— Костенька, она еще не подошла…
— Я знаю, Екатерина Васильевна. Передайте, пожалуйста, что я буду ждать ее на нашей скамейке завтра в шесть вечера. Скажите, что я очень прошу ее прийти. Надо срочно поговорить об одном важном деле.
— Хорошо…
По голосу Григорьев чувствовал, что Екатерина Васильевна расстроена. Она всегда хорошо к нему относилась и доверяла ему. Но теперь… Дочь уже взрослая и сама вправе выбирать себе будущее.
Ровно в шесть он сидел на скамейке в Шуваловском парке. Мимо трусили любители бега, гордо гуляли мамочки с колясками… Как часто, сидя на этой скамейке, они с Наташкой спорили, кто первый у них родится. Костя хотел девочку, она — мальчика. Теперь, похоже, все эти мечты унес с собой красный «фольксваген-пассат» с двигателем в двести семьдесят пять лошадей.
«Только бы он не появился сейчас в поле зрения, тогда этому мужику точно несдобровать…» — Костя занервничал, достал сигарету, но зажечь не успел. На аллее появилась Наташа. В новой дубленке (наверное, этот козел подарил!), с пушистыми каштановыми волосами, выбивающимися из-под кожаной шапочки, румянцем в обе щеки, она выглядела, как фотомодель в неформальной обстановке.
Она виновато улыбнулась и не подставила губы для поцелуя, как обычно. Присела на краешек скамейки, разглядывая свои перчатки.
— Почему ты не сказала раньше?
— Не хотела тебя расстраивать. И вообще, я ничего еще не знаю. Ты слишком рано делаешь выводы…
— Кто он? — По ее тону Костя все понял. — Только, пожалуйста, не ври, ладно?.. Я ведь заслужил немного правды?
— Подполковник ФСБ, очень хороший человек…
— Ясно…
— Костик, ты очень хороший…
— Только не надо вот этого: «хороший-пригожий», я не за жалостью сюда пришел!
Костя увидел, как испуганно она сжалась, и вдруг почувствовал себя полным уродом. Какое право он имеет на эту красивую девушку?! Что он вообще может ей предложить, кроме своей дурацкой любви?.. Устроил тут разборки, козел ревнивый…
— Прости меня, Натуш. — Он обнял ее за плечи, поцеловал в румяную щеку.
— Если хочешь, останемся друзьями.
— Можно, я тебя провожу?.. — Костя вытер слезу, сорвавшуюся с ее ресниц.
Девушка кивнула…
На следующий день Костя плюнул на менеджера-морпеха, которой так и не позвонил, открыл рекламную газету, выбрал несколько объявлений, которые приглашали охранников, и, не откладывая дело в долгий ящик, отправился по указанным адресам. Теперь уже не его выбирали, а он выбирал. На одном из складов готовой продукции его устроили и график, и зарплата, и отсутствие у руководства привычки ковыряться в подноготной его родственников.
Возвращаясь в камеру, Геннадий вдруг понял глубинный смысл фразы, которую услышал из уст обрюзгшего подполковника из Главка: «Не связывались бы вы с ними…» Тогда до него не очень дошло, что имел в виду милицейский начальник, но теперь Толстых точно знал: речь шла не только о заключенных, а обо всей системе в целом. О странных отношениях между сидельцами и их тюремщиками. О системе, где сам человек как личность исчезает, уступая место ярлыкам, статьям, строчкам из уголовного дела.
Геннадий вспомнил абсолютно безразличное лицо оперативника, ненадолго оживившееся только тогда, когда он «сдал» своего сокамерника. А ведь достаточно было сделать всего один телефонный звонок тому же Егорову из главка, и стало бы ясно, что он, Толстых, говорит правду…
Вечером начался новый виток «тюремной романтики». Карточный проигрыш вызвал у Бивня досаду. В такие минуты он всегда начинал куражиться над теми, кого поставил на нижнюю ступеньку камерной иерархии.
Бросив карты на колени улыбавшемуся Хряку, он с хрустом потянулся и произнес:
— Что-то мы радио давно не слушали. Сейчас же концерт по заявам. Где пульт?..
Раскрашенный кусок картона, служивший пультом дистанционного управления, ждал своего часа, лежа на тумбочке. Толстых и Корнилов, как по команде, вылезли из-под шконок и встали навытяжку перед паханом.
— Та-а-ак, где тут у нас «пуск»?.. — Он нацелил «пульт» на Корнилова и нажал «кнопку».
Подражая голосу диктора, тот произнес:
— Радио «Колыма» продолжает свою работу в прямом эфире!.. Для прекрасного человека Валентина Клычкова, который отдыхает сейчас в солнечной Ницце, мы передаем, по просьбе его друзей, песенку Крокодила Гены из одноименной оперы… Приятного вам, как говорится, прослушивания, Валентин Николаевич!..
Толстых с отрешенным видом подошел к столу, откинул скатерть, положил пальцы на нарисованную клавиатуру. Корнилов, словно дрессированная обезьянка, начал отбивать ритм, используя в качестве ударных комбинацию: хлопок ладонями у открытого рта. «Подыгрывая» себе на «синтезаторе», Толстых жалостливо затянул:
Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам,
А вода по асфальту рекой.
И неясно прохожим в этот день непогожий,
Почему я веселый такой…
— Стоп! Очень плохо. Невесело как-то, скучно… — прервал выступление Бивень. — Такой шоу-бизнес нам не нужен!
— Перематываем назад… Дубль два!.. — Он нажал на «кнопку».
Не меняя выражения лица, Корнилов ускорил ритмическое сопровождение. Толстых запел быстрее, по его лицу текли слезы.
…Его выпустили с опозданием на девять дней.
Егоров корпел над квартальным отчетом. К каждой цифре, проставленной собственной рукою в расчерченные графы, он относился, как курица-наседка к высиженному цыпленку, — то есть заботливо, нежно и ревностно. Это был важный элемент «штабной культуры», которую подполковник любил с юношеской страстностью. Процесс был таким же интимным, как соитие с желанной женщиной. Поэтому Сергей Аркадьевич недовольно поморщился, когда в дверь робко постучали.
— Войдите…
В кабинет вошел изможденный Толстых в слегка помятом костюме. На этот раз Егоров улыбнулся от души. Свою часть договора он выполнил, теперь настала очередь шведской сантехники.
— Геннадий Ефимыч, ну наконец-то!.. Я все подготовил, а вас нет… Ну как, подняли авторитет?..
Бизнесмен тяжело опустился на стул. Подполковник успел заметить, как сильно он изменился: лицо осунулось и пожелтело, под глазами фиолетовые круги, руки дрожат, в шевелюре появились седые пряди… Егорову показалось, что за полторы недели «сиделец» постарел лет на пять.
— Лучше б не поднимал… — Толстых мрачно взглянул на хозяина кабинета.
— Я же предупреждал, что у нас не Швеция… Ну, мы свои условия выполнили, теперь ваша очередь.
— Извините, Сергей Аркадьевич, но… — В эту минуту Тостых выглядел как олицетворение мировой скорби.
Улыбка сползла с лица Егорова, радость сменилась недоумением:
— Что «но»?…
Толстых поднялся со стула и, глядя куда-то в пространство, произнес:
— Закрыл я фирму…
Челюсть начальника поехала вниз.
— Как «закрыл»?!
— Не хочу иметь с ними ничего общего…
Толстых поднялся, аккуратно задвинул стул и направился к двери. На пороге он обернулся:
— Вы были правы. Не стоит с ними связываться…
Егорову понадобилось несколько минут, чтобы выйти из ступора. Он с ужасом вспомнил, что на этаже остался всего один мужской унитаз.
Каких-то семь цифр на клочке бумаги — и многое изменилось. Такие события лежат за гранью предсказуемости, находятся во временных точках, где сходятся линии людских судеб, а потому воспринимаются как нечто привнесенное извне. Одни называют их случаем, другие — фатальной предопределенностью, но, как ни назови, суть остается неизменной.
Получив добро у начальника, Рогов и Плахов тут же, оседлав маршрутное такси, помчались на квартиру к отставной любовнице Корнилова. Та с большой неохотой выложила на стол его давнишний подарок — старинную икону в серебряном окладе. С тех пор как она рассталась с Корниловым, Ира не раз переживала трудные времена, но реликвию так и не продала, даже не закладывала в ломбард, чтобы выручить немного денег. Женщина верила, что ей помогла Святая Ирина, изображенная на иконе… И вот теперь, когда в жизни все наладилось, явились двое мужчин, показали удостоверения сотрудников уголовного розыска и унесли «образ» с собой. Как вещественное доказательство.
Закрывая за оперативниками дверь, Ира испытывала тяжелые чувства. Дело не в том, что ее лишили дорогой вещи, и даже не в том, что икона проходила по уголовному делу. Ей показалось, что она расстается со своей покровительницей навсегда…
Через час икона лежала в кабинете оперов. Мужчины разглядывали реликвию, лежащую на столе, оценивая ее как предполагаемый вещдок по делу о контролере-убийце.
— Она с ним уже лет шесть не живет. И не видится, — заметил Плахов.
— А икона?.. — Виригин взглянул на коллегу.
— Давно подарил. На именины.
— И что ж, она все это время не знала?.. — По лицу Макса скользнула тень недоверия.
— Говорит, нет. — Плахов вспомнил растерянное лицо женщины.
— С трудом верится…
Попытка «обкатать» версию сговора поддержки не встретила. Плахов пожал плечами:
— На вид вроде ничего. Портнихой работает.
— Чего с камикадзе-то этим будем делать?.. — сменил тему Рогов. — Который телефон дал?.. Отпустим?..
— Да выпустили его уже, — отмахнулся Игорь. — Он свою миссию выполнил. И впечатлений набрался. До конца жизни хватит.
В дверях кабинета появился Любимов, его лицо сияло, как начищенная солдатская бляха. Он извлек из кармана блокнот.
— Есть контакт, мужики! Икона «паленая»!.. Стоит на учете. Похищена девять лет назад из частной квартиры на канале Грибоедова. Святая Ирина в серебряном окладе, — прочел он выписку из блокнота.
— Отлично!
— Дальше еще лучше, — продолжил Любимов. — Хозяйка, Борисова А.С., пенсионерка, убита ударами молотка. Квартира ограблена.
— Здорово! — обрадовался Плахов.
— Мужики, вас бы кто со стороны слышал!.. — Рогов укоризненно взглянул на коллег.
Замечание отскочило от Плахова, как целлулоидный шарик от теннисного стола.
— Спокойно!.. — Жора повернулся к Рогову. — Но дальше — самое интересное. Убийство это раскрыто.