уничтожил их, но я знаю его характер, и это позволяет мне сомневаться в истинности его слов. Мне бесконечно важно (и Вам тоже, смею заметить), чтобы эти акты остались неизвестными. Прошу Вас: прикажите наложить печать на эти бумаги и передать их Вам и позвольте мне их просмотреть, чтобы отобрать те из них, что принадлежат мне. Они должны быть или у князя Салагова, который, я уверена, был их хранителем, не знающим, что ему было доверено, в прошлых кампаниях, или у него самого (имеется в виду Багратион. – Ред.). Если Вы найдете, что это нельзя сделать таким образом или что есть какой-то другой способ их забрать, сделайте это, и немедленно, дело не терпит отлагательств; ради бога, пусть никто не узнает об этом, это может меня ужасно скомпрометировать. Простите, мой дорогой друг, что в такой момент я Вам докучаю, с такой несерьезной просьбой».
Сентябрь 1812 года. Французская армия стоит в Москве и, по слухам, собирается идти на Петербург. Казалось бы, у императора есть более важные заботы, чем искать письма своей легкомысленной сестры… Однако он любил Екатерину безмерно. И вот он пишет ей в ответ: «…То, что Вы мне сообщили в Вашем письме от 13, так тронуло меня, что я тут же отложил свои дела. В тот же момент я приказал найти Салагова. Он был болен, в постели, и смог приехать ко мне лишь на следующий день, 22. Он мне сказал, что было время, когда он был хранителем бумаг усопшего, но что потом по его приказу он отдал их некоему Чекуанову, грузину, служащему псарного двора. Он предложил себя в качестве посланника к этому субъекту, утверждая, что знает шкатулку, в которой должны находиться наиболее интересные бумаги покойного. Вчера, 23, он дал мне знать, что нашел некоторое количество бумаг покойного у этого субъекта, что он провел остаток дня, опечатывая их, но что там были только текущие служебные бумаги и что маленькую шкатулку усопший забрал в свой последний приезд сюда. Он прибавил, что самое верное средство вернуть ее обратно, это послать означенного Чекуанова с фельдъегерем в Симу, где он (Багратион. – Ред.) умер, чтобы забрать ее, и что это единственный человек, который может ее опознать. И даже, что он боится, как бы семья Бориса Голицына не наложила на нее руку…»
Далее Александр подробно и обстоятельно описывает, как искали шкатулку с письмами и какие еще имеются планы по продолжению поисков…
Следующее письмо Екатерины Павловны брату: «…У меня нет слов, чтобы сказать Вам как я тронута деликатностью, которую вы проявили, исполняя мою просьбу по поводу бумаг Б. Вы превзошли все мои ожидания и я за это очень признательна, только я сожалею, что мои старые ошибки доставили вам столько затруднений».
Ответное письмо императора Александра I: «…В то время как я послал фельдъегеря с этим грузином, Салагов принес мне шесть громадных кип и уверил меня, что это служебные бумаги, не имеющие никакой ценности и что они были доверены усопшим этому грузину. Поверив ему на слово, я их не коснулся, но, видя свои бесплодные поиски среди бумаг, привезенных фельдъегерем, я принялся просматривать эти шесть кип и после того, как я занимался этим шесть дней кряду, я увидел, что Салагов прав и что там нет абсолютно ничего… Салагов сказал мне, что в бытность его в Молдавской армии, он сам видел как тот (Багратион. – Ред.) сжег некоторое количество бумаг и вследствие этого все, что не нашли, должно быть, было сожжено. Таково, друг мой, состояние дел…»
В конце концов, письма нашли и уничтожили. И только тогда Екатерина Павловна принялась оплакивать бывшего возлюбленного.
На самом деле история с Багратионом растянулась на много лет, и при полном ее пересказе мы вынуждены нарушать последовательность событий.
В 1807 году, вскоре после того как Екатерину Павловну разлучили с Михаилом Долгоруким, ее матушка, вдовствующая императрица Мария Федоровна, нашла ей подходящего со своей точки зрения жениха: ни много ни мало овдовевшего австрийского императора Франца I.
Того самого, который первым браком был женат на сестре Марии Федоровне, прелестной принцессе Елизавете Вюртембергской, а вторым – на жестокосердной и завистливой Марии-Терезии Неаполитанской; того самого, чей младший брат, палатин венгерский Иосиф, был женат на великой княжне Александре Павловне. В общем, Франц I был связан с Марией Федоровной уже двойным родством. Но оба брака – императора с принцессой Елизаветой и его брата с великой княжной Александрой Павловной – были не слишком счастливыми для их жен: обе они умерли от первых же родов. Казалось бы, столь печальная закономерность, а также недобрая память о том, как скверно обошлись в Вене с Александрой Павловной, должны были внушить Марии Федоровне отвращение к самой идее отдать за Франца любимую дочь. Но вдовствующая императрица уж очень хотела увидеть великую княжну Екатерину Павловну австрийской императрицей! Да и сама Екатерина Павловна проявила тщеславие и властолюбие, приложив все усилия к тому, чтобы заполучить в мужья человека, который был на двадцать лет ее старше, вдобавок на редкость несимпатичен.
Император Александр сразу и решительно выступил против этого брака. Он писал и матери, и сестре возмущенные письма, подробно расписывая недостатки императора Франца – отвратительного внешне, скупого, неряшливого… Князь Александр Борисович Куракин, русский посол в Вене, писал Марии Федоровне из Тильзита: «Государь все-таки думает, что личность императора Франца не может понравиться и быть под пару великой княжне Екатерине. Государь описывает его как некрасивого, плешивого, тщедушного, без воли, лишенного всякой энергии духа и расслабленного телом и умом от всех тех несчастий, которые он испытал; трусливого до такой степени, что он боится ездить верхом в галоп и приказывает вести свою лошадь на поводу! Я не удержался при этом от смеха и воскликнул, что это вовсе не похоже на качества великой княжны: она обладает умом и духом, соответствующими ее роду, имеет силу воли; она создана не для тесного круга; робость совершенно ей несвойственна; смелость и совершенство, с которыми она ездит верхом, способны вызвать зависть даже в мужчинах!»
Однако Екатерина пыталась противостоять брату и добиться его согласия на брак с императором Францем. «Вы говорите, что ему сорок лет, – беда невелика. Вы говорите, что это жалкий муж для меня, – согласна. Но мне кажется, что царствующие особы… делятся на две категории – на людей порядочных, но ограниченных, умных, но отвратительных. Сделать выбор, кажется, нетрудно: первые, конечно, предпочтительнее. Я прекрасно понимаю, что найду в нем не Адониса, а просто порядочного человека, этого достаточно для семейного счастья!» – писала она Александру.
И мать ее поддержала, хотя очень не хотела отпускать. Мария Федоровна писала Александру: «Счастие, радость и спокойствие моей жизни зависят от присутствия Като. Она – мое дитя, мой друг, моя подруга, отрада моих дней: мое личное счастье рушится, если она уйдет от меня, но так как она думает, что найдет счастье свое в этом браке, и так как я надеюсь тоже на это, я забываю себя и буду думать только о Като…»
Тогда же, в мае 1807 года, вдовствующая императрица обратилась за советом к митрополиту Новгородскому и Санкт-Петербургскому Амвросию: «Как по приключившейся императрицы австрийской кончине легко статься может, что супруг ея возымеет мысль просить себе в супружество дочь мою Екатерину Павловну, то желательно мне предварительно быть совершенно удостоверенной, могут ли бывшие, но смертью разрушенные союзы сего государя, который имел в первое супружество родную мою сестру, и коего брат, эрцгерцог Иосиф, был женат на моей дочери, препятствовать сему новому браку?»
Митрополит Амвросий дал Марии Федоровне следующий ответ: «…суждение Вашего величества о возможности вступления Ея императорскому величеству великой княжне Екатерине Павловне в союз супружества с Его величеством императором Францом нахожу я основательным и самим правилам Нашего исповедания непредрассудительным, а потому присоединяю ко оному совершенное мое согласие…»
Но император был тверд и непреклонен.
Князь Куракин писал Марии Федоровне: «Государь не согласен со мной и в том, что этот брак может быть для нас полезен и в политическом отношении… Он утверждает, что Ее высочество его сестра и Россия ничего от этого не выиграют и что наоборот – отношения, которые начнутся тогда между Россией и Австрией, будут мешать нам как следует выражать наше неудовольствие Австрией всякий раз, когда она поступит дурно, а так она часто поступала. Он утверждает еще, что великая княжна испытает только скуку и раскаяние, соединившись с человеком, столь ничтожным физически и морально».
Сестре же Александр написал с присущей их переписке резкой откровенностью: «Я хочу, чтобы Вам вынесли приговор, и только один раз оставили с этим типом на сутки! Если желание стать его женой у Вас не пройдет, то я несказанно удивлюсь!»
В общем, не суждено было Екатерине Павловне примерить австрийскую корону. Третьей женой императора Франца I стала принцесса Мария Людовика Модена-Эсте.
К сестре российского императора сватались в ту пору многие: два эрцгерцога австрийских, Фердинанд и Иоанн, принц Генрих Прусский и наследный принц Баварский, но всех их Александр счел недостойными…
Достойного претендента император увидел в своем противнике и – на очень краткий период – друге: в Наполеоне Бонапарте, императоре Франции. Наполеон уже принял решение развестись с любимой, но бесплодной Жозефиной, и подыскивал себе молодую и здоровую жену среди дочерей и сестер европейских правителей. А породниться с русским императором – это было бы для Бонапарта и вовсе пределом мечтаний! Это объединило бы две могущественнейшие империи в одну несокрушимую силу, которая могла править Европой и Азией. Впрочем, до настоящего сватовства дело не дошло. Наполеон только намекнул о своих намерениях Александру, а российский император сообщил об этом матери и сестре… И встретил от Екатерины Павловны отпор даже более яростный, чем сам он дал ей, когда она мечтала выйти замуж за австрийского императора.