ез призму иной теоретической модели, то есть предложить иную систему условных обозначений - и только. Ни о каких попытках "исправления" показанного на карте пути речь не идет. Можно возразить, что мистический опыт самоочевиден, так что его изложение в йогических текстах не обременено никакими теоретическими спекуляциями. Известно, однако, что даже в своем повседневном опыте мы видим не столько то, что есть, сколько то, что мы знаем. Тем более мы оказываемся связаны знанием, пытаясь передать свои повседневные восприятия ("то, что мы видим") в понятийной форме. В случае не повседневных, необычных восприятий зависимость эта резко возрастает. Что касается опыта восприятий, сопровождающих целенаправленно спланированную работу по подъему Кундалини, то опыт этот не только описывается, но и обретается исходя из определенных теоретических установок. Чтобы пояснить эту мысль, обратимся еще раз к субъядерной физике. Подобно тому как в Йоге сознание оказывается единственным средством познания сознания (всех уровней субъективной реальности), в субъядерной физике инструмент исследования также оказывается равным объекту исследования частицы изучаются при помощи таких же частиц. Поэтому вопрос о том, какова "элементарная частица вообще" (в случае Йоги - "субъективная реальность вообще"), "безотносительно к экспериментальной ситуации ее изучения и к теоретическим средствам, описывающим и объясняющим с достаточной степенью точности элементарную частицу в пределах определенного класса экспериментальных ситуаций, оказывается лишенным смысла. Элементарные частицы даны в знании лишь постольку, поскольку они вовлечены в процесс познавательной деятельности человека, и представления об элементарных частицах всегда сливаются как с практическими формами этой деятельности, так и с существующими теоретическими способами ее отображения" (36, 107). Сказанное в полной мере относится также к исследованию субъективной реальности внутреннего мира - сферы, принципиально недоступной наблюдению объективными методами. Очевидно, что сам инструмент здесь "теоретически настроен" еще до начала эксперимента. И такое же теоретическое звучание естественно, непосредственно, без какой-либо сознательно опосредованной "подстройки" - получает и сам опыт. Таким образом, не говоря уже об объяснении, всякое описание мистического опыта представляет собой в конечном счете его теоретическую интерпретацию. "Какую бы позу не принимали естествоиспытатели", - говорит Энгельс, - "над ним властвует философия". Естествоиспытатели (а в нашем случае можно сказать "духоиспытатели" - ?20) "воображают, что они освобождаются от философии, когда игнорируют или бранят ее. Но так как они без мышления не могут двинуться ни на шаг, для мышления же необходимы логические категории, а эти категории они некритически заимствуют либо из обыденного сознания так называемых образованных людей, над которыми господствуют остатки давно вымерших философских систем, либо из крох прослушанных в обязательном порядке университетских курсов по философии..., либо из некритического и несистематического чтения всякого рода философских произведений, - то в итоге они все-таки оказываются в подчинении у философии, но, к сожалению, по большей части самой скверной..." (84, 179). Настоящее высказывание приведено не для того, чтобы дать оценку философии создателей тантрических текстов, - оно адресовано тем, кто верит в возможность "мистического опыта, свободного от каких бы то ни было теоретических спекуляций". Напоминая, что в любой науке нередки случаи, когда экспериментальные открытия совершаются ученными, не способными их правильно проинтерпретировать теоретически, мы не хотим сказать, что тантрические тексты "неправильно" излагают тантрический опыт; напротив, в пределах "определенного класса экспериментальных ситуаций" они делают это безупречно, оставляя ясные ориентиры для тех, кто хотел бы проследовать по тому же маршруту. Мы просто хотим напомнить, что знать можно больше, чем мы видим. И если тантрические тексты говорят о "свете", то мы усматривали свою задачу в постановке вопроса об "электромагнитных волнах", несущих этот свет. 3. Что ж, тогда вопрос третий - по существу: Зачем это нужно? Нам нужен
свет, а не "волны"!
Действительно, над попытками установить, например, каковы "физические аналоги" Чакр, можно насмеяться как над чисто европейским подходом к делу, - ведь подобное знание совершенно бесполезно с практической точки зрения. В случае Чакр мы имеем дело не с чем-то внешним, а со своими собственными ощущениями, знание физической сущности которых ни в коей мере не продвигает нас в умении ощущать их, тем более управлять ими. А что касается расположения этих тонких органов в тонком теле (чем бы ни были и где бы не располагались их физические аналоги), то оно четко указано в текстах. Известно, однако, что нет ничего более практичного, чем хорошая теория. Не исключено, что в будущем этот "чисто европейский подход" принесет какие-то неожиданные результаты, - например, стимулирует сдвиг современного объективистски ориентированного научного мышления с мертвой точки в его отношении к "восточной мистике", стимулирует творческую активность в самодеятельной йогической среде, приблизит возникновение какого-то давно искомого Синтеза духовных учений. Задача настоящей работы состояла прежде всего в том, чтобы теоретически "потревожить" сложившееся материалистическое и культурологическое отношение к Йоге. Ведь с материалистической точки зрения сегодня принимается, да и то "крутя носом", не Йога как таковая (то есть мировоззренческая установка на расширение сознания и самосознания в единстве со средствами такого расширения), а лишь ее физиотерапевтический, в лучшем случае биоэнергетический аспект; все остальное относится к области "фантастических представлений" и всерьез не рассматривается. С культурологической точки зрения Йога рассматривается как реалия, вырванная из контекста иной культуры, и как инородное тело в контексте наличной культуры; говорится, что Йога чужда нашему обществу. Настоящая работа призвана показать, что "фантастические представления" йогинов на самом деле представляют собой инокультурные "срезы" тех сторон реальности, которые не получили своего отражения в контексте нашей культуры. Тем самым предпринимается попытка указать на неполноту, узость этого контекста, а также - по мере сил и способностей - на возможные пути его расширения. 4. Здесь уместно будет задать четвертый вопрос, строгий: Не мог бы автор,
как материалист, уточнить свое отношение к мистике?
"Мистичность" переводится как "таинственность". "Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, это ощущение таинственности... Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то во всяком случае слепым... Я довольствуюсь тем, что с изумлением строю догадки об этих тайнах и смиренно создаю далеко не полню картину совершенной структуры мироздания". Это сказал Эйнштейн, создатель теории относительности, - теории, которая лежит в основе современной картины "физической реальности". Мистическое отношение к миру основано на сознавании присутствия бесконечных таинственных глубин, скрытых под пленкой познанного, а также сознавании известной меры гипотетичности самой этой пленки. Материалистическое мировоззрение вовсе не предполагает "гносеологической мании величия", дубинноголовой снисходительности человека, уточняющего отдельные детали уже "почти познанного" мира. Напротив, благодаря основному положению материалистической гносеологии о неисчерпаемости познания мира и человека, на любом этапе этого познания мы с необходимостью оказываемся перед лицом "перманентной тайны", бесконечности "еще непознанного", глубины, осознание которой, не затуманенное нашими познавательными успехами, не может не вызывать своего рода "священного трепета". Однако мистика, мистицизм - это нечто иное; это учение о некоем особом мистическом ("таинственном") опыте. Таинственность этого опыта заключается в его принципиальной неверифицируемости, "непроверяемости": для нас всегда остается тайной, воспринимали ли мы нечто, или же только воображали его. Строго говоря, опыт нашего повседневного переживания мира также мистичен, поскольку невозможна постановка "решающего эксперимента", способного подтвердить или опровергнуть действительность этого опыта. По словам Витгенштейна, "мистическое не то, как мир есть, а то, что он есть". Абстрагируясь от мистичности повседневного опыта переживания внешнего мира, мы можем определить в качестве мистического опыт переживания некоторых внутренних событий. Этот опыт может случиться с каждым, но прямой доступ к нему открыт не каждому: для обретения такого доступа требуется особая подготовка. В то же время никакими объективными методами не может быть ни подтверждено, ни опровергнуто, отражает ли этот опыт какие-то объективные процессы, или представляет самовнушенный плод фантазии. Итак, в случае внутреннего мистического опыта предметом веры или неверия выступает не учение о раскрываемой этим опытом действительности, но сама эта действительность. Область мистических явлений, "потусторонних" нашему закрытому взору, традиционно находится в ведении ультра-идеалистических течений теоретической мысли и традиционно же отрицается материализмом. Материалист не верит в то, что по ту сторону актуального сознания может протекать какая-то своя сознательная жизнь, независимая от его воли и целеполагания; тем более он не верит, что "та" жизнь каким-то образом может определить "эту". Ориентация материалистической теории на "внешний мир" служит причиной ее традиционного отставания во "внутренней проблематике", которое выражалось в недооценке (вплоть до второй половины XIX в.) активности сознания и до сих пор дает о себе знать в забвении экзистенциальных нужд человека. По той же причине область мистического опыта, лежащая на полюсе прямо противоположном теоретической интенции материализма, традиционно сдается последней без боя. Действительно, наличное состояние материалистической теории не дает своим последователям никаких стимулов к исследованиям в этом направлении: материалист просто не понимает, зачем нужно пытаться переживать, а тем самым и как-то объяснять подобные вещи. Сталкиваясь с такими переживаниями случайно, материалист в последующих поисках объяснений, как правило, оказывается очарован богатейшим опытом теоретической интерпретации подобных переживаний, об