Мысли жены показались Паше странными.
– А почему я тебя в лесу хоронить должен? – возмутился он. – Полежишь и тут, возле нашего города.
– Будет тебе, Паша, – голос женщины прозвучал вяло и тускло.
– Рай, а Рай… – Паша облизал ложку и выразительно постучал ей себя по лбу. – У тебя тут все дома? Меня же люди засмеют!
– Правильно, – Рая сердито загремела посудой. – Потому что ты по чужим бабам будешь бегать, а не родную жену навещать. Часто ты к своей бабушке ходишь? Ты, бессовестный, уже дорогу на кладбище забыл.
– Как это забыл?!.. Это ты со мной не ходила, а вот мы с Сережкой, братаном моим двоюродным, на Пасху на могилке все убрали и даже лавочку там поставили.
– Знаю я, как вы там убирали, – отмахнулась Рая. – Пьяные вы были как сапожники. Чуть памятник не повалили, а лавочку так вообще рядом с чужой могилой ставить начали. Окосели совсем от водки.
– А что ты соседских дур слушаешь?! – взорвался Паша. – Не было ничего такого! Если хочешь знать, мы только потом выпили, да и то чуть-чуть.
– Ага!.. А домой ты, значит, пьяный от свежего воздуха пришел? Нет, Паша, у тебя совести и, наверное, никогда уже не будет, – Рая вытерла руки и прежде чем выйти из кухни произнесла мрачным, пророческим голосом. – Да ты ко мне на могилу, пожалуй, и своих баб таскать станешь!
– Да каких баб-то?! – взвизгнул Паша.
Но дверь кухни уже захлопнулась. Грозно сверкая глазами, Паша направился следом за женой.
– Жены декабристов за своими мужьями в Сибирь, на каторгу шли, – еще в коридоре громко заговорил он. – И, между прочим, живые шли. А ты после смерти дезертировать собралась, да?
– Я с тобой свою каторгу уже отбыла, – раздалось в ответ из зала. – А что касается моего желания, то я у своих родителей единственная дочка. И ты не дождешься, что бы они мной расшвыривались!
Паша вошел в зал.
– Я тебе муж или кто? – строго спросил он.
– Ну и что, что муж? Своевольничать тебе все равно никто не позволит.
– Кто не позволит? Ты из гроба?
– А я завещание напишу.
– Пиши.
– И напишу. Вот завтра же пойду к нотариусу и напишу. И еще напишу, что бы твоей ноги на моей могиле не было… – Рая запнулась и после короткой паузы добавила. – Тебя… с этими твоими… бабами шалопутными!
– Опять, да?! Дура, да нет же у меня никого.
– Нет, так будет.
– Та-а-ак… – Паша сел на диван и, раскачиваясь взад-вперед, принялся растирать широкими ладонями острые колени. – Так, значит… Ладно, тогда пиши свое завещание прямо сейчас, что бы я его видел.
– И напишу!
– Пиши-пиши.
– И напишу!
Рая сердито фыркнула и подошла к письменному столу сына. Порывшись в ящиках, она вынула ученическую тетрадку, но ручки почему-то нигде не было. Наблюдая за резкими, нервными движениями жены Паша скептически улыбался. Совсем не к месту он вспомнил, как неделю тому назад Рая встретила его на улице в компании двух офисных дам. Паша держал женщин под руки и болтал какую-то чепуху. Женщины весело смеялись и агитировали Пашу прийти в выходной на «антипутинский» митинг. Та, что постарше и покрасивее, Зоя, то и дело перебивала Пашу, стараясь перевести разговор на политическую тему. Паша кивал, соглашаясь со всеми доводами красавицы, но продолжал разговор только с помощью анекдотов.
Столкнувшись, нос к носу, с мужем возле магазина, Рая беззаботно улыбнулась, но, тем не менее, окинула спутниц Паши оценивающим взглядом, и потом, уже дома, молчала весь вечер.
Паша подумал о том, что этот случай был чуть не единственным, когда жена видела его в компании с другими женщинами. Других «баб» у него попросту не было. Конечно, можно было пойти на митинг и, как говорится, попытаться продолжить отношения и с Зоей, и с ее подругой Катей. Но Паша смутно подозревал, что, во-первых, он интересен этим женщинам только как «боевая единица» для митинга, а, во-вторых, он вдруг не ощутил в себе тяги к любовному, таинственному и жаркому мужскому напору. Что-то более серьезное, чем пустая, веселая болтовня, вдруг показалось Паше не только лишним, но и попросту чужим. Ухоженные женские лица Зои и Кати легко ушли из его памяти…
Жгучая обида не столько на жену, сколько на свою тихую мужскую порядочность, граничащую с застенчивостью, заставила Пашу искать новые, обидные слова. Боясь, что скандал утихнет, он сказал:
– Пиши завещание! Ручку можешь взять у меня в пиджаке, малахольная.
– Да подавись ты своей ручкой, – быстро ответила Рая и тут же тихо и зло добавила еще ни разу не встречавшееся в их ссорах слово. – Постылый!
Улыбка Паши дрогнула.
– Как-как?!.. – все еще улыбаясь, с болезненным любопытством, переспросил он.
– Как слышал.
– Теперь понял, – лицо Паши стало серьезным. – Такие, значит, дела… Ну что ж… Мы, кажется, в отпуск, в деревню к вашим, вместе ехать собирались? Теперь можешь валить туда без меня.
– А такому лодырю, как ты в нашей деревне делать нечего.
– Да куда уж мне, там у вас каждый второй – умнее лошади.
– А вздумаешь к детям припереться…
– Еще как вздумаю, – перебил Паша.
– …Вилами встречу!
– Что, из гроба встанешь?
– Ничего, я к тебе и с того света приду, – Рая, наконец, нашла ручку в портфеле сына, села за стол и размашистым почерком вывела первое, самое главное слово «ЗАВЕЩАНИЕ». – Если ты думаешь, что я тебя в покое оставлю – ошибаешься.
Рот Паши исказился от немого крика.
Рая взглянула на чистый лист бумаги, подумала, а потом скользнула по лицу мужа светлыми от гнева глазами и спросила:
– Что писать-то в завещании?
Паша ожил:
– Пиши: товарищ прокурор, прошу похоронить меня, как жертву злодея-мужа и ему назло, в деревенском березовом лесу.
– Хватит паясничать, – поморщилась Рая. – Я серьезно спрашиваю.
– Я в ве-е-есеннем ле-е-су пил березовый со-ок, – потягиваясь в сладкой истоме, вдруг запел Паша. – С не-е-енаглядной певуньей в сто-огу ночевал!..
Он откинулся на спинку дивана и положил ногу на ногу.
Рая фыркнула и вывела на бумаге три первых слова: «Прошу Вашего разрешения…» Что писать дальше она не знала. Во-первых, ее сбивала с толка показная веселость и безразличие мужа, а во-вторых, молодая женщина не была уверена, что ей удастся правильно написать завещание без Пашиной помощи.
Паша закончил петь. Он внимательно, словно впервые, рассматривал потупленное лицо жены.
– Написала?
– Пока нет.
– Но хотя бы начала?
– А тебе какое дело?
– Ну, все-таки… Может, помогу чем?
– От тебя дождешься. Правильно мне мама говорила, свяжешься с таким пришелепуватым дурнем, до смерти от такого хомута не вибавитися.
Лицо Паши напряглось и чуть вытянулось. Если в разговоре с Раей вдруг появлялись украинские слова, он тут же вспоминал тещу. Анна Трофимовна родилась в Житомирской области, вышла замуж за донецкого «рудокопа» (как она сама говорила) и после того, как ее муж выработал на шахте положенный срок, перебралась с ним в большую деревню под воронежским Калачом.
Нельзя сказать, что Паша недолюбливал свою тещу. Но как-то так получалось, что во время визитов в деревню, Паша общался только с тестем и его родней. Иногда он слышал за своей спиной тещино: «Райка, своего москаля обедать зови» или какую-нибудь другую не совсем приятную фразу, но обязательно с упоминанием украинского прозвища русских, и это невольно настораживало его.
Теща была высокой, стройной и гордой женщиной. Но она никогда не смотрела в глаза Паши, а если по каким-то причинам ей нужно было сказать несколько слов зятю, Анна Трофимовна говорила по-русски коротко, словно отрубая концы фраз. С дочерью она говорила только по-украински, и Паша с удивлением смотрел на свою жену, произносящую скороговоркой либо малопонятные, либо вообще чужие слова.
– А по-русски она не может, что ли? – однажды спросил Паша Раю.
– Конечно, может… – Рая немного смутилась.
Явно не законченную фразу продолжил Паша:
– … Но не хочет?
– Вообще-то, мама под Волынью родилась, – неохотно ответила она. – А там у них…
Рая посмотрела на мужа и снова замолчала.
– Ясно, русских не любят. Тогда что же она за полу-русского, то есть за хохла, замуж вышла?
Рая пожала плечами и молча улыбнулась.
– А как они между собой говорят? – продолжал допытываться Паша.
– Мама – по-украински, а папа… – Рая задумалась. – Как все тут у нас говорят, так и он…
Ответ немного озадачил Пашу. Почти все женщины в Раиной деревни говорили если не по-украински, то «по-хохлячьи» и Паше было трудно понимать их скороговорку. Что же касается мужчин, то подавляющее их большинство говорили по-русски.
«Любопытная тут межа по деревне проходит, – решил Паша. – Сюда бы еще татаро-монгольской «мовы» с английским «ду ю спик» подкинуть, вот бы забавно получилось».
Но в целом жизнь в деревне нравилась Паше. Когда не нужно было помогать тестю по хозяйству, он ходил на рыбалку с сыновьями, приучая малышей к легкой и занимательной охоте.
Однажды, выпив с тестем чуть больше обычного и осмелев, Паша решил поговорить с тещей на «языковую тему». Но та больше отмалчивалась, иногда бросая на раскрасневшееся лицо Паши ироничные взгляды.
– Ну, мы это… русские и украинцы… как братья, – пытался объяснить теще Паша. – А все остальное… – он махнул рукой. – Ну, мура, в общем…
– А якой же ты мне брат, – вдруг без улыбки спросила его теща, – если ты моего языка не понимаешь?
Паша опешил. Он искренне не знал, что сказать в ответ и глупо моргал глазами. Теща встала, как показалось Паше, гордо выпрямилась и ушла.
Паша нашелся, что ответить теще только через полгода, дома, когда рылся в Интернете. Например, оказалось северные китайцы почти не понимают языка своих южных собратьев, а великий еврейский писатель Шолом-Алейхем, обращаясь к потомкам, говорил, что не важно на каком именно языке его будут вспоминать. Но время было упущено, начался киевский Майдан четырнадцатого года и найденные доводы уже не казались Паше убедительными. И даже фраза, которую он подготовил заранее: «Братство не в гортани, а в сердце», вдруг показалась ему напыщенной и слабой.