«Я твоя, а ты мой, будь уверен. Ты заперт в моём сердце, ключик потерян, и тебе придётся остаться там навсегда».
Этим словам суждено было сбыться. До конца жизни чувство взаимной любви этой четы не остывали. Не могли охладить их ни сплетни, ни интриги, с которыми им пришлось столкнуться впоследствии не один раз.
Свадьба была назначена на весну 1895 года. Но судьба решила распорядиться иначе. 5 октября Аликс, будучи в Дармштадте, где она ожидала приезда своего жениха, получила телеграмму, срочно вызывавшую её в Крым. Отъезд произошёл поспешно. На поезде принцесса через Берлин доехала до границы России, где была встречена сестрой Эллой. На имя Аликс от московского губернатора поступила телеграмма: «В минуту вступления её Великогерцогского Высочества на нашу родную русскую почву Москва сердцем и мыслями вместе с Вашим Императорским Высочеством встречает Вашу Августейшую сестру. Горячие наши молитвы сопутствуют Вашим Высочествам туда, где ныне сосредоточены все надежды и сердца России».
Принцесса ответила: «Глубоко тронута, что Москва вспомнила обо мне в минуту вступления моего на почву новой для меня, но уже давно дорогой родины. Сестра и я от души благодарим древнепрестольную столицу и не сомневаемся в горячности её молитв о здоровье нашего возлюбленного Государя. Да поможет нам Бог. Алиса». Поездом, как обычные пассажиры, сёстры прибыли в Симферополь, где их встретил наследник престола. Он привёз их в Ливадию. Там, несмотря на недомогания и слабость, император Александр III ласково приветствовал свою будущую невестку.
Аликс поняла, что недалёк тот час, когда её Ники должен будет занять место угасающего богатыря-отца, и ей было больно, что ближайшие родственники государя явно игнорируют наследника и обращаются с ним, как «с пустым местом», словно не он, а кто-то другой возьмёт бразды правления в свои руки. В дневнике жениха она сделала такую запись:
«Любимое дитя, молись Господу! Он утешит тебя. Не чувствуй себя униженным. Твоя Санни (так называл её Николай. — Прим. авт.) молится за тебя и любимого нами больного... Будь твёрд и сделай так, чтобы доктора приходили к тебе ежедневно и сообщали, как он себя чувствует... чтобы ты всегда первым знал об этом... Ты — любимый сын отца, и тебе должны говорить всё и спрашивать у тебя обо всём. Прояви свою собственную волю и не позволяй другим забывать, кто ты. Прости меня, любимый».
Это было со стороны принцессы первой попыткой оказать давление на Николая, пока ещё цесаревича. Что побудило её к этому? Честолюбие или боль за самого близкого ей человека, которого природа не наградила силой воли, столь необходимой для державного правителя? Да он и не был готов принять на себя тяжесть царского наследия. Отцу исполнилось лишь сорок девять лет, кто бы мог подумать, что этот мощный человек так рано оставит престол.
Вскоре царь скончался. На следующий день невеста его наследника была миропомазана. Молодой император издал свой первый указ, который провозглашал новую веру, новый титул и новое имя принцессы Алисы Гессенской, лютеранки, ставшей православной великой княгиней Александрой Фёдоровной.
Гроб с телом усопшего был доставлен в Санкт-Петербург. У Николаевского вокзала членов царской семьи ожидали красные золочёные кареты, обитые чёрным крепом. Около четырёх часов траурный кортеж по грязным от мокрого снега улицам медленно продвигался к Петропавловскому собору. Город безмолвствовал, слышались лишь приглушённая дробь барабанов, стук копыт и колёс экипажей да печальный звон погребальных колоколов. Гессенская принцесса, теперь уже великая княгиня Александра Фёдоровна, закрытая густой вуалью, ехала в отдельной карете вслед за семьёй Романовых. Люди в толпе старались разглядеть свою будущую императрицу. Иногда слышался шёпот: «Она пришла к нам за гробом, плохое это предзнаменование».
Таким было начало восхождения на «Голгофу» для немецкой принцессы, разделившей трон с последним российским императором. Разве могла она предполагать, что её въезд в Санкт-Петербург будет столь мрачным!
Холод одиночества и страшные предчувствия сковывали сердце бедной девушки, слёзы стекали по щекам. Она едва сдерживала рыдания. Аликс знала, что её жених хотел, чтобы их свадьба состоялась в Ливадии и чтобы она въезжала в российскую столицу уже супругой царя. Но братья его почившего отца, великие князья, воспротивились этому. Было принято решение, что венчаться наречённые будут в столице после похорон императора.
Пока принцесса Аликс остановилась в Петербурге у своей сестры, великой княгини Елизаветы Фёдоровны; Николай же занял свои комнаты в Аничковом дворце. Виделись они лишь урывками. Как могла, невеста поддерживала своего Ники́: «У тебя много тяжёлых обязанностей; да даст тебе Господь сил нести и исполнять их. Позволь той, которой Господь даст скоро стать твоей единственной жёнушкой, разделять с тобой все радости и печали».
Брачная церемония состоялась через неделю после погребения Александра III, в день рождения вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны — по этому случаю протокол допускал краткое прекращение траура. По воспоминаниям одной из фрейлин принцесса Гессенская в этот день была очень грустна и бледна. Вместе с матерью Николая она проехала по Невскому проспекту в Зимний дворец. Там перед знаменитым золотым зеркалом невесту по традиции должны были нарядить дамы из императорской фамилии. Это было своего рода ритуалом, длившимся около трёх часов.
На Аликс надели парадное платье из серебряной парчи и подбитую горностаем парчовую мантию с длинным шлейфом. Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна сняла с себя сверкающую бриллиантами брачную корону, поднесла её на красной бархатной подушечке гессенской принцессе и бережно возложила эту корону ей на голову. Через галереи дворца женщины вместе прошли в церковь, где уже ждал Николай, одетый в мундир гусара. Взяв зажжённые свечи, жених и невеста подошли к митрополиту. После краткой церемонии венчания они стали мужем и женой. И хотя по случаю бракосочетания молодого императора съехалась вся её семья, Александра Фёдоровна, как она теперь звалась, чувствовала себя сиротливо. Своей старшей сестре Виктории она затем напишет в Англию: «Наша свадьба казалась мне просто продолжением панихиды с тем отличием, что я надела белое платье вместо чёрного».
В Аничковом дворце, где отныне предстояло жить новобрачным, Мария Фёдоровна встретила молодых по русскому обычаю — хлебом-солью. Там же прошла и их первая брачная ночь. Ещё до того, как идти спать, Александра Фёдоровна записала в дневнике мужа: «Наконец-то вместе, на всю жизнь, и, когда кончится эта жизнь, мы встретимся снова в другом мире и останемся вместе навечно. Твоя, твоя». А на следующее утро под влиянием доселе неведомых ей чувств она писала: «Никогда не предполагала, что могу быть такой счастливой в целом мире, так чувствовать единство двух смертных. Я люблю тебя, в этих трёх словах вся моя жизнь».
Спустя двадцать пять лет один из свидетелей бракосочетания напишет: «Это был самый несчастливый брак, создавший самую несчастную семью в истории романовского рода». Это вполне перекликается с философией Аликс, которая как-то в письме к своему жениху написала: «Поскольку прошлое миновало и никогда не вернётся, а будущего мы не знаем, то лишь настоящее можно назвать нашей собственностью».
Итак, немецкая принцесса, получившая британское аристократическое воспитание, стала женой молодого российского царя. Не обученный и не подготовленный к управлению государством, скорее солдат, чем правитель и политик, сын Александра III и датской принцессы Дагмары стал главой огромной империи, занимающей шестую часть суши нашей планеты. Отныне ему были подвластны сто семьдесят миллионов людей, говорящих более чем на двухстах языках и наречиях. С первых же дней правления на супруга Александры Фёдоровны стала оказывать давление вся семья. Особенно четыре брата почившего императора, которые сочли, что молодой и неопытный племянник не может самостоятельно решать государственные вопросы и нуждается в их опеке. Великие князья вообще не замедлили продемонстрировать свою полную независимость, чего не могли себе позволить при прежнем государе, державшем всех Романовых в полном подчинении своей воле.
Всё это, естественно, задевало самолюбие молодой императрицы, которая хоть и пыталась порой направить своего Ники на самостоятельную стезю, но прекрасно сознавала и свою неопытность. Ведь в отличие от своей свекрови, да и всех других принцесс-цариц, которые вступили на престол лишь через несколько лет после своего замужества, принцессе из Гессена пришлось сразу же по приезде в Россию стать супругой императора. Всё было новым: традиции семьи Романовых, народ, язык, обстановка при дворе. Но, будучи человеком долга, она по мере своих сил старалась помочь мужу.
Многими годами позже сестра Николая II, великая княгиня Ольга Александровна, напишет о жене своего брата: «Она была просто совершенство в своём отношении к Ники́, особенно в первые дни, когда на него свалилось столько государственных дел. Её мужество, несомненно, спасло его. Неудивительно, что он звал её «солнышко» — её детским прозвищем. И она оставалась единственным светом в его далеко не безоблачной жизни...»
Вплоть до осени 1895 года продолжался траур — не было торжественных приёмов, балов, спектаклей. Зиму молодожёны прожили в Аничковом дворце, где императрица Мария Фёдоровна оставалась полной хозяйкой. Николай немало времени проводил с матерью, чтобы несколько утешить её своим присутствием, иногда обращаясь к ней за советом по какому-либо политическому вопросу. Александра Фёдоровна не привлекалась к этим беседам. В глазах вдовствующей императрицы она оставалась молодой девушкой, только недавно приехавшей из Германии в Россию и не разбирающейся в вопросах государственной политики. Да и взаимная ревность, столь часто возникающая между свекровью и женой сына, создавала определённую напряжённость. Мария Фёдоровна, приятная в обхождении и интересная собеседница, была крайне властолюбивой женщиной, а после смерти мужа эта её черта достигла своего апогея. Немалое раздражение Александры Фёдоровны вызвал отказ свекрови на просьбу Николая передать ей фамильные драгоценности, традиционно переходившие от одной российской императрицы к другой, хотя протокол требовал, чтобы супруга царя надевала их по официальным случаям. Лишь когда невестка заявила, что к драгоценностям она не питает никакого интереса и вообще никогда не будет их носить, мать-императрица, чтобы не доводить дело до публичн