Жестокость и домашнее насилие. Да, это не лучшее качество для отца, но, увы, распространенное. Домашнее насилие – вещь страшная по своей сути, в ней мало кому хочется разбираться, но «врага нужно знать в лицо». Мы слабо себе представляем, насколько жестокость в наших семьях распространена как явление, потому что уверены, что под это определение попадает лишь физическое рукоприкладство, да и то – из разряда «серьезных»: менталитет нашей нации таков, что пощечины, затрещины и так далее даже за жестокость не считаются в определенных социальных кругах – напротив, это расценивается как неизбежные издержки воспитательного процесса.
А между тем домашнее насилие – это не только традиционно подразумеваемые побои и сексуальное насилие. Существуют и скрытые формы: систематические оскорбления и унижение достоинства, принудительная изоляция от внешнего мира (запрет на работу, учебу, на встречи с друзьями и даже родственниками), экономические притеснения (жесткое ограничение в финансах и требование детальной отчетности – нередко в сочетании с запретом зарабатывать самостоятельно).
Увы, домашнее насилие существует во всех без исключения социальных группах, с ним сталкиваются вне зависимости от уровня доходов, образования и положения в обществе.
Однако можно выделить некоторые общие закономерности в личностях как агрессора, так и жертвы[2].
Что же представляют собой типичные агрессоры? Это люди, которые, как правило, и сами подвергались насилию в детстве; они обладают низкой самооценкой, обвиняют других в действиях, которые совершают сами (к примеру, жестко наказывают за опоздания или ложь, будучи сами непунктуальными или нечестными), часто не осознают, что их агрессивные действия имеют для жертвы серьезные последствия («Да что ей сделается – всех лупят!»), однако хорошо понимают, по отношению к кому можно, а к кому нельзя проявлять агрессию: «домашние насильники», как правило, в обществе либо на хорошем счету, либо, как говорится, «никогда не привлекались». А еще такой мужчина нарочито традиционен во взглядах на семью и ведущую роль в ней мужчины (как и во всем обществе) – типичный домостроевец и «ревнитель патриархальных традиций». Иногда это является маркером возможного неблагополучия, поводом задуматься, что же скрывается за подобным фасадом.
Важно понимать: агрессор никогда не меняется сам по себе. Он питается страхом – страхом жертвы, и до тех пор, пока она ведет себя как жертва, то есть плачет, боится и тихо его ненавидит, он имеет над ней власть. Еще важным является знание о том, что агрессор после совершения насилия нередко стремится «подкупить» жертву: активно просит прощения, заглаживает свою вину доступными ему способами (обещаниями и уверениями, подарками, «послаблениями режима» – что в результате лишь дает новые поводы для вспышек агрессии, ведь он начинает ненавидеть себя за то, что дал слабину, и стремится реализовать ненависть на своем привычном объекте). Многие жертвы «покупаются» на это снова и снова, потому что думают, что он исправился, однако на самом деле это не так: агрессор либо окончательно сломает жертву в прямом или переносном смысле, либо однажды жертва, доведенная до отчаяния, поменяется с ним местами и применит насилие по отношению к нему. Увы, этим чаще всего и объясняются печальные случаи детской преступности, направленной против родителей.
То есть главным рычагом управления жертвами домашнего насилия является страх. Жертва боится огласки (стыдно, если о том, что тебя бьют, узнают соседи или одноклассники: мы ведь уже в курсе, что жертва не верит никому и не надеется на помощь), страшит и возможное изменение социального положения (если отца посадят, в семье не станет денег или ребенка вообще определят в детский приют, что в глазах большинства еще хуже). Еще сильнее жертва боится осуждения («сама виновата», «заработала») или чрезмерно болезненно воспринимаемого сочувствия окружающих. Словом, страх, страх и еще раз страх – то есть именно то, что «подпитывает» агрессора и позволяет подобным историям длиться годами.
Девочка, не принимающая такую модель поведения, имеет три наиболее вероятных жизненных сценария. Первый из них – отказ от близких отношений с мужчинами, которым она не доверяет в принципе, а также из чувства самосохранения: в ее понимании близкий человек и жестокость тесно связаны, и потому она не хочет выстраивать отношений ни с кем, чтобы не проживать еще раз эту боль. Второй сценарий – «укрощение строптивого», то есть попытка (сознательная или бессознательная) выбрать в партнеры похожего по психотипу человека и «справиться» с ситуацией, что в принципе невозможно. Потому что, выбирая в партнеры агрессора, девушка априори становится жертвой. Третий вариант развития событий – «женщина-мститель», которая будет наказывать мужчин за все то, что пришлось пережить в детстве. Личное счастье и создание нормальной семьи такая позиция, согласитесь, также исключает.
Девочка же с психикой послабее, которую жесткий отец попросту сломал, на роль жертвы обречена с самого начала, причем эту позицию она выберет для себя необязательно в отношениях с мужчиной. У нее, увы, будет много других возможностей и «хозяев игры»: учителя в школе и вузе, начальники на работе и даже собственные дети. Психологический портрет жертвы домашнего насилия – это практически всегда низкая самооценка, повышенная тревожность и внушаемость, неуверенность в себе, оправдание действий обидчика («это я виновата»), гипертрофированное чувство вины, подавленное чувство гнева, уверенность в том, что никто не может реально помочь, вера в миф о норме насильственных отношений в семье («битие определяет сознание», «всех детей бьют родители» и так далее), приниженное понимание роли женщины в обществе и в семье.
Итак, если вы отец и придерживаетесь максимально строгих взглядов на воспитание – просто взгляните на себя со стороны. Это лишь в ваших глазах выглядит как исполнение родительского долга. В глазах общества, не ориентированного на насилие, такое поведение в семье чудовищно и преступно, и Уголовный кодекс с такой точкой зрения, кстати, полностью солидарен. Беда в том, что доказать подобные эпизоды сложно – мать (все из тех же соображений страха и такой же жертвенной позиции, а возможно, просто разделяя подобные взгляды и не усматривая в них «ничего такого») не желает выносить сор из избы и подвергать семью риску огласки и осуждения, а сам ребенок часто слишком мал или слишком запуган, чтобы что-то внятно объяснить.
Поэтому, если вы мать, которая растит ребенка совместно с отцом, склонным к насилию, вспомните хотя бы о своем основном инстинкте – оберегания потомства, обеспечения ему возможности выжить. Я даже не говорю о моральном аспекте позиции безмолвного свидетеля издевательств над ребенком (нередко совесть крепко спит или погребена под страхом). Но может, хотя бы биология возьмет верх и однажды отрезвит?.. Кроме вас, у вашей малышки никого нет и надеяться ей не на кого.
Мачизм. Еще одна ипостась «настоящего мужчины» – образ мачо, покорителя женских сердец, подчеркнуто брутального, маскулинного, кайфующего от собственной крутизны. Мачо делает ставку на внешность, на «самцовую атрибутику», для него до преклонного возраста важны отличная физическая форма и поддержание статуса плейбоя.
Если дочка неглупа и наблюдательна, она рано или поздно научится трезво оценивать поведение подобного субъекта, познакомившись не только с его внешним блеском, но и со слезами и переживаниями матери. Девочка, вставшая на сторону мамы в неизбежно возникающих конфликтах в семье мачо (или просто сумевшая сохранить трезвый взгляд на ситуацию), будет выбирать себе мужа «от противного», то есть с совершенно другими жизненными ценностями и приоритетами.
Однако девочка, которая увидела в таком блестящем отце свой идеал, попадется на тот же крючок, что и ее мама в свое время, соблазненная внешним антуражем. Увы, подобные истории всегда заканчиваются разочарованием: мачо развивает в себе отнюдь не внутреннее содержание, а фасад, и когда ослепление этим великолепием проходит (жизненные ситуации отрезвляют), женщина с ужасом понимает, что под красивой упаковкой совершенно не сто́ящее содержимое.
Стареющий мачо – душераздирающее и жалкое зрелище, но если жена может хотя бы развестись, то дочери деться некуда, и поэтому немало дочерей «вечно молодых, вечно пьяных» краснеют от стыда, сталкиваясь с отцовскими подружками возрастом младше самих себя и переживая такие папины эскапады, что по ним хоть сценарии пиши. Уважения к родителю его сексуальная неразборчивость не добавляет, и потому наиболее вероятный сценарий развития отношений такой дочери с отцом – избегание общения. Поэтому, если вы отец именно такого типа, выбор, конечно, за вами, но стоит иметь в виду, что в старости, когда природа наложит неизбежные ограничения на ваши возможности, вам будет уже не на кого рассчитывать.
Алкоголизм. Дочери зависимых отцов, увы, находятся в группе риска в том смысле, что и сами могут стать созависимыми – то есть «удачно» вписаться в эту модель сосуществования с человеком, который в алкоголе ищет спасения от своих страхов и проблем. Любая зависимость – это бегство из неудобной реальности, попытка заглушить чувство вины, забыться. Соответственно, чем большей виной зависимого нагружает собственная семья, тем крепче замыкается круг, из которого не выбраться: человек проспится, оценит масштабы бед и разрушений (эмоциональных и фактических), его придавят стыд, злость и беспомощность, причем с такой силой, что это становится непереносимо, – и вот он уже опять готов принять «анестезию», чтобы душа так не болела. Напился – забылся, стало легче. Казалось бы, на первый взгляд безвыходное положение имеет несколько вариантов благополучного завершения, несколько техник, наиболее популярными из которых являются прощение и отказ от поддержания привычного алкоголику образа жизни.
Но… часто в игру вступает непредсказуемый человеческий фактор в виде личностных особенностей жены и детей, которые, собственно, и не выпускают отца из роли. Существует закономерность: парадоксально долго существующие неприятные, неудобные, разрушающие отношения всегда оказываются кому-то выгодны. Понятие скрытой выгоды в данном случае подразумевает в первую очередь поведение жены, которая за счет долгих лет жизни с таким человеком может почувствовать свою незаменимость («Он же без меня пропадет!»), приподнять свою низкую самооценку («Кто же еще столько тебя терпел бы? Сколько же крови выпил – мне можно памят