5 июня 1818 года Екатерина Павловна родила свою вторую дочь, принцессу Софию-Фредерику. Как всегда, легко оправилась от родов, была деятельна и активна. Она даже чувствовала себя в последний год жизни лучше, и обмороки ее сделались реже! Она с удовольствием приняла у себя в гостях мать, и Мария Федоровна вернулась в Россию успокоенная, увидев дочь счастливой, цветущей и бодрой. Екатерина Павловна строила планы основать в Штутгарте большую картинную галерею по образу Эрмитажа, переписывалась с коллекционерами на предмет покупки у них картин и скульптур. По-прежнему вела активную переписку с братом, матерью и Николаем Ивановичем Карамзиным. Много читала, и огромное удовольствие доставила ей полученная от старого друга «История государства Российского». Королева Вюртембергская трогательно благодарила за подарок и писала Карамзину: «Николай Михайлович! Последняя почта доставила мне Российскую Вашу Историю; старый мой знакомый мною был с большим удовольствием принят; каждый день я читаю, учусь и мысленно благодарю автора за его труды, – приятеля благодарю за то, что он обо мне вспомнил. Король поручил мне вам сказать, что он с нетерпением ожидает перевода, дабы познакомиться с моими предками. Живите счастливо, трудитесь для потомства, но не забывайте старых своих друзей, в числе которых всегда прошу считать Вам преданную Екатерину».
Однако что-то тяготило ее душу. Приближенные вспоминали, что Екатерина Павловна не раз говорила: «Я должна дорожить временем. Конец может наступить в любой момент, и потому мне не следует откладывать то, что еще можно сделать!»
Несчастье произошло в конце декабря 1818 года. И причиной его стала страстная любовь, которую Екатерина Павловна питала к Вильгельму Вюртембергскому…
Вильгельм любил свою красавицу-жену. Любил искренне, нежно, почтительно, но – прав был Куракин! – «нравы его всегда были нравами века»… Хранить верность он не мог и не считал нужным, для него нормой жизни было – иметь нескольких хорошеньких любовниц и время от времени их менять, чтобы придать остроты и свежести чувствам. Но Екатерина Павловна не готова была принять такой образ жизни. И, едва она узнала о том, что Вильгельм в своем охотничьем замке устроил любовное гнездышко для некой фрейлины, в ней взыграла отцовская вспыльчивость. Екатерина Павловна немедленно потребовала оседлать коня и, невзирая на непогоду, поскакала к замку, дабы лично проверить, действительно муж ей изменяет или он стал жертвой клеветы. Правда, королевский секретарь опередил ее и предупредил Вильгельма. И в Штутгарт королева вернулась успокоенная: в замке она застала одного только мужа и никаких следов фрейлины. Однако тот вечер был холодный и промозглый, и Екатерина Павловна насквозь промокла: настолько, что кожаные сапоги пришлось срезать с ее ног – снять их было невозможно. На следующий день она слегла с «ревматической лихорадкой», которую врачи определили как неопасную. Еще через день обнаружила на подбородке нарыв – а ведь она всегда так гордилась чистотой и белизной своей кожи! Королева удалила нарыв, но, видимо, неосторожно. Через несколько дней лицо ее покрылось яркой сыпью, поднялась температура, Екатерина Павловна впала в беспамятство… Это было прогрессирующее рожистое воспаление. Спасти королеву при уровне медицины начала XIX века оказалось невозможно. Она скончалась, не приходя в сознание, утром 9 января 1819 года на тридцать первом году жизни.
Для мужа и подданных ее смерть стала настоящим шоком. Поэт Василий Андреевич Жуковский, со слов свидетелей, описывал происходившее в Штутгарте после кончины королевы так: «Король с каким-то упрямством отчаяния долго не хотел и не мог верить своей утрате: долго сидел он над бездыханным телом своей супруги, сжавши в руках своих охладевшую руку ее, и ждал, когда она откроет глаза. Окруженный ее детьми, он шел за ее гробом».
Весть о кончине Екатерины Павловны в Россию пришла в середине января.
Супруга младшего брата Екатерины Павловны, великого князя Николая Павловича (будущего императора Николая I), описала то, что произошло в Петербурге, когда семья узнала о постигшей всех утрате: «Уже делались предположения насчет празднеств, но вдруг известие о кончине королевы Вюртембергской повергло все семейство в горе и траур. Никогда я не забуду той ужасной минуты, когда императору Александру пришлось объявить об этой жестокой потере матери, возвращавшейся с прогулки, ничего не подозревавшей и немало удивленной появлением у себя императора в неурочное время. Мы были в соседней комнате и могли слышать печальный разговор; императрица и не хотела и не могла понять, что Екатерина Павловна умерла, и только восклицала хриплым голосом: „Като не умерла, нет, нет, она не умерла!“ Понятно, что императрице трудно было освоиться с мыслью, что красивой и блестящей Екатерины Павловны, с которой она еще недавно рассталась в Германии, уже не было на свете…»
Василий Андреевич Жуковский, будучи одним из воспитателей царских детей, а потому – приближенным к семье, с большим чувством описал переживания Марии Федоровны: «Весь Петербург был поражен ужасной вестью, а сердце матери было спокойно: его еще наполняла свежая радость недавнего свидания… Наконец общая печаль и несколько слов, приготовляющих к узнанию неизбежного, пробудили в нем тревогу: оно уже открывалось для принятия скорби, но случай – жестокая игра судьбы – снова его ободрил: пришло письмо из Штутгарта, писанное королевой, можно сказать, за минуту до разлуки ее с жизнью, и мертвая воскресла для матери, воскресла на минуту, чтобы умереть во второй раз для нее и живее разорвать ее душу после мгновенной мучительно-обманчивой радости». Преисполненный сочувствия и сопереживания, Жуковский написал трогательную элегию «На смерть Ее Величества королевы Вюртембергской»:
Ты улетел, небесный посетитель;
Ты погостил недолго на земли;
Мечталось нам, что здесь твоя обитель;
Навек своим тебя мы нарекли…
Пришла Судьба, свирепый истребитель,
И вдруг следов твоих уж не нашли:
Прекрасное погибло в пышном цвете…
Таков удел прекрасного на свете!
Губителем, неслышным и незримым,
На всех путях Беда нас сторожит;
Приюта нет главам, равно грозимым;
Где не была, там будет и сразит.
Вотще дерзать в борьбу с необходимым:
Житейского никто не победит;
Гнетомы все единой грозной Силой;
Нам всем сказать о здешнем счастье: было!
Но в свой черед с деревьев обветшалых
Осенний лист, отвянувши, падет;
Слагая жизнь старик с рамен усталых
Ее, как долг, могиле отдает;
К страдальцу Смерть на прах надежд увялых,
Как званый друг, желанная, идет…
Природа здесь верна стезе привычной:
Без ужаса берем удел обычный.
Но если вдруг, нежданная, вбегает
Беда в семью играющих Надежд;
Но если жизнь изменою слетает
С веселых, ей лишь миг знакомых вежд
И Счастие младое умирает,
Еще не сняв и праздничных одежд…
Тогда наш дух объемлет трепетанье
И силой в грудь врывается роптанье.
О наша жизнь, где верны лишь утраты,
Где милому мгновенье лишь дано,
Где скорбь без крыл, а радости крылаты
И где навек минувшее одно…
Почто ж мы здесь мечтами так богаты,
Когда мечтам не сбыться суждено?
Внимая глас Надежды, нам поющей,
Не слышим мы шагов Беды грядущей.
Кого спешишь ты, Прелесть молодая,
В твоих дверях так радостно встречать?
Куда бежишь, ужасного не чая,
Привыкшая с сей жизнью лишь играть?
Не радость – Весть стучится гробовая…
О! подожди сей праг переступать;
Пока ты здесь – ничто не умирало;
Переступи – и милое пропало.
Ты, знавшая житейское страданье,
Постигшая все таинства утрат,
И ты спешишь с надеждой на свиданье…
Ах! удались от входа сих палат:
Отложено навек торжествованье;
Счастливцы там тебя не угостят:
Ты посетишь обитель уж пустую…
Смерть унесла хозяйку молодую.
Из дома в дом по улицам столицы
Страшилищем скитается Молва;
Уж прорвалась к убежищу царицы,
Уж шепчет там ужасные слова;
Трепещет все, печалью бледны лицы…
Но мертвая для матери жива;
В ее душе спокойствие незнанья;
Пред ней мечта недавнего свиданья.
О Счастие, почто же на отлете
Ты нам в лицо умильно так глядишь?
Почто в своем предательском привете,
Спеша от нас: я вечно! говоришь;
И к милому, уж бывшему на свете,
Нас прелестью нежнейшею манишь?..
Увы! в тот час, как матерь ты пленяло,
Ты только дочь на жертву украшало.
И, нас губя с холодностью ужасной,
Еще Судьба смеяться любит нам;
Ее уж нет, сей жизни столь прекрасной…
А мать, склонясь к обманчивым листам,
В них видит дочь надеждою напрасной,
Дарует жизнь безжизненным чертам,
В них голосу умолкшему внимает,
В них воскресить умершую мечтает.
Скажи, скажи, супруг осиротелый,
Чего над ней ты так упорно ждешь?
С ее лица приветное слетело;
В ее глазах узнанья не найдешь;
И в руку ей рукой оцепенелой
Ответного движенья не вожмешь.
На голос чад зовущих недвижима…
О! верь, отец, она невозвратима.
Запри навек ту мирную обитель,
Где спутник твой тебе минуту жил;
Твоей души свидетель и хранитель,
С кем жизни долг не столько бременил,
Советник дум, прекрасного делитель,
Слабеющих очарователь сил —
С полупути ушел он от земного,
От бытия прелестно-молодого.
И вот – сия минутная царица,
Какою смерть ее нам отдала;