оих личных сумм Александра Фёдоровна тратила на пенсии неимущим и бедным, на содержание богадельни, которую учредила в Петербурге, а также на отдельные пособия, выдаваемые пострадавшим от пожаров, наводнений и иных бедствий. Но об этой стороне её деятельности заговорили лишь позже, поскольку свои благодеяния супруга Николая I оказывала с удивительной деликатностью. Узнав, например, о пожаре на окраине Петербурга, уничтожившем несколько домов, императрица Александра Фёдоровна послала доверенное лицо для раздачи погорельцам щедрого пособия, приказав узнать об убытках, понесённых каждой семьёй. Пособие этот посланец должен был выдать им лично, не говоря, от кого оно прислано.
Как-то раз государыня вызвала к себе молодого человека, в обязанности которого входило и принимать прошения бедных, поступавшие в её канцелярию, и навещать их для наведения нужных справок. С участием она расспросила его о личных делах и прибавила: «На вас возлагается трудная, подчас неблагодарная обязанность; не забывайте, однако, никогда, что вы имеете дело с несчастными; выслушивайте их просьбы, памятуя об их нуждах. Я знаю, что эта задача будет иной раз нелёгкая, но не забывайте, что вы делаете при этом доброе дело и исполняете долг, достойный похвалы».
Будучи добрым человеком, Александра Фёдоровна иногда находила в себе мужество попросить у императора помилования или облегчения участи тех, кто ждал долгие годы заключения. Но всё же обычно в дела мужа она не вмешивалась. Да и могла ли — она с её слепым обожанием своего Николая, который был её кумиром, идолом? «Дочь прусского короля, — напишут современники, находившиеся в непосредственном общении с этой хрупкой женщиной, — была воспитана в то время, когда вся немецкая молодёжь зачитывалась поэзией Шиллера и его последователей. Под влиянием этой поэзии всё тогдашнее поколение было проникнуто мистической чувствительностью, мечтательной и идеалистической, которая для нежных натур и слегка ограниченных умов вполне заменяла религию, добродетель и принципы. Александра Фёдоровна принадлежала к числу таковых... благополучие мужа и детей — в этом она видела своё назначение. Ей хотелось, чтобы вокруг неё все были веселы и счастливы, и она всегда имела доброе слово для всех и улыбку на лице, улыбку для тех, кого судьба к ней приблизила. Ей не присущи были ни суровый взгляд, ни недоброжелательный жест, ни строгое осуждение. Она любила, чтобы вокруг неё были лишь красота и блеск, оживление и смех. Не было в натуре этой императрицы и желания повелевать. Она не раз говорила, что слова «приказ» и «приказывать» понятны ей только в устах императора, которому она и сама готова была беспрекословно подчиняться».
Ценил ли император Николай Павлович эти качества жены? Он был мужчиной и, как большинство мужчин, скорее преклонялся перед слабостью, чем перед силой спутницы своей жизни. Поэтому к хрупкой и безропотной Александре он питал страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, ощущал себя её единственным законодателем. «Для него это была прелестная птичка, которую он держал взаперти, в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке, которую он кормил нектаром и амброзией, убаюкивал мелодиями и ароматами, но крылья которой он без сожаления обрезал бы, если бы она захотела вырваться из золочёных решёток своей клетки. Но в своей волшебной темнице птичка не вспоминала даже о своих крылышках». Она была императрицей самодержавного государства, и Николай Павлович стремился оказывать ей соответствующее внимание и почести, демонстрируя свою преданность. Он, государь Всея Руси, создал для жены волшебный мир великолепных дворцов и парков, роскоши и увеселений, до конца жизни относясь к ней как к избалованному ребёнку.
Таким образом, в личной жизни прусская принцесса считала себя вполне счастливой. Своего мужа она обожала, гордилась им, преклонялась перед ним. Его положительные качества возводила в энную степень, недостатки не желала видеть. Николай был ей дороже всего на свете: он — государь, он — муж, он — отец её детей. В этом принцесса Шарлотта, ставшая императрицей Александрой Фёдоровной, и видела смысл своей жизни, находясь в тени величия своего могущественного супруга. Всё, что касалось его, было ей небезразлично. Даже к его воинским занятиям она не была равнодушной, присутствовала на манёврах, смотрах, парадах, если позволяло здоровье. Всюду ей хотелось сопровождать мужа. Когда император приезжал в летние лагеря Дворянского кадетского корпуса, а делал это он регулярно, то Александра Фёдоровна обычно сидела рядом с ним в коляске, иногда вместе с детьми, гордясь своим положением и радостно слушая дружное «ура», которым кадеты, выстроившиеся в одну шеренгу, приветствовали государя. Императрица охотно сопровождала бы супруга и в дальние поездки, но он считал подобные путешествия для неё чрезвычайно обременительными.
Как-то во время одной из поездок во внутренние губернии коляска, в которой ехал Николай I, налетев на груду камней, оказавшихся на дороге, опрокинулась. Государь сломал ключицу и ребро. Губернатор города, возле которого это произошло, разместил монарха в помещении уездного училища. Здесь под наблюдением приставленных к нему врачей он должен был оставаться около трёх недель. Императрице Николай написал длинное письмо о случившемся в юмористической форме, чтобы она, не дай бог, не догадалась, что речь идёт о серьёзной травме. Прочитав письмо, Александра Фёдоровна тут же немедленно велела закладывать лошадей, чтобы выехать к мужу, хотя в это время сама была простуженной и находилась в постели. С трудом удалось отговорить её от поездки, внушив, что у императора всего лишь лёгкие ушибы и причин для беспокойства нет. Однако пока он не вернулся, тревога её была безграничной...
Нередко мысли принцессы-царицы обращались к родному дому в Берлине. В 1829 году она посетила своего отца. Старый король был безумно рад этому визиту, так как практически остался один: дочери вышли замуж: одна — за наследного принца Мекленбург-Шверинского, другая — за принца Нидерландского; сыновья женились. Вместе с Шарлоттой, которая была к тому времени уже матерью пятерых детей — два года назад она родила второго сына, Константина, — приехал в прусскую столицу и любимый зять, а затем и младшие дочери. Так что в Берлине собралась почти вся семья Фридриха Вильгельма III. В честь приезда царственной дочери король устроил Праздник белой розы, который состоялся в Новом дворце Потсдама 1 июля. В этот день императрице Александре Фёдоровне исполнился тридцать один год. Праздник удался на славу, о нём потом много вспоминали. Идея праздника принадлежала зятю царицы, герцогу Мекленбургскому, а назван он был в связи с ласкательным именем принцессы в детстве — Blanche Fleur. Этому торжеству был посвящён и знаменитый Большой кубок, созданный по проекту Фридриха Шинкеля. Ювелир Хоссауер изготовил три экземпляра этого кубка: первый для царицы (он находится сейчас в Петергофе), второй для её отца, прусского короля (его можно увидеть в музее Шарлоттенбурга), а третий для герцога Мекленбургского. Изготовленный из серебра, позолоченный внутри, инкрустированный тонкой эмалью, кубок является истинным шедевром искусства.
Принцессу-императрицу глубоко тронул праздник, данный в её честь, и она была благодарна своему любимому отцу. На третий день после всех торжеств она покинула Потсдам и вместе с супругом отправилась в обратный путь в Россию.
Последующие пять лет оказались тревожными для императорской четы. Летом 1830 года в Петербурге началась эпидемия холеры. Семья императора переехала в Царское Село, был учреждён строгий карантин, приняты все меры предосторожности.
Зимой 1831 года началась война с польскими повстанцами. Несмотря на численный перевес императорских войск, поляки сражались с изумительной храбростью. Потери с обеих сторон были значительными. «Говорят, император очень страдает, — записала в своём дневнике жена австрийского посла Долли Финкельмон. — Он чересчур чувствителен, чтобы не скорбеть о стольких жертвах — своих верных подданных и бунтовщиках, показавших такую доблесть, что даже русские по праву ими восхищаются... Императрица печальна, потому что слишком женщина. У неё нежное и любящее сердце. Её хорошо приняли в Варшаве, ей там понравилось, она содрогается от проливаемой там крови и сожалеет о всех жертвах».
Летом 1831 года вспыхнула новая волна холеры. Год назад был учреждён строгий карантин, приняты все меры предосторожности и казалось, что опасность миновала. Но страшная болезнь не дала себя уничтожить. На этот раз холера была особенно беспощадна. Эпидемия распространялась с молниеносной быстротой и через некоторое время приобрела угрожающие размеры. Не пощадила она и столицу, унося до шестисот жизней в день. Петербург опустел: все, у кого была возможность, выехали на острова. В городе и окрестностях начались волнения. Простой народ возмутили строгие меры, предпринятые властями для пресечения заразы. По городу распространяли слухи, что никакой эпидемии нет и причиной смерти множества людей не холера, а отравленная польскими агентами вода. На улице возникали драки, в них погибло немало народу. 17 июня 1831 года в Петербург пришло известие о смерти от холеры великого князя Константина Павловича. Он умер в Витебске, направляясь из Варшавы в Петербург. Болезнь сразила его за несколько часов. Из страха перед эпидемией и беспорядков на улицах и из-за траура по великому князю прекратились встречи в светских салонах.
Обо всех этих страшных событиях находившейся в то время с семьёй в Петергофе императрице старались не говорить. Она была на последних неделях беременности. 27 июля Александра Фёдоровна родила третьего сына, названного в честь отца Николаем. Чувствовала она себя плохо: всё же сказались волнения этого страшного лета, о которых она узнавала из газет.
Вскоре в Царское Село приехала княгиня Лович, теперь уже вдова. Она сама, без сопровождения кортежа, перевезла тело своего мужа из Витебска в покрытой траурным крепом карете. Похороны великого князя Константина Павловича состоялись в усыпальнице царской семьи в Петропавловской крепости в середине августа. Бедная княгиня Лович не надолго пережила своего супруга — через три месяца после его похорон она тихо скончалась в Царском Селе.