, — продиктовал он мне.
Потом, помолчав с минуту, он бросил мне трубку, которую я едва не уронил. Сердце мое бухало, как колокол Вестминстерского аббатства, когда я поднял телефон и унес в гостиную. Сев на диван, я поднес его к уху, медленно, чтобы продлить ожидание, сохранить высокую ноту предстоящего разговора. Теплым, прочувствованным тоном тихо произнес:
— Я буду так счастлив снова тебя увидеть, Полина. Особенно сегодня, особенно здесь… Как поживаешь?
— Мне некогда, я заканчиваю одеваться. Он не слишком набрался, все в порядке?
Удержавшись от улыбки, я посмотрел на Максима, который вошел вслед за мной, метя свою территорию.
— Нет, нет, все хорошо.
— Ты уж присмотри за ним, ладно, приструни, если что. Я рассчитываю на тебя. Прости, меня ждут на репетиции церемонии, скоро увидимся, это гениально, что ты смог приехать. Целую. — Я замер с мобильником у уха. И что же в этом было «гениального»? В каком качестве я был приглашен на ее graduation — дуэньи ее парня, блюстителя трезвости, сопровождающего лица? I love you в приглашении дало мне понять, что она все еще, выражаясь словами Максима, неровно дышит ко мне. Но, судя по всему, дыхание ее было вполне ровным.
— Что «хорошо»? — холодно осведомился Максим.
— Содержание алкоголя в твоей крови.
Как ни странно, агрессивность моего откровения сразу разрядила атмосферу.
— Вот таким ты мне больше нравишься! — обрадовался он, хлопая меня по плечам. — Давай сюда пиджак.
Он достал утюг, привел в порядок нашу измятую в поездке одежду, и мы побежали к автобусу на угол соседней улицы.
После функциональной стерильности филологического факультета в Меце я не был готов к фольклору старейшего из английских университетов. Гербы, медали, пергаментные дипломы, тоги и черные шапочки выпускников, профессорские мантии, расцветкой смахивающие на оперение канареек, синиц или попугаев, — все это, совершенно неуместно выглядящее в стеклобетонном декоре хай-тек, — Оксфорд Брукс. Последыш в семействе заповедников местных мозгов, вотчина искусственного разума.
Сотня студентов в красных и синих галстуках поверх завязок капюшонов выстроилась в помещении, именуемом в пригласительной карточке The Ball-room и похожем на танцзал где-нибудь в предместье. Мы сидели на балконе, среди родственников с видеокамерами.
— Вон она, смотри, пятая во втором ряду, видишь?
Я заметил Полину еще раньше, но из деликатности сделал вид, будто ищу ее взглядом.
Когда она поднялась на сцену, чтобы получить свой диплом, мы взялись за руки, словно это была наша дочь. Потом аплодировали что было сил: слабенькие вежливые «браво» при ее появлении были несоизмеримы с бурей оваций, которую устроила предшественнику, своему лауреату, африканская община.
Она прошла, прямая как струна, на своих высоких каблучках к декану, который был ниже ее на голову. Он вручил ей диплом и тепло поздравил. Она поклонилась, потом, подняв голову, огляделась с растерянным видом.
«Мы здесь!» — заорал Максим, но его крик потонул в овации, которой встретили рыжую девицу с кроличьими зубами. Полина о чем-то спросила декана. Он ответил, широко улыбнувшись, но явно ее не удовлетворил. Покинув сцену с дипломом в руке, она не сразу нашла выход.
Когда закончились официальные речи, нам наконец удалось протиснуться сквозь толпу за кулисы. Привратники в шляпах с перьями перенаправили нас на празднично оформленный газон, где перед полосатыми шатрами, в которых расположился буфет, родные встречали своих лауреатов. Щелкали фотоаппараты, запечатлевая традиционное бросание шапочек. Я заметил, что Максим дуется, и осторожно поинтересовался, в чем дело. Ответить он не успел: Полина бросилась в наши объятия. Поцелуи — меня в правую щеку, Максима в левую.
— Какое счастье, что ты приехал, Куинси!
— Мне пришлось попотеть, — встрял Максим.
— Тебе полезно, — ответила она, ткнув его кулачком в раздобревший бок.
Он промолчал, не зная, как на это реагировать.
— Вы бы испортили праздник, если б подвели меня, — продолжала она веселым тоном, звучавшим чуточку фальшиво.
Вблизи были заметны легкие морщинки у ее век. Она носила линзы. Должно быть, испортила глаза за монитором. В остальном же ее красота выглядела менее зрелой, менее продуманной, менее серьезной. Перед ней нынешней, в парадном одеянии выпускницы Оксфорда, я робел меньше, чем перед прежней, двадцатилетней, в чулках в сеточку и луноходах, но взволновался, увидев ее воочию после столь долгого визуального сожительства с ее ягодицами.
— Заметили, какого маху я дала, когда получала диплом?
— Ты о чем? — буркнул Максим, все еще хмурясь.
— Другие, уходя со сцены, садились на разные места, и я, растерявшись, спросила декана: «Where should I go now?»[22] — а он ответил мне с улыбочкой: «Wherever you want»[23]. Понимай: с таким дипломом перед вами открыты все двери, в чем проблема?
Я вежливо посмеялся, Максим же по-прежнему смотрел исподлобья.
— Познакомьтесь, это Эмерик де Вернуай, — продолжила она, повернувшись к подходившему к нам атлету в тоге.
Он мог бы быть ее братом. Тот же рост, тот же взгляд, та же светлая кожа, тот же наклон шапочки. Завиток-запятая над очками Супермена-младшего.
— Твои французские друзья, я полагаю? — сказал он ей коктейльным голосом и, пожимая нам руки, тряс их в точности одинаковое количество времени. — Очень рад. Полина мне о вас рассказывала. Куинс и Макси, да?
— Почти, — отозвался второй упомянутый с ледяной холодностью. — А вы из одного класса? — В каком-то смысле, — снисходительно улыбнулся Эмерик. — Она мой бином[24].
— Ваш французский неплох, — заметил Максим. — Особенно произношение.
— Но я и есть француз!
— Ах, вот как? Вы откуда?
— Бургундия. Кот-де-Нюи. А вы?
— Пуату-Шарант. Централ Сен-Мартен.
Собеседнику это явно ни о чем не говорило. Полина, подняв бровь, покосилась на меня, призывая сменить тему.
— Вы не знаете? — не унимался Максим, сладко улыбаясь и меряя бинома взглядом.
— Признаться, нет. Где это?
— Остров Ре.
— Чудное место. Я как-то провел там каникулы.
— Я тоже. Вообще-то, я только что из централа.
— Инженер?
— Зэк.
Явно не понимая, шутит он или говорит серьезно, дипломник с той же улыбкой повернулся ко мне:
— А вы — вы, кажется, пишете, да? Специализируетесь в какой-то определенной области?
— В ковровых покрытиях.
Экс-пансионер централа с острова Ре покатился со смеху, радуясь, что я принял его сторону, поддев бинома. А я просто не нашел способа проще нейтрализовать его.
— Счастливо, — сказал нам бургундец и взял курс на пару профессоров в яблочно-зеленом и малиново-розовом, которые шутили со свитой раскрывших рты лауреатов.
— В этом не было необходимости, — заметила нам Полина, кривя рот. — Увидимся позже.
— Это же надо так измениться, — прошипел Максим сквозь зубы, едва она повернулась к нам спиной. — Видал, как нос задирает, прямо Бордо-Шенель. Помнишь рекламу паштета: «У нас разные це-е-енности». Мне плохо, Фарриоль. В письмах она просто морочила мне голову.
— Нам тоже стоит проявить гибкость, — вступился я.
— Я так и знал, что она будет стыдиться меня! Надо было отправить тебя одного.
— Зачем ты так? Она взволнована нашей встречей, вот и все. Но мы и правда немного не вписываемся в контекст…
— Она даже не носит больше свои куай-цзу, — пожаловался он с видом побитой собаки.
— Свои?..
— Палочки из китайского ресторана! — взвился он, раздраженный моей непонятливостью.
Тут я вспомнил две длинных иглы из светлого дерева, которыми были заколоты волосы Полины, когда она занималась любовью на мне.
— Это был наш символ покруче трусиков, — продолжал он печально.
И я услышал рассказ о том, как за ним пришли полицейские между китайскими блинчиками и свининой-лаке. Он отдал свои палочки Полине, сказав ей, чтобы поела за двоих: это недоразумение, к десерту он вернется.
— Все время, пока я был в тюрьме, она носила их как заколки для волос, сама мне говорила, — с горечью подчеркнул он.
— Но теперь ты на свободе, это уже никакой не символ.
— Все равно. В такой день, как сегодня, и когда я в зале, она могла бы выйти с палочками. Нет? Для меня.
— Максим… Все-таки не ты герой этого праздника.
— Да знаю я… Несу чушь, не обращай внимания, дурак я.
И он осушил седьмой или восьмой бокал шампанского, которое разносили на подносах.
— Она с ним, как ты думаешь? — снова заговорил он, сверля ледяным взглядом Супермена-младшего.
— С какой стати? — проскрежетал я. — Он красив, хорошо воспитан, умен — что у них может быть общего?
— У меня ум за разум зашел. Он, должно быть, гей. Вот ты бы назвал свою кралю «биномом»?
— Нет, но я-то литератор.
— Я хочу удостовериться.
И не успел я его удержать, как он метнулся к лауреату, беседовавшему с Полиной и двумя профессорами в ярких мантиях.
— Вернуай — произносится Вернуй? — выпалил он, развернув его к себе лицом.
— Прошу прощения?
— Улица есть в Париже — пишется Тремуай, а произносится Тремуй. Вы не родственники?
— Насколько я знаю, нет, — добродушно протянул бином.
— Пересмотри свое генеалогическое дерево, Рикетт, тебе ветви не хватает.
— Меня зовут Эмерик, мсье. Не надо феминизировать, мне это не нравится.
— Да ну? Ты не любишь гомиков?
— Я не брошу в вас камень, но не считайте свои наклонности нормой.
Полина повернулась ко мне, паника смешалась в ее взгляде с укоризной. Я пришел на выручку Максиму, сказав, что он бельгиец. Первое, что пришло мне в голову, чтобы уйти от скользкой темы.
— Максим Де Плестер! — рявкнул он в подтверждение прямо в лицо предполагаемому сопернику.