Весной императорская семья уезжала в Царское Село, однако к концу июня все переселялись в Петергоф. Эта летняя резиденция была самым любимым местом отдыха: превосходный парк, многочисленные фонтаны, близость к морю составляли особую прелесть. Александра Фёдоровна любила кататься в экипаже по окрестностям Петергофа или ходить пешком по дорожкам парка, любуясь красотами природы. Как-то, прогуливаясь, она зашла дальше обычного и среди лесной чащи увидела живописную поляну. Эта поляна ей так понравилась, что она захотела, чтобы там был выстроен небольшой дом в чисто русском стиле. Ровно через месяц, как гриб после дождя, на краю поляны появился красочный домик. В нём поселили отставного гвардейского инвалида с семьёй, который должен был содержать дом в чистоте и порядке. Для императрицы эта поляна стала настолько притягательной, что, гуляя, она ставила себе целью дойти до избушки, немного там передохнуть и отправиться обратно. Часто она брала с собой детей, которые устраивали на поляне игры или слушали рассказы бывшего гвардейца о воинских доблестях русских, вставших на защиту Отечества, когда французы вступили на российскую землю.
Очень нравилось императрице жить и в так называемой Александрии на окраине Петергофа — в небольшом дворце, расположенном в саду, который Александр I подарил своему младшему брату перед отъездом в Таганрог. Это был двухэтажный дом, построенный в виде многоугольника, по стенам которого находились небольшие балконы-веранды, усыпанные цветами. В александровском парке стояла маленькая церковь в готическом стиле, свет в которую проникал сверху через окна, сделанные в виде розеток из разноцветного стекла. В церкви стояли две скамьи и два стула — подарок императрице от воспитанниц одного из женских учебных заведений. Сиденья и спинки стульев из малинового шёлка руками девочек были расшиты золотыми узорами. По воскресеньям царская семья обычно слушала здесь обедню. Императорская семья жила уединённо, доступ сюда имели лишь учителя, доктора и немногие приближённые. Со временем этот дворец оказался тесным для увеличивающегося царского семейства, и в саду было выстроено ещё два флигеля: один для наследника престола Александра, а несколько позже другой, для его брата Константина.
Летнюю обитель семьи Александра Фёдоровна украсила картинами известного французского живописца Ладюрнера, который в то время жил в Петербурге. Его мастерская находилась в Эрмитаже — императорская чета иногда посещала её. Из Франции художника выписала Александра Фёдоровна. Она восхищалась его пейзажами и камерными произведениями. Вильгельм Адольф Ладюрнер написал также серию батальных сцен из русской истории. Некоторые его работы были вывешены в Петергофе. В России Ладюрнер жил до конца своей жизни. Умер в 1855 году и был похоронен в Петербурге на Смоленском Евангелическом кладбище. На его могиле надпись: «Художник Его Императорского Величества и Президент Академии художеств».
День рождения Александры Фёдоровны, 1 июля, обычно отмечали в Петергофе. По этому случаю помимо приглашённых гостей сюда приезжали из Петербурга сотни людей, чтобы посмотреть иллюминацию и игру воды в фонтанах, полюбоваться живописным фейерверком и увидеть царскую семью. Сама именинница выходила на балкон и приветствовала собравшийся народ. Затем давали торжественный обед, на который приглашались лишь самые близкие люди, вечером принимались поздравления дипломатического корпуса. День рождения жены Николай I всегда превращал в большой праздник.
В середине августа императорская семья вновь переезжала в Царское Село. Здесь была своя прелесть. Прямо со своего балкона Александра Фёдоровна могла спуститься по лестнице в парк, а в хорошую погоду просто посидеть на ступеньках, любуясь открывающимся перед ней прекрасным видом. Вечером под её балконом обычно играл военный оркестр, причём некоторые марши являлись сочинениями самого императора. Чтобы послушать музыку, в парке собирались люди и из соседних дач.
В Петербург все перебирались обычно в конце октября или начале ноября. Сначала жили в Аничковом дворце. Светская жизнь в столице в это время бурлила: бесконечные приёмы, балы, маскарады и прочие увеселения. Как отмечают современники, на торжественных приёмах, в беседах с посланниками, на парадах царь и царица оставались монархами. Но в развлечениях, на балах, маскарадах они превращались в обычных людей, которым не было чуждо ничто человеческое. Обожали кататься с горок на санках, до упаду кружиться в вальсе, танцевать полонезы и мазурки, участвовать в салонных играх. Александра Фёдоровна была особой поклонницей маскарадов. Переодевшись в карнавальный костюм, она, никем не узнанная, веселилась, растворившись в пёстрой толпе. Естественна, непринуждённа, свободна от фальши придворного этикета. А незаметно следующие за ней жандармы трепетали от страха за императрицу.
Когда начиналась пора предрождественских празднеств, царская семья переселялась в Зимний дворец. В сочельник все вместе собирались у нарядной ёлки. Обычай украшать ёлку в Рождество пришёл в Россию из Пруссии по желанию Александры Фёдоровны. Она устраивала праздник для своих детей, на который приглашала также детей своей свиты. Сначала государь и его дети садились каждый за свой стол с небольшой ёлочкой, украшенной разными подарками, приготовленными самой императрицей. Затем вся семья выходила в другую залу, где стоял большой длинный стол с разными фарфоровыми изделиями. Детям вручались подарки в соответствии с их возрастом, после чего разыгрывалась лотерея между придворными. Николай I обычно выкрикивал номер, выигравший подходил к Александре Фёдоровне и получал подарок — выигрыш из её рук.
С годами здоровье Александры Фёдоровны стало ухудшаться, всё чаще у неё появлялись боли в груди и мучительный кашель. Иногда супруге Николая I настолько нездоровилось, что она не могла присутствовать на придворных торжествах и праздниках. Следить за её здоровьем вызвали молодого берлинского врача Мандта, который упорно настаивал на том, чтобы императрица провела некоторое время в Крыму: сухой климат должен был подействовать благотворно. Послушавшись совета доктора, Александра Фёдоровна вместе со старшей дочерью Марией в 1837 году провела некоторое время в Алуште в имении князя Воронцова. Крымский воздух явно пошёл ей на пользу, и она стала забывать о своих недугах.
Здесь же, в Крыму, восемнадцатилетняя Мария познакомилась с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским, своим будущим супругом, присутствовавшим на манёврах русских войск, он был вторым сыном пасынка Наполеона, герцога Евгения Богарне, и баварской принцессы Августы. После падения Наполеона Евгений нашёл приют у своего тестя Максимилиана I, короля Баварии, пожаловавшего зятю княжество Эйхштадтское с титулом герцога Лейхтенбергского. Сын герцога в свои двадцать лет отличался необыкновенными способностями и широкой эрудицией и по вечерам частенько бывал у российской императрицы. Своим умом и весёлостью он снискал расположение матери и любовь дочери, симпатичной белокурой девушки с небесно-голубыми глазами и нежным цветом лица.
В Петербург императрица, сопровождаемая своим супругом, возвращалась через Москву. Она настолько окрепла, что могла вместе с государем посещать заведения, наносить визиты местной знати. Бывшая российская столица значительно изменилась со дня её последнего приезда по случаю коронации. Москва разрослась, обустроилась, похорошела. Да и осень в том году была тёплой и сухой. В Петербург с его влажным климатом, пронизывающим ветром и частыми дождями уезжать не торопились. Вернулись лишь незадолго до Рождества. И здесь Александру Фёдоровну ожидало несчастье, оставившее глубокий след в её душе и негативно подействовавшее на состояние её здоровья.
Когда императорская чета была в театре, в Зимнем дворце вспыхнул пожар. Государю сообщили об этом немедленно. Оставив супругу в ложе и не сказав ей о происшествии, он тотчас поскакал к месту пожара, отдав распоряжение музыкальные номера спектакля повторять до тех пор, пока он не возвратится с пожара. Прибыв в Зимний, Николай I приказал прежде всего вынести своих полусонных детей и перевезти их в Аничков дворец. Императрица узнала о пожаре, когда всё кончилось. В страшном волнении она сразу же отправилась ко дворцу. Её глазам предстали дымящиеся стены с зияющими отверстиями окон и дверей и почерневшие громадные статуи, торчавшие вдоль сгоревшей крыши. «Какое несчастье посетило ваше величество!» — воскликнула одна из придворных дам. «Какое счастье, — отвечала императрица, — что спасены дети, что никто не погиб! Будем прежде всего благодарить Бога за его милости в несчастии и покоримся Его святой воле».
Ущерб от пожара, к счастью, был не очень велик, даже царская библиотека не слишком пострадала. Однако всё случившееся вызвало нервное расстройство матери, ведь её дети были в опасности...
У неё опять часто стала трястись голова. Эта нервная болезнь возникла ещё в конце 1825 года в связи с декабрьскими событиями в Петербурге. Дрожь была еле заметна; она проходила, когда императрица была спокойна, но как только её начинало что-то мучить, морально или физически, недуг появлялся снова.
Зиму Александра Фёдоровна провела в Петербурге вместе с семьёй, следила за ростом и успехами своих детей, охотно занималась с ними. Немало времени проводила за чтением своих любимых исторических книг или за фортепьяно. Музыка отвлекала от грустных дум. Но между тем здоровье ухудшалось. Весной, по рекомендации врачей, императрица выехала за границу. Муж и дети сопровождали её. В столице Пруссии царской семье был оказан торжественный приём. Императору Николаю было присвоено звание почётного гражданина Берлина. В ответ на это он приказал выстроить на улице — Унтер дён Линден — большой дом для русского посольства, домовладельцем которого он становился, и подарил городу значительную сумму денег. На них построили затем больницу, названную в его честь Николаевской.
Несколько недель императрица провела на юге Германии, от тихой, спокойной жизни и более тёплого климата здоровье её заметно поправлялось. Как когда-то она сама, её младшая дочь, тринадцатилетняя Александра, очень любившая цветы, собирала букеты из полевых цветов и с радостью дарила их своей матушке или музицировала с ней в четыре руки, подпевая своим ещё неокрепшим детским голосом.