– Что вы хотите сказать? – спросила Алина.
– Важно, кто именно перевернул все это дело наизнанку, кто сочинил клевету на Российское государство и сумел тем оправдать вас? Если эта личность нам не известна или мало известна – какой-нибудь болтун, влюбленный в вас и старающийся и в отсутствие ваше оправдать вас на вечные времена, – то пользы нам нет; если же все это выдумано и подстроено нашим незабвенным самозваным епископом Родосским, то считайте себя по-прежнему принцессой Володимирской. Тогда все дело спасено; тогда не заботьтесь ни о чем. Эти господа, эти «мы», как выражался епископ, все сделали и все сделают для вас. Этим «нам» вы необходимы для их предприятия, но только об этом, собственно, мы переговорим с вами, моя милая, в другой раз. Я снова и более, чем когда-либо, буду умолять вас не соглашаться на ту роль, которую вам будут снова предлагать. Я, кажется, достаточно доказал мою истинную дружбу вам, и впредь я готов на все для вас, но, повторяю, теперь, когда еще можно отказаться от бессмысленного предложения… Не давайте своего адреса вновь, подумайте, удовлетворитесь ролью жены посланника, званием графини Рошфор. Пишите, пожалуй, на своих документах: «графиня Рошфор де Валькур, рожденная принцесса Володимирская» и, пожалуй, даже «султанша константинопольская и владетельница ост-индская» – все, что вам угодно. Я вам придумаю титул в двадцать две тысячи букв. Если вы пойдете в церковь под венец с графом Рошфором, я буду вашим мажордомом, пожалуй хоть простым управляющим вашего замка. Вы будете счастливы, спокойно доживете до глубокой старости. Если же вы согласитесь завоевать при помощи Франции и Турции, а главным образом при помощи всего вранья епископа и собственной фантазии российский престол, то я, конечно, тоже последую за вами… но предсказываю, что мы с вами кончим жизнь на чердаке и умрем с голоду.
Барон Шенк, конечно, тотчас же собрался было в Париж, чтобы узнать, как повернулось дело, как объяснилось несчастное приключение; но тотчас Шенк заставил себя покинуть это намерение. Он сообразил, что если Шель и Дитрих попали в какие-то преступники, посланные для убийства принцессы Володимирской, то, пожалуй, и сам он, вернувшись в Париж, окажется слугою русского правительства и тоже наемным убийцей, а не гофмаршалом принцессы. Тот, кто так хорошо сочинил всю историю покушения на жизнь принцессы Володимирской, мог отлично заочно сделать из него, Шенка, равно и русского каторжника-злодея, и князя Разумовского, и владетельного принца.
– Вот если бы я знал наверно, – шутил Шенк, – что я теперь считаюсь в Париже принцем константинопольским, с правами, самыми священными, на турецкий или персидский престол, то, конечно, я сейчас бы поскакал в Париж. А что если я там в глазах общественного мнения – но до него мне дела нет! – а главное, в глазах полиции и главного судьи окажусь не бароном Шенком и гофмаршалом принцессы Володимирской, а московитским спадассином? [28] А доказать, что я не русский острожник, мне будет так же мудрено, как доказать, что я – барон Шенк. Только те две собаки, от которых меня спас покойник Корнеску, и сам он могли бы свидетельствовать, что я родился в Венгрии, а не в России.
И барон сообща с Алиной решил, что ему нужно ехать немедленно в Лимбург и разыскать место жительства графа Рошфора по тому адресу, который он давал в письме. Алина написала самое милое послание своему бывшему жениху и, намекая на то, что чувство ее к нему осталось неизменно, предлагала немедленно переселиться туда, где он.
Шенк взял отпуск на короткое время у своего хозяина, взял у него взаймы денег на поездку в Берлин по важнейшему делу – получения наследства от какой-то умершей тетки – и сел в почтовую карету.
Целую первую станцию Шенк был весел и доволен, чуть не хохотал сам с собою, вспоминая, какой гвалт и шум наделала в гостинице весть, что приказчик вдруг стал богатым человеком и должен получить тысячу талеров от покойной берлинской тетки.
Еще более смеялся внутренне Шенк, вспоминая, что он все-таки обещал хозяину продолжать свою службу в гостинице, управляя в буфете, помогая повару, убирая горницы и прислуживая самым важным проезжающим.
Барон вскоре был уже в Нейсесе, резиденции принца Лимбургского, где находился и его посланник, отозванный из Парижа.
Барон был принят Рошфором с восторгом, но благодаря расспросам графа, на которые уклончиво отвечал Шенк, не скоро удалось ему заставить счастливого Рошфора рассказать все то, что – предполагалось – он знает лучше его.
– Какое ужасное дело! – восклицал Рошфор. – Весь Париж негодовал; потом весь Париж восхищался вашим поведением. Вас иначе не называли в салонах как именем: le sauveur de la princesse [29] Расскажите мне, ради бога, одно, что не совсем понятно! – продолжал Рошфор и задавал Шенку вопросы, которых Шенк, конечно, и понять не мог.
Наконец удалось барону заставить Рошфора рассказать ему все в подробностях.
– Мне интересно прежде всего узнать от вас, граф, как Париж узнал об этом и не прибавлено ли чего-либо нашими врагами.
Когда Рошфор рассказал все придуманное Игнатием и назвал его несколько раз как самого горячего заступника принцессы, то Шенк вздохнул свободнее. Дело было спасено. Если бы он захотел, то мог тотчас ехать в Париж, сопровождая принцессу Володимирскую.
Она имела полную возможность поселиться в том же доме, где зарезали на ее глазах мужа; она могла снова пользоваться теми суммами, которые были в руках отца Игнатия. Но это не входило в расчет Шенка.
Ему хотелось воспользоваться обстоятельством, чтобы избавить любимую им женщину от темной и сомнительной будущности, спасти ее из рук иезуита. Одним словом, Шенку хотелось на время обмануть Алину, быть в заговоре с графом Рошфором, и, конечно, в заговоре такого рода, на который тот сейчас же согласится.
Отдохнув от дороги, Шенк на другой же день объяснился в любви пред графом за Алину, убедил его, что принцесса Володимирская молчала и скрывалась из стыдливости, что она обожает давно графа и готова отказаться от всех своих прав на московитский престол, чтобы быть женой его.
Разумеется, после этого Шенк собрался в обратный путь к Алине уже в качестве свата от Рошфора, с формальным предложением руки и сердца очаровательной принцессе.
– Передайте принцессе, – сказал Рошфор, – что, согласившись выйти за меня замуж, она не унизится, хотя она по крови принадлежит к царственному дому. Рошфоры де Валькур происходят также от владетельных принцесс, а по матерям – в родстве с домом Бурбонов. Двоюродная сестра короля Генриха IV вышла замуж за одного маркиза де Салин-де Валькур-де ла Рош…
И Рошфор перечислил подробно своих предков.
– А черт их всех побери! – думал в это время Шенк про себя. – Я уверен, что и я в родстве с царственным домом… хотя бы фараонов египетских. Троюродная тетка Навуходоносора могла положительно и с удовольствием выйти замуж за моего предка в тысяча сто одиннадцатом колене.
И, прервав генеалогическую беседу, барон попросил у Рошфора тысячу талеров взаймы себе на дорогу…
Получив деньги, Шенк весело двинулся в обратный путь.
III
Алина, оставшись одна по отъезде Шенка, много думала о советах преданного ей человека, которого когда-то она чуть не возненавидела из-за графа Осинского.
Как недавно было это время, а сколько с тех пор перемен совершилось в ее жизни! Прошло несколько месяцев, а за это время она уже была г-жою Тремуаль, колдуньей Алимэ, Азовской владетельницей и, наконец, принцессой Володимирской… И для чего? Чтобы снова упасть еще ниже г-жи Тремуаль.
И как все спуталось за это время! Близость с Шенком странно отразилась на ее характере. Он, человек безнравственный по убеждению, умный и энергичный и, наконец, преданный ей, теперь будто развратил ее умственно. А сам он за тот же промежуток времени благодаря искреннему чувству к ней стал лучше, пожалуй честнее и, во всяком случае, добрее к ней.
В дружбе его Алина не сомневалась. Вместе с тем целый переворот совершился в ней! Если одно время недолго перестала существовать – в общественном мнении и убеждении – принцесса Володимирская, дочь русской государыни, и потом вскоре Париж признал ее снова, то сама Алина и в беде, и в горе не перестала верить в себя и свое происхождение.
– Верить ли Игнатию? – снова спрашивала она себя постоянно и днем, и ночью.
И в ней самой не было ответа на вопрос. Теперь, на свободе, в глуши, в городишке на берегах Рейна, Алина могла спокойнее обдумать все, оценить слова и действия Игнатия.
– Зачем ему бросать деньги? – думалось ей. – Зачем давать мне большие суммы, которые хотя и мои, но по закону его собственность неотъемлемая? Зачем уверять меня, что я – дочь Елизаветы, если это ложь? Наконец, зачем магнатам Польского королевства и Шуазелю – министру могущественнейшего государства Европы – участвовать в обмане?..
– Им нужна талантливая женщина для хитрой политической интриги! – говорит мне Шенк. – Зачем же им меня выбирать для этого? Мало ли женщин на свете, способных разыграть обманщицу, самозванку!.. Почему же, действительно, отец никогда не говорил мне, кто и откуда я родом и кто моя мать?
Иногда Алина ввечеру ложилась спать, глубоко убежденная, готовая идти под присягу и даже на борьбу и на смерть за свои святые права дочери русской императрицы.
Иногда же Алина горько плакала. Она вспоминала, как прогнал ее Игнатий! Она считала себя безродной сиротой и сожалела о многом, совершенном в жизни и другими, и ею самой для того, чтобы судьба могла сделать из нее простую авантюристку.
– Моя судьба падать, возвышаться и снова еще ниже падать. Да, Шенк, мы правда умрем когда-нибудь с голоду в мансарде или на чердаке.
Дни отчаяния бывали чаще дней уверенности и счастия…
Но когда пришло письмо Рошфора, все изменилось.
Алина, готовая уже примириться с мыслью быть женою посланника – если он еще этого пожелает, после парижской катастрофы, – вдруг снова почувствовала себя на высоте монархини.