– Пятьдесят!
– Просите полтораста, чтобы двинуться в Рим. Он пришлет сто. Затем на всякий случай скорее напишите герцогу, опровергая все клеветы.
– Я уже написала. Но он не поверит.
– Поверить мудрено… Но он влюблен в вас до безумия и сделает вид, что поверил. А вам это все равно. Жениться он теперь, конечно, на вас уже не захочет, но и это вам все равно… В особенности если у вас будет свое состояние.
Наутро тот же курьер, привезший письмо Игнатия, был отправлен обратно в Рим.
Алина соглашалась на все условия Игнатия и просила немедленно прислать полтораста тысяч.
Прошел еще один томительный месяц. От герцога явилось уже два послания – длинных, страстных. Он просил прощения у возлюбленной и обвинял принца Адольфа в умышленной лжи и клевете.
Герцог обещал Алине, что, как только ему удастся выкупить право на графство Оберштейн, он подарит его ей и затем предложит руку и сердце владетельной графине Оберштейнской.
– Поверил всему, – объяснил Шенк. – Но влюблен настолько, что расстаться не может и желает жениться не на авантюристке, а на имперской графине. Глупая игра в слова и понятия!
Через дня два Шенк явился к Алине и предупредил, что хочет говорить с нею о серьезном деле… И в последний раз.
– Берите деньги Игнатия, покупайте у герцога Оберштейн для себя и в качестве владетельной графини откажите его руке и его сердцу. Он сделается вашим монархом наполовину, но останется в дураках и будет смирен и покорен. А вы в качестве графини Оберштейн кончайте мирно ваше существование, да и мне дайте мирно умереть около вас… так лет через сорок, пятьдесят… Если понравится, выходите замуж за какого-нибудь другого монарха, покрасивей и поумней герцога Филиппа… Неужели эта будущность не лучше путешествия в Турцию и погибели?..
Алина даже не отвечала Шенку, а только вздохнула и отвернулась, как от настоятельных просьб избалованного ребенка, который сам не знает что просит.
Но прошло еще много времени, а от Игнатия ответа не было…
Наконец в замке узнали с курьером о скором прибытии государя Лимбурга. Герцог явился и бросился к ногам обожаемой Алины, прося прощения за все!..
Алина простила холодно…
Холодность и равнодушие ее еще более воспламенили герцога. Он не знал как загладить свою вину.
А Алина была действительно равнодушна к прежнему возлюбленному поневоле. Красавица была полна теперь одною мыслью, сгорала от нетерпения, от одного чувства неизвестности…
– Отчего не пишет Игнатий? Не отвечает ни слова? И что ответит он? Нет ли снова чего ужасного в будущем? Новое, быть может, разочарование?! – И красавица чувствовала, что нового такого удара она не перенесет. Два раза подыматься так высоко, чтобы два раза упасть, было бы не по силам самой энергической натуре.
VIII
Наконец пришло новое большое послание в Нейсес от Игнатия. Алина, прочтя его, была поражена.
Вероятно, в политическом мире совершился громадный переворот. Игнатий писал Алине, что предприятие их рухнуло, что Франция не хочет помогать Польше, а Турция после двух страшных поражений при Ларге и Кагуле, нанесенных ей русской армией, склоняется к миру. Игнатий утешал ее высочество, что если и надо отложить всякие надежды на предъявление прав ее на русский престол, то, быть может, со временем, через год-два, хотя бы и через десять лет, обстоятельства переменятся к лучшему.
Алина была опечалена, но не удивлена: так хорошо рассказал и объяснил ей все Игнатий. Итак, снова, во второй раз, но уже не по ее вине, она фактически как бы лишилась прав на имя принцессы Володимирской.
Но в том же письме было и нечто утешительное для Алины, даже радостное, хотя и необъяснимое.
Игнатий предлагал ей немедленно прислать сто тысяч франков на ее личные нужды.
Барон, прочитав письмо Игнатия, пришел в полный восторг.
– Я благодарю Бога, – воскликнул он, – что все так обошлось, да вы и сами должны быть благодарны. Все это было моей мечтой за все лето. Подумайте, после всех треволнений, после всех странствий и совершенно дикого, бездомного существования авантюристки вы сделаетесь герцогиней Голштейн-Лимбургской и принесете в приданое вполне выкупленное графство Оберштейн, но по закону, а не так, как бывало прежде: то принцессой российской, то персидской.
– Вы знаете, – отвечала Алина грустно, – что на этом вопросе мы никогда не сойдемся; я лучше желаю погибнуть в борьбе за свои священные права, нежели удовлетвориться ролью владетельной принцессы крошечного государства и жены глупого и пошлого герцога. Скажу более: Оберштейн я выкуплю у него; но пойду ли за него замуж – я обещать не могу. Я думаю, что мне лучше остаться свободной. Это мы увидим после. Необходимости выходить замуж за принца Филиппа я не вижу; быть герцогиней Лимбургской, княгиней Священной Римской империи или просто владетельницей Оберштейна – право, все равно, в особенности для той, – прибавила Алина, – которая могла быть императрицей.
– Конечно, но обещайтесь мне, что вы тотчас же напишете Игнатию и попросите выслать эти деньги. Он может передумать, и тогда снова вы очутитесь в том же положении. Судя по его письму, мне кажется, что ему хочется заручиться вашим обещанием, что вы не станете ничего предпринимать помимо него, что вы, так сказать, откажетесь от ваших прав принцессы.
– И мне тоже кажется, – сказала Алина.
– И потому предложил вам такую крупную сумму. Игнатий не такой человек, чтобы даром бросаться такими деньгами, и поэтому пишите, что вы останетесь жить в Германии и что если он тотчас вышлет обещанную сумму, то вы приобретете графство Оберштейн и немедленно выйдете за герцога Лимбургского.
Алина написала большое письмо Игнатию и так поставила вопрос о своих намерениях в будущем, что Игнатию оставалось только немедленно выслать обещанную сумму.
В сентябре месяце главная банкирская контора города Кельна прислала в Нейсес своего уполномоченного передать сумму в сто тысяч франков Алине.
Право на графство было тотчас же выкуплено, и Алина немедленно переехала в замок Оберштейн как владетельница. Теперь она имела уже право завести хотя бы небольшой придворный штат, но не так, как прежде, не в качестве авантюристки. Теперь ее положение, ее права, титул и даже этот шаг – все было законным.
Шенк был совершенно доволен и счастлив.
– Знаете, что я вам скажу, – воскликнул он однажды, – я собираюсь сделаться честным человеком! Так как всякий человек не сознает своих недостатков, то я начинаю думать нечто очень лестное для моего самолюбия. Мне кажется, что если бы я не был найденышем на большой дороге и если бы у меня были родные и какие-нибудь средства, то я никогда не сделался бы авантюристом и мошенником. Вы увидите, что, оставаясь у вас в Оберштейне, я могу служить примером честности и добросовестности. Да зачем мне будет мошенничать и воровать, когда я буду сыт и одет, когда я буду на службе у женщины, которую я люблю всей душой? А прежнюю мою мечту нажить миллион надо бросить. Я чувствую, что становлюсь стар, устал от безобразной жизни, которую вел чуть не с юношества.
Герцог Лимбургский, конечно, тоже был несказанно рад, что Оберштейн выкуплен и принадлежит его невесте, вместо того чтобы попасть в чужие руки. Только одно обстоятельство смутило Лимбурга.
Через несколько дней после переезда владетельной графини в замок герцог явился к ней в гости в качестве владельца Оберштейна: Алина все-таки была подданной герцога.
Пробыв несколько дней в Оберштейне, герцог Филипп несколько раз начинал разговор полушутливо, полусерьезно, когда именно его подданная графиня Оберштейн пожелает выйти из подданства? А это могло случиться только при ее замужестве, с того дня, когда она сама станет герцогиней Лимбург.
Алина каждый раз уклончиво отвечала на все намеки герцога. Наконец однажды герцог Лимбург заговорил с нею прямо и спросил, когда будет их свадьба.
Алина помолчала, вздохнула и наконец вымолвила серьезно и медленно:
– Я избегала, герцог, отвечать вам прямо на этот вопрос, но нахожусь теперь вынужденной говорить. Я знаю, что вы меня любите, считаю вас за человека, которого может полюбить всякая женщина; считаю даже себя не вполне достойной вас. Я уверена, что буду с вами совершенно счастлива, но в подобного рода роковых шагах женщине надо быть осторожной, не надо спешить. Оставим этот разговор на время. Я буду жить здесь, вы – у себя в Нейсесе; мы будем часто видеться, еще более узнаем друг друга, и тогда, бог весть, может быть, мы настолько не сойдемся в характерах, что вы сами не пожелаете сделать из меня владетельную герцогиню Лимбург.
Герцог Филипп протестовал горячо, возражал Алине, уверял ее в своем неизменном чувстве и преданности, ссылался на то, что уже более полугода, как они находятся в тех же отношениях мужа и жены и, несмотря на это, никаких несогласий между ними не бывало. Но Алина стояла на своем.
– Я хочу, – говорила она, – испытать ваше чувство ко мне и отчасти мое к вам, – время не упущено, мы всегда можем соединиться перед лицом Бога и общества на всю жизнь.
Герцог уехал недовольный и сумрачный. По характеру несколько подозрительный, он думал уже, что красавица изменила ему и, сделавшись графиней Оберштейн при его помощи и согласии, собирается выйти замуж за того же Рошфора, который продолжал сидеть в тюрьме.
– Если она попросит освободить его, – думал Лимбург, – то это будет лучшим доказательством моих подозрений, и уж, конечно, я не выпущу его. Пускай умирает в заключении.
Герцог, обиженный, вернулся к себе и целый месяц не был в Оберштейне, не писал Алине, надеясь более выиграть холодностью. Дела его были в таком запущенном положении, что он воспользовался этим временем и серьезно занялся ими.
Между тем Алина начала властвовать в своих владениях. Не прошло месяца, как к герцогу стали поступать бесчисленные жалобы на самовластие и самоуправство новой владетельницы.
Действительно, оказалось, что маленькая полумонархиня так круто повернула все в своих владениях, а ее первый управляющий, нечто вроде министра, барон Шенк действовал так круто по всем вопросам, что благодушные оберштейнцы собрались уже взбунтоваться.