Уже одно то, что я вам отвечаю, – не так уж мало. Я не должна была бы этого делать. Я не хочу и не могу лгать. Моя роль может быть сыграна только безукоризненно; от меня ждут чего-то сверхъестественного. Но завоеванный мною авторитет послужит поддержкой и вам.
Вы и ваша семья можете быть уверены в исключительно внимательном отношении с моей стороны и в моей дружбе, сопровождаемой всем уважением, какое только можно себе представить.
Легко можно представить и другое: каково было человеку любящему получить такое письмо – несомненное свидетельство разрыва. Он пишет в дневнике:
…Я дважды написал императрице: «не делайте меня королем, призовите меня к себе».
Две причины диктовали мне такие слова.
Первая – чувство, которое я все еще хранил в своем сердце. Вторая – убеждение в том, что я сумею больше сделать для моей родины, находясь вблизи императрицы, чем будучи королем здесь. Тщетно. Мои мольбы не были услышаны. Екатерина считала, что титул короля – достаточная награда.
Она действительно так считала. Разве это не истинная щедрость – расплачиваться за любовь короной? К тому же в Петербурге он ей абсолютно не нужен, а в Варшаве может пригодиться. Так, кстати, и вышло: он стал марионеткой в ее руках, помог России вместе с Австрией и Пруссией трижды разделить польское государство и тем самым его уничтожить. Он не желал этого, страдал, но не имел ни воли, ни реальной возможности противостоять могущественным соседям. Свое безволие, которое поляки расценивали и продолжают по сей день расценивать как предательство, он оправдывал любовью к величайшей из женщин.
Она до конца дней не желала его видеть. Хотя одна встреча все-таки состоялась. Екатерина была любезна, но холодна, как лед. После ее смерти ставший императором Павел Петрович проявил уважение к потерявшему государство, корону и отвергнутому своим народом последнему польскому королю: поселил бывшего возлюбленного матери в Петербурге, в роскошном Мраморном дворце. Но за этим широким жестом трудно было не увидеть намека: дворец Екатерина построила для Григория Орлова, занявшего в ее сердце место Станислава Августа. Теперь Станислав Август жил во дворце своего удачливого соперника. Еще один удар по самолюбию…
Станислав Август Понятовский на два года пережил свою царственную возлюбленную и успел написать воспоминания. О себе, о Польше, но главное – о ней.
Мне кажется, ее увлечение Григорием Орловым во многом объясняется тем, что он был полной противоположностью осторожному, изнеженному Понятовскому, в котором она разочаровалась. На Орлова она обратила внимание потому, что при дворе много говорили о его воинских подвигах (в сражении при Цорндорфе он был трижды ранен, но не покинул поле боя) и безумных выходках. Присмотрелась. Этот гигант с прекрасным, нежным лицом Аполлона нравился любой женщине. А она снова была одинока. Она только что с горечью поняла, что идеализировала бывшего возлюбленного (точно так же будет идеализировать и этого, и всех прочих – таков уж ее характер). И она – влюбилась. Между тем знаменитый историк, знаток той эпохи, Казимир Валишевский, писал о новом увлечении Екатерины:
Неумный и совершенно необразованный, он вен такой же образ жизни, что и все его товарищи по полку, но доводил его до крайности, проводя все свое время в игре, попойках и в ухаживании за первой встречной. Всегда готовый на ссору и на то, чтобы снести голову своему обидчику, – он не боялся пожертвовать жизнью, когда у него не было для расплаты другой монеты; смело ставил на карту все свое состояние, тем более что терять ему было нечего; всегда казался подвыпившим, даже в те минуты, когда случайно был трезв; горел неутомимой страстью ко всем наслаждениям; приключений шкал со страстью и жил в каком-то непрерывном безумии; таков был человек, входивший в жизнь будущей императрицы.
Интеллектуал Валишевский явно не одобряет выбора Екатерины. Но она выбрала именно того, кто был ей нужен в тот момент. Неумный, необразованный? Что из того? Ума у нее самой хватало. Ей нужен был человек бесшабашной смелости, безумной отваги и, что не менее важно, – любимец гвардии. Она ведь знала, на что способна русская гвардия (с детства помнила рассказы Бецкого). Она готовила переворот, пока – одна, без помощников и советчиков. Но понимала: без поддержки гвардии ей не обойтись. Так что необузданный красавец может оказаться весьма полезным. Нет, ее связь с Орловым не строилась на расчете. Просто в ее чувстве находилось место и расчету тоже. И этот расчет оправдался: братья Орловы сумели привлечь на ее сторону достаточно лихих гвардейцев, которые буквально на руках вознесли ее на русский престол. А о том, что главным было все-таки чувство, а не расчет, свидетельствует ее крайняя неосмотрительность: незадолго до решающих событий она забеременела. Отношения с мужем не оставляли надежды, что он отнесется к этому снисходительно. Времена, когда он позволял себе развлекаться в обществе жены и ее любовника, давно миновали. Петр всерьез задумал жениться на Елизавете Романовне Воронцовой. В манифесте о восшествии на престол он даже не упомянул ни жену, ни сына. Это был плохой знак. И все же приличия требовали найти убедительный повод для официального разрыва с женой. И она сама легкомысленно дала ему этот повод. Как удалось ей скрыть беременность, уму непостижимо. Но рожать в том же дворце, где рядом мечтающий избавиться от нее муж! Кстати, это был уже Зимний дворец, в который императорское семейство въехало сразу после кончины Елизаветы Петровны и воцарения Петра Федоровича под именем Петра III.
11 апреля 1762 года начались роды. Что будет, если она не сумеет сдержать крик?! Ее спас верный слуга, тот самый Василий Шкурин, которого когда-то канцлер Бестужев-Рюмин приставил к ней в качестве соглядатая. Он поджег собственный дом, чтобы отвлечь Петра Федоровича, который всегда наслаждался зрелищем пожаров. Царь попался на эту уловку, побежал смотреть, как горит чужое добро.
В это время Екатерина родила мальчика, который получит имя Алексей, отчество по отцу – Григорьевич, а фамилию Бобринский, по названию села Бобрики, купленного для него матушкой в Тульской губернии. А пока Шкурин укладывает новорожденного в бельевую корзину и уносит из дворца. Едва родив, она снова лишается ребенка. Правда, по совсем другой причине, но все же… Это едва ли способствовало бурному расцвету материнских чувств. Да и до того ли ей было! Она готовила революцию.
Я думаю, нет смысла подробно рассказывать о перевороте 28 июня 1762 года. В нашей истории немного эпизодов, описанных столь подробно и столь многократно. Источники у всех авторов этих описаний одни, поэтому ничего нового мой пересказ не прибавит. А вот проанализировать мотивы поведения Екатерины Алексеевны очень интересно, тем более что почти все исследователи видят один мотив: жажду власти. Этот мотив вполне правомерно считать главным, но уж наверняка он не был единственным: не так примитивно устроена была будущая великая государыня.
Итак, возникает заговор с целью свергнуть насаждающего прусские порядки императора Петра III (заговор, на первый взгляд, кажется несерьезным: больше разговоров, чем дела). Неожиданный арест одного из заговорщиков, капитана Петра Богдановича Пассека, и опасение, что он, не выдержав пыток, выдаст остальных, заставляет начать действовать. Екатерину спешно привозят из Петергофа в столицу, где ей радостно присягают гвардейские полки. Свергнутый император в это время мечется между Ораниенбаумом, Петергофом и Кронштадтом, нигде не находя поддержки. Прекрасная, как амазонка, Екатерина во главе отряда заговорщиков верхом на своем любимом Бриллианте прибывает в Петергоф. Потом – арест Петра, его отречение, отъезд в Ропшу (ему предложили самому выбрать место временного заточения, пока не будут готовы апартаменты в Шлиссельбургской крепости; он выбрал Ропшинский дворец).
И вот – внезапная смерть ропшинского пленника. Официально объявили: от геморроидальной колики. Но ни для кого не было секретом: бывшего императора (именно так именовала Екатерина свергнутого супруга в официальных бумагах) убили. Убивать она, почти наверняка, не приказывала. Но как кстати оказалась эта смерть! Теперь ей никто не мешал. Россия была в ее власти.
Правда, предстояли еще весьма неприятные хлопоты, связанные с похоронами Петра Федоровича. Довольно подробно описал это митрополит казанский Вениамин (Пуцек-Григорович), бывший в 1762 году архиепископом Санкт-петербургским. Тело императора привезли на утренней заре в лавру и поставили в зале тех деревянных покоев, где жил архиепископ. Три дня, как положено по древнему обычаю, приходили туда, чтобы отдать покойному последний христианский долг, не только вельможи, но и «всякого звания люди». Указ новой государыни приглашал подданных проститься с телом Петра «без злопамятствия». Он лежал в скромном гробу, так непохожем на роскошный гроб, в котором недавно хоронили Елизавету Петровну; сложенные на груди руки одетого в поношенный голштинский мундир императора были в больших белых перчатках, на которых запеклась кровь. Это были следы не слишком аккуратного вскрытия (оно, кстати, показало, что у Петра было невиданно маленькое для взрослого человека сердце). Тело перенесли в церковь и после подобающей церковной церемонии похоронили в Благовещенской церкви без всякой пышности. Екатерины на церемонии не было: сенаторы убедили ее в монастырь не ходить и на погребении мужа не присутствовать.
Ей и в самом дурном сне не могло привидеться, что еще предстоит встреча с супругом на этой земле. После восшествия на престол Павел приказал извлечь из могилы истлевшие за 34 года останки того, кого считал родителем (сохранились только кости, шляпа и перчатки), уложить в роскошный гроб и поставить его в Зимнем дворце рядом с гробом матери. Через три дня обоих перенесли в Петропавловский собор, похоронили рядом. Будто вернулись времена, когда Елизавета Петровна силой заставляла их спать в одной постели. Похороны сопровождались церемониалом сколь торжестве