Итак, в современных условиях лишение свободы не должно рассматриваться в качестве наиболее целесообразного, преобладающего вида наказания. В то же время, как правильно отмечает Н. А. Стручков, «нельзя согласиться и с теми авторами, которые, замечая, что классическая зависимость “преступление — наказание” не дает желаемого эффекта, предлагают чуть ли не отменить наказание, искать его заменители»[505]. Лишение свободы следует использовать, но с учетом его возможностей и в совокупности с другими мерами наказания. Репрессивные качества лишения свободы в полной мере должны быть использованы в борьбе с тяжкими преступлениями и рецидивом. Однако порою на практике это принципиальное положение искажается, в результате чего многие лица, совершившие преступления, не представляющие большой общественной опасности, оказываются изолированными от общества. А это в свою очередь приводит к росту процента осужденных к лишению свободы и как неизбежный результат этого — к нарушению принципа гуманизма.
Говоря о принципе гуманизма при назначении наказания, вряд ли будет правильным пройти мимо еще одного вида наказания, до недавнего времени входившего в систему наказаний Азербайджанской Республики и Российской Федерации. Давно известно, что самые жесткие наказания, применяющиеся веками в отношении преступников, не способны устранить преступность, а наоборот, иногда способны вызвать общественный гнев в адрес тех, кто эти наказания применяет. «Пытка или квалифицированная казнь могут служить хорошими средствами для устрашения преступника, но вряд ли можно достичь их применения, не оскорбляя нравственного сознания общества, — писал В. П Люблинский, — плохие теории также способны более устрашать, чем хорошие, но едва ли вследствие этого следует заботиться об ухудшении, а не об улучшении тюрем»[506]. Если бы эффективность уголовного наказания зависела от его жестокости, то простейшим способом сделать людей более законопослушными было бы назначение самых суровых наказаний. Мы вполне согласны с тем, что от наказания нельзя требовать больше, чем то, на что оно рассчитано. Однако для того, чтобы наказание сдерживало неустойчивых граждан от соблазна совершить преступление, т. е. обладало общепревентивным свойством, оно должно быть достаточно репрессивным, т. е. настолько чувствительным, чтобы отвратить от намерения совершить преступление. Но при этом нельзя забывать слова Ж. П. Марата: «…ошибочно думать, что злодея обязательно останавливает строгость наказания, память о нем очень скоро исчезает, тогда как беспрестанно возникающие у несчастного потребности преследуют его повсюду. Если ему представляется благоприятный случай, он, слушая их лишь назойливый голос, поддается искушению. Даже самый вид казней не всегда является достаточной уздой; сколько раз совершалось у подножья эшафота преступление, за которое погибал осужденный»[507].
Конечно, как справедливо заметил С. В. Познышев, «если наказание будет для преступника злом ничтожным, малочувствительным, оно не будет служить сдерживающим фактором в поведении человека, сколь бы неизбежным ни представлялось»[508]. А это значит, что «наказание… не должно превосходить предельную линию выносливости житейских тягот человеком известной эпохи»[509].
В принципе, следует исходить из того, что ориентация на суровость как на самоцель неприемлема для государства, отличающегося истинным гуманизмом, верой в человека, в безграничные возможности его совершенствования, избавления от всего, что мешает ему положительно проявлять себя, стать полноценным и полезным членом общества. Поэтому для того, чтобы наказание достигло общенравственной цели, с одной стороны, оно не должно быть чрезмерно тяжким, с другой, учтитывая моральный уровень населения, — должно производить впечатляющее действие путем применения необходимой для этого кары. Практика показывает, что когда государство пытается снизить рост какого-либо преступления, то это делается или путем законодательного усиления уголовного наказания, или ужесточения судебной практики. При этом порой забывается, что жестокость наказания влечет за собой последствия, которые не только не помогают достижению поставленных целей, а напротив, противоречат целям наказания. Обычно эффективность жесткого наказания ощущается в самом начале его практического применения, а потом она падает. Еще Ж. П. Марат, подмечая привычку к наказанию, притупляющую страх перед ним, писал: «Впечатление, которое производят жестокие казни, будучи всегда недолговечным, со временем теряет всякую силу: сначала процедура их вселяет ужас в умы, но незаметно к ним привыкают; как бы ужасны не казались казни, воображение скоро к ним "привыкает, и они перестают поражать его; привычка притупляет все, даже страх»[510]. В связи с эти представляется целесообразным рассмотреть проблему казни как вида уголовного наказания с точки зрения принципа гуманизма. Томас Мор в свое время (1516) сказал: «Человеческую жизнь по ее ценности нельзя уравновесить всеми благами мира»[511].
Смертная казнь представляется самой тяжкой мерой наказания. Одновременно она в ряду уголовных наказаний, несомненно, представляется самой дешевой и самой несложной карой, не требующей никаких затрат и никаких особых усилий со стороны государства. Смертная казнь противоречит положению личности в современном цивилизованном государстве и не только не соответствует культурно-этическому настроению современного общества, но и представляется в этом отношении институтом, безусловно, вредным и деморализующим. По мнению П. И. Люблинского, смертная казнь является гнилостным явлением, отравляющим народную психику, ибо основанная на крайнем пренебрежении к человеческой личности, приносимой в жертву охране конкретных благ, различающая грубые инстинкты и дающая торжество низким сторонам человеческой природы, она в случае частого применения, способна на многие годы заглушить высокое чувство населения[512].
Своеобразным, но весьма отдаленным прообразом смертной казни можно считать кровную месть. Однако, несмотря на общий признак — принудительное лишение жизни другого человека, не считавшееся преступлением, — кровную месть в первобытнообщинном строе нельзя полностью отождествлять со смертной казнью. Кровная месть осуществляется не государством, тогда как смертная казнь выступает как средство самозащиты общества против нарушений условий его существования.
Весьма прогрессивные взгляды на смертную казнь были высказаны выдающимся итальянским просветителем и гуманистом Чезаре Беккариа (173 8-1794) в его знаменитом труде «О преступлениях и наказаниях». Решив «исследовать, является ли смертная казнь действительно полезной и справедливой в хорошо устроенном правлении, что это за право убивать себе подобных, присвоенное людьми?»[513], он пришел к выводу, что смертная казнь не основана на праве, поскольку человек не вправе сам лишить себя жизни и, конечно, не захотел бы предоставить это право другим. Призывая откровенно признать, что смертная казнь является «войной государства с гражданином, считающего необходимым или полезным уничтожить его жизнь»[514], он приводит ряд аргументов в пользу отмены смертной казни. В частности, смертная казнь, рассуждает Беккариа, была бы необходима, если оставление преступника в живых, даже лишенного свободы, могло бы вызвать переворот, опасный для установленного образа правления, либо же при чрезвычайных обстоятельствах. Смертная казнь, по его мнению, была бы также необходима, если бы одна только смерть была действительным и единственным средством удержать других от совершения преступления. Смертная казнь как средство удержания, по мнению Беккариа, уступает пожизненному рабству, ибо «ужасное, но мимолетное зрелище казни злодея» производит меньшее впечатление, чем «длительный и бедственный пример» человека, подвергнутого пожизненному рабству.
Он утверждал, что смертная казнь подает людям пример жестокости, ожесточает нравы и тем самым способствует совершению новых преступлений[515]. Аргументация в пользу отмены смертной казни была столь убедительной и при этом изложена с такой страстью, что можно считать лишь чисто тактическим ходом то, что Беккариа не потребовал полной и немедленной отмены смертной казни, а обратился к «восседающим на престолах Европы благодетельным монархам»[516] с призывом прислушаться к его мнению. Но в сознании и своих современников, и последующих поколений книга Беккариа по справедливости была расценена и продолжает рассматриваться как первое исторически значимое выступление против смертной казни, положившее начало движению так называемых аболиционистов — сторонников ее отмены.
Современные противники смертной казни приводят следующие аргументы против существования этого вида наказания:
1) в цивилизованном обществе человеческая жизнь представляет собой абсолютную ценность, и государство не вправе лишать ее кого-либо ни при каких условиях;
2) следственные и судебные ошибки, повлекшие неправильное назначение смертной казни (по ее исполнению), не могут быть исправлены в дальнейшем;
3) смертная казнь неэффективна, поскольку неспособна предупредить совершение новых преступлений;
4) достижение целей наказания возможно без лишения жизни особо опасных преступников[517].
Если говорить о глобальных тенденциях, то можно констатировать, что мировое сообщество последовательно идет к миру без смертной казни. Комиссия ООН по предупреждению преступности и уголовному правосудию в своем исследовании 1996 г. отмечает усиливающуюся тенденцию к отмене смертной казни как в законодательстве многих стран, так и на практике. Безусловно, принцип гуманизма в этом процессе играет важнейшую роль. УК Азербайджанской ССР 1960 г. установил смертную казнь в мирное время только за 8 составов преступления. Кроме того, она была предусмотрена еще за 16 воинских преступлений при совершении их в военное время или в боевой обстановке. Впоследствии перечень преступлений, допускающих применение смертной казни, был значительно расширен и к началу 90-х гг. их в уголовном законе Республики насчитывалось более 30 составов. Голоса о запрещении или, во всяком случае, об ограничении смертной казни начали слышаться все более настойчиво в нашей Республике с 1991 г.