Хочется верить, что Александра Федоровна писала все это не для того, чтобы придать гласности чужую тайну. Похоже, она действительно была ошеломлена. К тому же запись эта сделана в то время, когда ее семейная жизнь с Николаем Павловичем была еще безоблачна, и ей просто трудно было представить, что отношения между супругами могут быть совсем другими.
Что же касается историка Николая Михайловича Романова, то он рассказал потомкам не только о самой загадочной из российских императриц, но и создал убедительную и многоплановую картину Александровской эпохи. Его иногда укоряют, что героиню свою слишком он любил, что не всегда был беспристрастен. На мой взгляд, это – достоинство: можно ли писать о человеке, к которому ты равнодушен? Да и зачем?
Императрица Мария Александровна скончалась почти за 30 лет до того, как осуществилась ее мечта: появилась книга о ее обожаемой тетушке.
Когда случилась революция, Николаю Михайловичу не было еще и 60. Для ученого – возраст продуктивный. Он мог бы сделать еще очень много. Не при новой власти, конечно. Мог бы бежать за границу, но жизни без России не представлял, как и любимая героиня его исторических исследований. Потому и остался. Бояться не видел причин: никогда не сделал ничего во зло своему народу. Но ни научные заслуги, ни репутация вольнодумца, enfant terrible семейства Романовых, не спасли Николая Михайловича от большевиков. В январе 1919 года его вместе с родным братом Георгием Михайловичем, двоюродными братьями Павлом Александровичем (младшим сыном Марии Александровны) и Дмитрием Константиновичем (братом, к счастью, уже покойного великого князя Константина Константиновича, известного поэта К. Р.) расстреляли и закопали на территории Петропавловской крепости. Где, так и остается неизвестным.
Зато известно: до последней минуты он не расставался со своим любимым персидским котом – единственным оставшимся у него близким существом. В юности Николай Михайлович влюбился в свою кузину, принцессу Викторию Баденскую. По законам православия, брак между столь близкими родственниками был невозможен. Великий князь так и остался одиноким: ни жены, ни детей.
И еще известно: узнав о его аресте, Алексей Максимович Горький, которого за последние годы только ленивый не попрекнул сотрудничеством с большевиками (причем все дружно делали вид, что не ведают, сколько жизней он спас благодаря этим связям), бросился к Ленину, умолял пощадить выдающегося историка. «Мы не нуждаемся в историках», – строго ответил вождь революции. И ведь был прав: те, кто в очередной раз переписывал наше прошлое, – не историки. Они называются как-то иначе…
Жестокая судьба все-таки пощадила императрицу Марию. Ей выпало похоронить только двоих своих детей. Ни до неожиданно ранней смерти Александра (император Александр III скончался от болезни почек, ему было всего 49 лет), ни до убийства Сергея (его взорвал террорист Каляев), ни до гибели Павла дожить ей было не суждено. До убийства мужа, несмотря ни на что, любимого, – тоже.
Мистицизм был ей чужд, но совершенно игнорировать приметы и предчувствия она не могла. Я уже писала о черной накидке в день свадьбы. Но сама она этой накидки не видела – ей рассказали. А вот то, что случилось на коронации, она видела своими глазами… Это было в ее любимой Москве. В день восшествия на престол с колокольни Ивана Великого неожиданно упал колокол. Погибли двое прохожих. Она была в ужасе: царствование начинается с невинной крови. Какое жуткое предзнаменование! Правда, кто-то тут же вспомнил, что в последний раз колокол падал, когда Наполеон вынужден был покинуть Москву. Так что, похоже, примета вовсе не плохая. Мария Александровна появилась в Успенском соборе в платье из расшитой серебром парчи с длинным треном. Высокая, стройная, с тонкой талией, которая, казалось, вот-вот переломится, она казалась совсем юной (а было ей к тому времени уже 32 года). Двигалась, опустив глаза, медленно, будто плыла, не касаясь земли. Присутствовавшие на коронации вспоминали, что выражение ее лица было исполнено такой благоговейной чистоты и сосредоточенности, что у многих невольно наворачивались слезы умиления. И еще многие заметили, что ее облик странно, даже трагически контрастировал с пышностью и блеском окружающей обстановки.
После того как митрополит облачил Александра в мантию, возложил регалии и передал новому государю корону, которую тот сам надел на себя, император подозвал супругу. Она встала перед ним на колени. Он возложил на нее маленькую корону. И вдруг… корона упала и покатилась к ногам Александра. Марии стало страшно: «Наверное, мне не придется долго царствовать…» – эти слова слышали все, кто стоял поблизости. Потом их не раз вспоминали и истолковывали падение короны как дурную примету, которая не могла не сбыться. Хотя все объяснялось просто: статс-дама, графиня Клеопатра Петровна Клейнмихель, плохо прикрепила корону к волосам императрицы.
Отступление о том, кто должен был стать императором Николаем II
Я уже упоминала и о противоречиях, возникших между Марией Александровной и ее супругом по поводу воспитания наследника, и о трагедии, обрушившейся на императорскую семью в 1865 году. Начну с первого. Поначалу, еще при жизни Николая I, воспитателями цесаревича были назначены генералы Николай Васильевич Зиновьев и Григорий Федорович Гогель, люди честные, но приверженцы давно устаревших взглядов на роль будущего государя, они пытались воспитать скорее самодержца XVIII века, чем императора, которому предстояло править страной на рубеже века двадцатого. Марию Александровну это очень беспокоило, и сразу после смерти свекра она определила для наблюдения за учением старшего сына Владимира Павловича Титова, известного не только честностью, но незаурядным умом и блестящей образованностью. Он прекрасно сознавал свою ответственность перед историей, ведь ему предстояло воспитать человека, от которого во многом будет зависеть будущее великой страны. В учителя наследнику он подобрал людей сведущих и способных. На свою беду, эти его назначения утверждала сама Мария Александровна и мужу о них не докладывала. Не потому, что пренебрегала его мнением, просто считала, что он и так слишком занят государственными делами. Но «доброжелатели» не замедлили донести государю, что его супруга окружает наследника «красными» учителями. Александр Николаевич был разгневан: «Видно, вы распоряжаетесь воспитанием моих детей без моего согласия!». Императрица проявила редкое упорство: Титов умен и благороден, его влияние на цесаревича самое положительное.
Но тут Титов выступил с инициативой: цесаревич должен прослушать курс в университете, в наши дни это необходимо.
О реакции двора на это предложение писал князь Долгоруков: «Вся царская дворня возопила: „Титов – якобинец!“, и в течение нескольких месяцев зимы 1857-1858 года, если бы царской дворне предложили вопрос: „Кто хуже, Титов или Робеспьер?“, она бы тотчас воскликнула: „Разумеется, Титов“. Люди с умом и со здравым рассудком (имеется в виду императрица и те, кто разделял ее взгляды. – И. С.) тщетно указывали на примеры европейских принцев, которые слушают курсы наук в университетах, но в Зимнем дворце этого и понять не могли. Ведь и то правда: европейские принцы предназначены быть истинными монархами, то есть монархами конституционными, а Николай Александрович предназначается быть самодержцем, сиречь миропомазанным фельдфебелем! На что ему университет? Преображенский манеж гораздо ближе к цели!»
В противовес этому мнению приведу случай, происшедший во время визита наследника в Италию. Дело было в Милане. Принц Гумберт Сардинский тепло принимал русского царевича. Николай Александрович, который с самых ранних лет интересовался вопросами государственного управления, попросил принца рассказать об организации судов в его стране. Гумберт засмеялся: «Вы спрашиваете о вещах, о которых я не имею никакого понятия. Это у вас владыки должны знать закон и учреждения. У нас, при парламентском режиме, это дело палат, а не наше». Так может быть, князь Долгоруков не вполне прав, отдавая предпочтение западному способу обучения принцев крови?…
А тогда, когда Александр узнал, каких учителей императрица выбрала для наследника (она руководствовалась только профессиональными качествами педагогов, не принимая во внимание их политические пристрастия), он приказал немедленно устранить от сына некоторых из назначенных Титовым преподавателей. Титов был оскорблен и подал прошение об отставке. Императрица больше не сопротивлялась, только плакала втихомолку. Правда, ей удалось пригласить учителем французского языка к сыну англиканского пастора Курьяра. Он учил французскому языку королеву Викторию (как было известно императору Александру, справился с этой задачей блестяще) и после окончания ее воспитания был свободен.
Его просвещенное влияние на царевича радовало и обнадеживало императрицу. А вскоре назначенный главным воспитателем граф Сергей Григорьевич Строганов добился замены генералов, явно тормозивших образование будущего императора. На их место был поставлен полковник Оттон Бурхардович Рихтер, человек честнейших правил и благороднейшего характера. Отношения с учителями были у матери ученика самые доброжелательные.
Константин Дмитриевич Кавелин, профессор Петербургского университета кафедры гражданского права, преподававший наследнику русскую историю и гражданское право и уволенный по приказу императора за излишне либеральные взгляды, вспоминая о своих беседах с государыней по вопросам воспитания ее старшего сына, писал, что «эта женщина разбирается в них лучше педагога».
Не случайно, если что-то беспокоило учителей в характере или взглядах юноши, они рассказывали об этом Марии Александровне, а она беседовала с сыном, деликатно, неназойливо помогала ему разобраться в своих заблуждениях или давала возможность доказать свою правоту. Все ее дети (хотя и не все выросли людьми безупречными) боготворили мать не только по долгу, но и потому, что она, в отличие от большинства взрослых, склонных навязывать детям свою волю, относилась к ним не только с неизменной любовью, но и с уважением.