— Останови, подруга! Слушай, Глеб, скажи ты ей, чтобы остановилась. Дай хоть разок попробовать! Буду дома говорить, что бананы грыз прямо с дерева.
Подпрыгнул, жадно, с хрустом отломил бананчик. Тут же начал плеваться.
— Тьфу, кислые и твердые!
Вокруг по склонам были разбросаны маленькие двухэтажные домики с черепичными крышами, утопающие в пушистых узколистных кустиках, усыпанных мелкими фиолетовыми и розовыми цветами, похожими на флоксы. Роскошно цвели редкие опунции. И почти все дорожки, которые вели от каждого такого игрушечного домика к дороге, были обложены диким камнем, и подпорные стенки высоких откосов были тоже сделаны из аккуратных тесаных камушков. Некоторые дворики отгораживались от других, соседних, легкими цепочками на столбиках, грузовыми или якорными, единственной памятью, оставшейся их владельцам от старинных паровых яхт.
Старший по-хозяйски внимательно рассматривал легкие деревянные веранды.
— Как у моего деда на хуторе…
Часто мелькали на поворотах таблички, извещающие о сдаче в аренду того или иного особнячка.
— А это чего тут висит?
Глеб повернулся. На столбе с поперечной рейкой покачивался на ветерке щит с цветной надписью. Название, телефон, адрес сайта.
— Куда обращаться по поводу аренды.
После пятого такого столбика старший хохол начал истерически, сквозь икоту, хохотать.
— Пора, Антоха, и нам тут к недвижимости приценяться!
— Вот сюда бы мою супругу переселить с детишками! Она же так любит в огороде копаться, а у нас в поселке даже путевую грядку под огурцы сделать негде. Да я сюда бы и тещу с удовольствием перевез!
На южных склонах холмов ветер настойчиво шевелил белые свечи цветов на острых пальмах, цвикали в кустах какие-то пичуги. Нежно-зеленые акации опускали почти до земли сухие коричневые стручки.
— Во, глянь, такие же, как у нас! Только здесь стручки размером с батон! В нашем Скадовске поменьше…
В который уже раз открылась перед ними панорама гавани. Яхт на широкой голубой воде с каждым часом становилось все больше и больше. Хохлы оживленно спорили, отвлекая от дороги Глеба.
— Эта черная, с длинным корпусом — «Фэлкон». Мачты точно как в журнале, перламутровые, а реи похожи на сабли, кривые. И флаг, смотри, с птицей какой-то на топе фок-мачты.
— Антоха, а эта же прямо красавица! Вон, у причала, с краю, маленькая. Ну, чего ты, не видишь, что ли, синяя, вся в рекламе! Британский флаг еще на правом борту. Да, да, «Артемис». Правильно! Она стоит в десять раз больше, чем этот черный. Смотри, Глеб, да брось ты изучать эти хаты, смотри сюда! Какой шикарный обрез носа, как он в воду уходит, почти вертикально! Для гонок лодочка, просто супер!
И опять банановая тайга скрыла от них всю роскошь парусной жизни.
Перед еще одним домиком торчала в земле скромная табличка на простом деревянном колышке — «FOR SALE». Джой остановилась, вышла из машины, махнув Глебу.
— И этот сдается, что ли?!
Старший внимательно подошел к табличке поближе, пытаясь читать. Капитан Глеб пугнул земляка.
— Ты чего! Куда поперся?! Не видишь, написано: по газонам не ходить! Тут у них с частной собственностью знаешь как строго? Собак могут спустить.
Хохол шарахнулся от аккуратного белого крылечка.
— Ну его! Еще оштрафуют! Вообще жрать тогда будет нечего…
Фриду они застали на лужайке Северного яхт-клуба. Она сидела в соломенном кресле напротив солидного, банковского вида, мужчины. Сигарный дым плавно обтекал толстые оптические стекла очков ее собеседника.
— Подожди немного…
Женщина с улыбкой поднялась навстречу приехавшим.
— Привет! Как вы без меня, не скучали?
Она подняла руку, прозвенев многочисленными браслетами, и вольно потрепала Глеба по волосам.
— Вот видишь, как быстро ты стал моим грузчиком…
Обернувшись к хохлам, она скомандовала.
— Ребята, заносите все в ту пристройку. Одну бутылку рома можете взять себе. Ваш главный не против.
Глеб Никитин взял с подноса крупную виноградину.
— А мы ведь тебя долго искали. По всем холмам проехали, в каждый дом заглядывали, со всеми твоими друзьями познакомились…
Настороженные глаза были явно не к лицу Фриде.
— Зачем? Зачем вы меня там искали? Кого еще ты в моих домах хотел увидеть?! Меня ты на холме не нашел, а что-нибудь интересное для себя заметил?
— Только множество пустых упаковок контрацептивов в мусорных баках.
— И все?
— И все. Мне там понравилось.
Глеб был серьезен, но, как всегда, заметно лукав, и Фрида с облегчением расхохоталась.
— Поздравлять меня сейчас будете или потом, вместе со всеми?
Громкая женщина посмотрела именно на Глеба.
— Твой Рокфеллер не обидится?
— Да ну его…
Капитан Глеб обнял Фриду за плечи и нежно поцеловал в щеку.
— Мы тебя поздравляем.
Фриде вдруг срочно понадобилось что-то сказать своему толстяку. Она резко отвернулась к нему, потирая рукой лицо. И быстро зашагала к невысокому зданию, около которого стоял джип, на котором они все приехали.
— По-моему, ты очень смутил ее…
— А тебя?
— Пока еще нет.
Джой стояла так близко…
— Держи, красавчик, это тебе от меня. Сможешь справиться?
Фрида вернулась из хозяйственной пристройки с большим кокосом и протянула его Глебу.
— Боюсь, что только рассмешу всех вас.
— Смотри…
Фрида положила орех на колесо маленькой чугунной пушечки, вросшей в землю под высокой пальмой. Три свистящих удара мачете слились в один. Верхушка кокоса отлетела в сторону.
— Держи. Пей мамочкино молочко. Вечером будешь со мной пробовать ром?
— И с тобой, и с кока-колой.
Грузная женщина встряхнула копной волос и хрипло захохотала.
— Мой грузчик обещал мне сегодня напиться! Славный будет вечерок!
Внимательный мужчина бросил на Глеба Никитина из-под толстых очков острый проницательный взгляд.
Машинка уютно катилась по пустой дороге. Глеб откинулся на спинку сиденья и расслабленно молчал.
«Как же глубоко лезвие мачете вонзалось в мякоть круглого ореха…»
Джой тоже сосредоточенно молчала, изредка переключала скорости и слегка притормаживала на узких поворотах, но капитан Глеб чувствовал, что скоро она должна ему что-то сказать.
День заканчивался. Свежесть роскошного утра и жару знойного полудня сменяла теплая густота южных сумерек.
— …Я не рассказала тебе еще про разговор с барменом. Валери́ с Катей были там в свой последний день. Немного поссорились, но так, ничего особенного. Потом на Катю стал кричать один молодой латинос, оказалось, что Катя его хорошо знает. Валери́ с ним подрался, вернее, побил его и выкинул из бара. Как говорит бармен, тот парень был сильно рассержен, вытирал кровь с лица и кричал, что Катя шлюха, и грозился отомстить Валери́…
Они не заметили, как солнце покинуло землю. Близкая тишина океана была уже не такой голубой, как в неистовых тропических лучах, а сизо-стальной, неподвижной. Резные полосы пальмовых листьев на холмах в последнем свете дня казались вырезанными из плотной черной бумаги.
Теплая, почти невесомая рука с нежностью опустилась на лицо Глеба.
— Поехали к тебе. Я не боюсь теперь никаких твоих ящериц…
Свет от большого темно-красного абажура почти не заглядывал в углы комнаты. Слабо блестело глубокое медное блюдо на столе в гостиной, белыми полосами светились низкие парусиновые диваны на веранде. Соломенные циновки темными островками выделялись на океанском просторе мерцающего каменного пола.
Глеб осторожно поцеловал маленькую лодыжку, потрогал тонкие желтые звенья браслета. Круглые золотые рыбки на ноге Джой держались друг за друга прозрачными сквозными звеньями.
— Хочешь, я угадаю, сколько в твоем браслете рыбок?
Джой открыла глаза.
— Хвастун. Даже мне никогда не приходило в голову их пересчитывать.
— Я и не считаю — я угадываю. Хочешь?
— Попробуй.
— Двадцать четыре.
Перевернувшись на спину, Глеб счастливо раскинул руки.
Недоверчиво поглядывая на него, Джой приподнялась, села, прикрывая грудь простыней, расстегнула браслет, поднесла его близко к глазам. Ничего подробно не рассмотрев, включила маленький настенный светильник.
— Ты обманщик! Ты уже все сосчитал!
— Поэта может обидеть каждый! Чтобы даже как следует полюбоваться на своих драгоценных рыбок, тебе понадобился электрический свет. Как же мог в полной темноте их пересчитать я? И когда? Извиняйся!
Глеб грозно опрокинул Джой на спину и вдавил ее плечи в подушку.
— Сдаюсь! Расскажи, о, волшебник, как ты достиг такого великого мастерства!
Они лежали рядом, Глеб перебирал пальцами светящиеся в темноте волосы Джой.
— С самого детства все цифры и числа для меня были цветными. Тройка и восьмерка были голубовато-зелеными, восьмерка, правда, немного темнее. Цифра пять — всегда красная! Шесть — коричневая, девять — серая, единица — черная такая, строгая. Все родные говорили, что я очень рано усвоил таблицу умножения, думаю, наверное, еще и потому, что при взаимодействии простых цифр их оттенки в моем воображении каким-то, одному мне понятным, способом смешивались и при этом получались новые, странные цвета. Почему-то и тогда для меня было, и на всю жизнь осталось, что пятьдесят шесть — это красно-коричневое число, сорок девять — черно-серое, сорок два — белое с голубым, холодное.
Пятью пять — двадцать пять. И в моих глазах вспыхивал ярко-оранжевый цвет, как огонь костра. Все, что образовывалось с участием цифры девять, было для меня далеким, темным, непонятным, особенно число восемьдесят один… А когда сливались тройка и восьмерка, то получалось нежно-изумрудное изображение — двадцать четыре. Мое любимое. Я всегда чувствую присутствие этого числа.
— А почему ты выбрал именно его?
— Потому что всю жизнь хотел жить в Изумрудном городе…
— Дай я еще немного посмотрю, как ты улыбаешься, — Джой тронула маленькой рукой закрытые глаза Глеба.