Во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг… Уехал из Пскова в 1 час ночи с тяжелым чувством пережитого; кругом измена, и трусость, и обман.
Существовало старинное предание, будто если на трон взойдет царь Михаил II, Россия получит то, что было ее многовековой целью, – Константинополь. Кроме того, Англия и Франция, постоянно блокировавшие продвижение России на юг, к этому времени изменили позицию: в случае победы в войне России был обещан Константинополь. Но Михаил II от престола отрекся, возложив окончательное решение вопроса о том, оставаться ли России монархией или стать республикой, на Учредительное собрание. Судьба этого собрания известна. Кто не помнит ставшей хрестоматийной фразы: «Караул устал!»?
В войне Антанта победу одержала. Но без России. 28 июня 1919 года в Версальском дворце был торжественно подписан мирный договор. Страны-победительницы делили добычу. Об обещанном России Константинополе никто и не вспомнил, как и о почти двух миллионах русских солдат и офицеров, павших за общее дело. России на пиру победителей места не было. Ей досталось другое: ненависть, голод, кровь. Реки крови. Российскую империю победила революция.
Падение монархии было встречено ликованием. И в России, и на Западе, в обоих враждующих лагерях. Вильгельм II с восторгом воскликнул: «Это подлинный Божий дар для Германии!» (если бы знал, что в скором будущем ждет немецкую монархию и его самого!). Американский президент Вудро Вильсон заявил:
Прекрасные и обнадеживающие события произошли в последние недели в России. Самодержавие свергнуто, великий благородный русский народ присоединился во всем своем наивном величии и мощи к силам, которые борются за свободу на земном шаре, за справедливость и мир.
В Париже министр-социалист Альбер Тома восхищался: «Самая солнечная, самая праздничная, самая бескровная революция!». Пожалуй, один Морис Палеолог, чуть лучше знавший Россию, предостерегал:
Русская революция по существу архаична и разрушительна. Она может привести лишь к ужасной демагогии черни и солдатчины, к разрыву всех национальных связей и к полному развалу России… к варварству, ужасу и хаосу. Поддержка, которую вы оказываете крайним элементам, ускорит окончательную катастрофу.
Палеолога никто не слушал. Эйфория охватила весь мир, уже тогда гордо именовавший себя цивилизованным. Ему еще предстояло узнать, что это такое, «самая солнечная, самая праздничная революция»…
Поразительно, как всего за 23 года последней в России императорской чете удалось до такой степени подорвать престиж и династии, и монархии как таковой. В стране, привыкшей к Романовым, пережившей под их управлением не только множество бед и лишений, но никак не меньше грандиозных побед, одни радовались падению монархии, другие оставались равнодушными. В отчаянии были только родственники и кое-кто из приближенных.
«Новость об отречении Ники подействовала как удар грома, – вспоминала младшая сестра бывшего императора, великая княжна Ольга Александровна, жившая с матерью в Киеве. – Мы были оглушены. Мать была в ужасном состоянии. Она продолжала твердить, что это величайшее унижение в ее жизни… Она во всем обвиняла бедную Алике».
Мария Федоровна немедленно выехала в Могилев, где располагалась ставка верховного главнокомандующего, которым еще несколько дней назад был ее сын. Они провели вместе три дня. Вдовствующая императрица, всегда остроумная, блестящая, решительная, утратила свою царственную осанку, выглядела постаревшей и жалкой. Сын, которого она всю жизнь учила правильному поведению, теперь помогал ей держать себя в руках. Они простились в надежде скоро увидеться в Крыму. Больше они не встретятся никогда…
Александра Федоровна в то время находилась в Царском Селе с больными детьми (у них была корь). Когда узнала, что солдаты Петроградского гарнизона перешли на сторону взбунтовавшейся толпы, не поверила. И все же предупредила офицеров охраны: «Что бы ни случилось, не надо выстрелов. Я не хочу, чтобы из-за нас пролилась кровь». Наутро ее постиг вовсе уж неожиданный удар: гвардейский экипаж во главе с великим князем Кириллом Владимировичем, призванный охранять царскую семью, покинул свой пост и, с красными бантами на груди, отправился в Думу, оставив в Александровском дворце совершенно беззащитных женщин и детей.
И все-таки она до конца считала все происходящее временным недоразумением, бесстыдной выходкой кучки зарвавшихся негодяев. Была убеждена: народ разберется, ведь он так любит и Ники, и ее, свою добрую государыню. Поразительно, газеты были полны обвинений в ее адрес, карикатур, грязных сплетен. Трудно представить, что все это от нее удавалось скрывать. Значит, не верила, считала происками немногочисленных врагов, недостойных ее внимания. Зато свято верила поддельным письмам, которые показывал ей Протопопов. В них была такая преданность, такое преклонение! Возможно, эта вера в народную любовь помогала ей с достоинством переносить все лишения в последний год жизни, когда она была уже не императрицей, а просто гражданкой Романовой.
А может быть, причиной ее удивительного преображения (нервная, истеричная, безмерно требовательная, она вдруг стала спокойной, покладистой, мягкой) стало другое. Она увидела, что сбывается предсказание Распутина: «Покуда я жив, с вами ничего не случится. Но скоро меня убьют, и с того начнутся новые невиданные беды России. Она утонет в распрях, а всю твою семью убьют». Уже случилось все. Кроме последнего. Значит, скоро? Она была готова. Лишь бы не знали они, муж и дети. Пусть продолжают надеяться…
Какая из этих версий справедлива (вера в любовь народа или вера в предсказание Распутина), уже не узнать. Но факт преображения бесспорен. Как бесспорно и то, что своим неожиданным спокойствием и достоинством Александра Федоровна облегчила последний год жизни своей семьи.
О том, каким был этот последний год, написано так много, что не вижу необходимости повторяться. Приведу только отрывки из записей Василия Семеновича Панкратова, рабочего, революционера, бывшего народовольца, прошедшего царскую тюрьму, а после Февральской революции назначенного Временным правительством комиссаром по охране императорской семьи:
Николай Александрович большую часть дня проводил за распилкой кругляков на дрова. Это было одно из любимых его времяпрепровождений. Приходилось поражаться его физической выносливости и даже силе. То же самое наблюдалось и во время игры в городки: все быстро уставали, тогда как он оставался неутомимым…
Александра Федоровна чаще всего выходила на балкон с вязанием или шитьем. Усевшись в кресле, она принималась за работу. Она лишь временами любовалась видом города, который никогда бы не видела, если бы не судьба… Она проявляла весьма малую подвижность. Замкнутость Александры Федоровны и склонность к уединению бросались в глаза.
Панкратов был приятно удивлен, что царские дети, в отличие от матери, отлично говорили по-русски, но его поражало другое:
…Когда рассказываешь им о самых обыкновенных вещах, как будто бы ничего не видели, ничего не читали, ничего не слышали… такие взрослые дети и так мало знают русскую литературу, так мало развиты. Они мало читали Пушкина, Лермонтова еще меньше, а о Некрасове и не слыхали.
Ему было обидно, и он взялся познакомить вверенное его опеке семейство со стихами своего любимого поэта. «Все слушали, даже бывший царь и Александра Федоровна». Напрасно комиссар удивлялся. Императрица, так и не освоившая русского языка, не встретила никого, кто приохотил бы ее к чтению. Круг ее общения был узок, интеллектуалов в нем не наблюдалось. Так что литература – зеркало русской жизни – была ей недоступна. Да и неинтересна. Поразительно другое: ее супруг впервые прочитал «Войну и мир», когда был уже не императором, а гражданином Романовым. Возможно, и эту книгу «открыл» ему книгочей Панкратов.
Это было в Тобольске. Потом, в Екатеринбурге, куда их перевезли после победы большевиков, таких охранников-просветителей, как Панкратов, больше не было. Были убийцы. И они ждали своего часа. А Александра Федоровна в это время писала верной Анне Вырубовой, которой ей так не хватало в изгнании:
Вспоминаю… ужасное 17 число (день убийства Распутина. – И. С.). И за то тоже страдает Россия, но никто не понимает. Я чувствую себя матерью страны и страдаю, как за своего ребенка, и люблю мою Родину. Несмотря на все ужасы теперь и все согрешенья… Несмотря на черную неблагодарность Государю, которая разрывает мое сердце… Он прямо поразителен, такая крепость духа. Хотя бесконечно страдает за страну…
Николай, несомненно, страдал. Но эти последние, скорбные месяцы еще раз доказали: страны своей он не знал. Он наивно надеялся, что ему позволят жить в России как рядовому гражданину. Мечтал поселиться с семьей в любимой Ливадии…
Когда тучи сгустятся, когда станет ясно, что только покинув Россию, можно спасти жизнь, окажется, что он и его дети – нежеланные гости даже в тех странах, где правят его двоюродные братья: король Англии Георг V, король Дании Христиан X, король Греции Константин I, император Германии Вильгельм II. Не протянет руку помощи и сестра Александры Федоровны, королева Испании.
Главная надежда была на Англию: англичане обещали приют, только требовали, чтобы русское правительство оплачивало пребывание царской семьи в Лондоне (удивительно щедрые родственники!). Но неожиданно было оглашено заявление британского министерства иностранных дел: «Правительство Его Величества не настаивает на своем прежнем приглашении царской семьи». Когда возникли слухи, что приют свергнутому монарху готова дать республиканская Франция, посол Великобритании в Париже лорд Френсис Берти заявил:
Я не думаю, чтобы экс-император и его семья могут быть приглашены во Францию. Императрица немка, не только немка по происхождению, но и по чувствам. Она сделает все для осуществления соглашения с Германией. Она должна рассматриваться как преступница или преступная одержимая, а бывший император – как преступник за свою слабость и покорность ее подсказкам.