном случае изменил своему характеру. Его через меру удивило великодушие и благородство Алины, которую он когда-то заставил чуть ли не насильно бросить любимого ею человека и сделаться колдуньей и фокусницей поневоле.
Однако через несколько дней Шенк немного разочаровался. Он понял, зачем выписала его Алина! Но дело в том, что он сам был кругом виноват и сознавал, что обязан всячески исправить свою ошибку.
Дело шло о Генрихе Шеле. Барон, конечно, не признался Алине, что видел Генриха в Лондоне и сам направил его в Париж по следам Алины, но счел себя обязанным всячески помочь в беде.
Алина рассказала ему, что ее муж находится в Париже и может ежедневно увидеть ее на улице и узнать, – следовательно, может сделать огромный скандал и погубить ее. Шенк разыграл изумление, но затем обещал подумать, как устранить помеху.
Между ним и Алиной вскоре была условлена целая коварная махинация, жертвой которой должен был сделаться добродушный Дитрих.
Когда через несколько дней Дитрих явился тоже в Париж, Шенк хитро и ловко разыграл целую комедию, не предугадывая, как дурно кончится она и к каким роковым последствиям приведет.
Хотя Шенк в качестве гофмаршала принцессы имел помещение в ее дворце, тем не менее нанял отдельную квартиру. Затем он стал сам по всему Парижу разыскивать Шеля. Вскоре розыски увенчались успехом.
Он нашел саксонца в одной гостинице, и, конечно, тотчас же речь зашла об Алине.
Шель обрадовался лондонскому знакомому, который так откровенно сообщил ему все, что знал о жене. Оказалось, что Шель отчаивается найти жену. По словам графа Осинского, она уехала в Италию.
Шель объяснил барону Шенку, что он давно бы последовал далее в Рим и Неаполь, объездил бы все города Италии, но его смущало одно обстоятельство. Два раза издали видел он красавицу женщину, настолько похожую лицом на его жену, что это невольно удерживало его в Париже.
Шель рассказал, что раз он видел ее в наемной карете, которая быстро промчалась мимо него. К несчастью, он был пешком, под рукой не оказалось ни одного фиакра, и преследовать ее, узнать, где живет она, ему было невозможно.
В другой раз Шель снова увидел знакомые черты коварной женщины. Но на этот раз сам он считал встречу обманом зрения или же случайным изумительным сходством.
Он поздно вечером ехал мимо ярко освещенного дома какого-то польского магната и вдруг увидел, как по освещенной огнями лестнице спускалась замечательно красивая женщина в великолепном костюме. У подъезда ее ждала раззолоченная карета шестерней, цугом, с напудренными кучерами и лакеями в богатых ливреях. И ему вновь невольно показалось, что эта именитая особа – его жена.