Девочка отложила книгу.
— Больше не хочу это читать.
— Хорошая история. Наверное, Родни больше никогда не будет пачкать книги, — подытожила Уэйнесс.
Лидия кивнула и углубилась в книгу с картинками.
— Я просто удивлен, — обратился к девушке Оливано. — Что вы с ними сделали?
— Ничего. В них уже все и так есть. Я просто даю возможность выйти наружу всему, что в них заложено, и все время обнимаю их, и целую, и это им, по-моему, очень нравится.
— Разумеется. Кому же такое не понравится?
— Они, должно быть, давно знали, как читать. Мирон, ведь, правда, ты давно умел читать, только держал это в секрете?
Мальчик оторвался от рисования, и поглядел на девушку краем глаза.
— Ну, если не хочешь говорить, то просто нарисуй что-нибудь на этом красивом листе. — Она пододвинула к нему лист гладкой зеленой бумаги.
И снова мальчик бросил на нее беглый и быстрый взгляд, схватил карандаш и написал: «До этого мы никогда не читали. Но это проще, чем играть в шахматы. Впрочем, в книгах есть много слов, которых я не знаю».
— Эта беда поправимая. А теперь покажи доктору, как хорошо ты рисуешь.
Мирон начал рисовать, правда, без всякого энтузиазма, сначала карандашом, потом фломастерами. На одном листе быстро появился огромный олень с ветвистыми рогами. Олень стоял на фоне пейзажа, напоминавшего тот, что был на картинке, но очень отличавшегося от него в деталях. В целом рисунок оказался даже талантливым и цвета в нем — гораздо ярче, чем в книге.
— Это удивительно! — счастливо рассмеялся Оливано. — Я салютую тебе, Мирон!
— Я тоже могу рисовать, — вмешалась Лидия.
— Конечно, можешь, — подхватила Уэйнесс. — Ты тоже прелесть! — В этот момент Уэйнесс оглянулась и увидела, что Ирена так и пожирает их из окна глазами. — За нами смотрят, — шепнула девушка Оливано.
— Я заметил. И очень хорошо, надо…
— Я не хочу больше никаких лекарств, — вдруг понурилась Лидия.
— Каких лекарств? — встревожился Оливано.
Девочка туманным взором посмотрела в сторону гор.
— Иногда, когда ветер, мне хочется бежать, и тогда они дают нам лекарства, так что вокруг становится темно, и не поднять ни руки, ни ноги.
— Я прослежу, чтобы вам больше не давали никаких лекарств. Но и ты не должна убегать, когда поднимается ветер.
— Тучи летят по ветру, и птицы летят. Летят семена, и ковыль летит, и все кувыркается и парит.
— Лидии кажется, что она тоже может полететь вместе с птицами и тучами, — пояснила Уэйнесс.
Но девочке это объяснение показалось глупым.
— Да нет же, что ты, Марин! Ты глупая совсем!
— Тогда почему тебе хочется убежать?
Девочка с трудом подбирала слова.
— Потому что ветер…. И, я знаю, что все начинается… Потом я слышу далекие-далекие голоса, они зовут меня, они говорят: «Лида говори громко и ясно… Уиру! Уиру! Ты здесь? Уиру!» Так они зовут меня, откуда-то с гор, и мне становится страшно, и я бегу, бегу, бегу в темноту…
— А ты знаешь, кто тебя зовет? — осторожно спросила Уэйнесс.
— Наверное, это старик с желтыми глазами, — несколько сомневаясь, ответила девочка.
— А Мирон тоже слышит голоса?
— Мирон начинает сердиться.
— Бегать по ночам — привычка скверная, и надо от нее избавляться, — нравоучительно сказал Оливано. — Темной ночью и еще при сильном холодном ветре ты непременно потеряешься, упадешь в пропасть, разобьешься и умрешь. И тогда не будет больше девочки Лиды, и люди, которые тебя любят, очень расстроятся.
— Я тоже расстроюсь.
— Вот именно. И поэтому ты перестанешь бегать, правда?
— Но если они зовут меня! — обеспокоилась девочка.
— Но ведь я не бегаю каждый раз, когда кто-то меня зовет! — пришла ей на помощь Уэйнесс.
— И Марин совершенно правильно делает, — подтвердил Оливано. — Ты тоже должна поступать так же.
Лидия медленно кивнула, словно соглашаясь еще подумать над этим вопросом.
Оливано обернулся к Уэйнесс.
— Теперь пора поговорить с Иреной. Сегодня разговор у нас будет серьезный.
— Из-за волос?
Оливано кивнул.
— Мне пришлось много подумать, прежде чем принять это решение. Словом, оно далось мне нелегко.
— Что за решение? — заволновалась девушка.
— Я еще не пришел к окончательному выводу — жду последних результатов. — Оливано последовал прямо к дому, где Ирена молча открыла им двери.
— Счастлив подтвердить, что угроза вируса для вас миновала, — самым официальным тоном начал Оливано. — ваша кровь чиста.
Ирена восприняла эту новость лишь сухим кивком.
— Простите, я очень занята, и если вам больше нечего сказать, то…
— К сожалению, мне есть, что сказать. Есть. И немало. Нам с вами надо обсудить много важных вопросов сегодня. Может быть, разрешите присесть?
Ирена молча развернулась и пошла в гостиную, где снова осталась демонстративно стоять, но Оливано с Уэйнесс сели на диван.
— Что касается детей, то я должен признать прогресс просто феноменальным, — с осторожностью подбирая слова, начал доктор. — Трудно давать какие-либо прогнозы, но теперь уже ясно, что дети полюбили Марин, отвечают ей, и она смогла сломать их отчужденность.
— Это, конечно, замечательно, но я хочу сказать, что в результате дети постоянно перевозбуждены, — сквозь зубы процедила Ирена.
— Вы абсолютно не правы, — холодно остановил ее Оливано. — Лида и Мирон высокоорганизованные личности, изо всех сил стремящиеся возвратиться к нормальному состоянию. Теперь это ясно, и в большей степени именно благодаря Марин. По-моему, проблема теперь в другом.
Ирена бросила на девушку презрительный взгляд.
— И в чем же теперь, по-вашему, проблема? Дети жили себе и жили, тихо и счастливо, пока не появилась эта студентка. И пошло! Они стали возбудимыми, странными, непослушными…
— Это так, но этим они пытаются проявить свои экстраординарные возможности, которые не укладываются в понятия нормы. Через несколько лет эти способности станут проявляться менее драматически, а потом и вовсе исчезнет напряженность, что совершенно нормально. Но сейчас стремление выказать себя у них прорывается на волю настолько сильно, что мы непременно должны всячески помогать им в этом. Вы со мной согласны?
— Да, но с большими оговорками.
Оливано при слове «оговорка» махнул рукой.
— На прошлой неделе я взял у детей образцы волос, и они дали мне информацию, которой я, простите меня, даже не сразу поверил. Давали вы детям какие-нибудь лекарства или нет?
Глаза Ирены превратились в щелки, и некоторое время она молчала.
— Давно. — И тут же попыталась сменить тон. — И откуда вы это взяли? Из волос, что ли?
Оливано медленно наклонил голову.
— Волосы обоих детей показывают следы приема лекарств, причем, с недельным интервалом. И следы говорят не об органических субстанциях, не об их смесях, но… И теперь я спрашиваю вас. Скажите откровенно: что вы давали детям?
— Только их обычный тоник, который позволяет им держаться в форме, например, как сегодня, — беспечно ответила Ирена.
— Почему вы ничего и никогда не говорили мне об этом так называемом «тонике»?
Ирена пожала плечами.
— А зачем? Доктор, который его прописал, объяснил мне, что он укрепляет нервы и успокаивает — вот и все. Что тут странного?
— Могу я посмотреть на ваш «тоник»?
— Он кончился, — спокойно ответила Ирена. — Я использовала все и недавно выкинула бутылку.
— И больше его у вас нет?
— Нет, — чуть задумавшись, ответила женщина.
Оливано кивнул.
— Тогда слушайте. Не смейте без моего разрешения давать детям ни «тоников», ни каких-либо иных препаратов, ясно?
— Яснее некуда. Да только дети-то трудные. Как только ветер завоет ночью, так Лидия начинает с ума сходить и рвется куда-то в горы. В такое время невозможно не давать успокоительное.
— Я понимаю ваши проблемы и выпишу вам совершенно безвредные седативные средства. Но использовать их вы можете лишь в крайнем случае.
— Как хотите.
— Повторяю еще раз, чтобы не было недоразумений. Не смейте давать детям ничего, кроме того, что пропишу я. Иначе вы погубите их, и мне не останется ничего, кроме как забрать их у вас, чтобы защитить.
Ирена стояла бедная, и лицо ее изображало обиду и гнев. Она хотела было заговорить, но, видимо, не могла. Оливано поднялся.
— Сейчас я поговорю с детьми и уйду. — Он сухо поклонился и вышел, а Ирена повернулась к Уэйнесс. — Чтобы ты провалилась! — закричала она с ненавистью. — Что ты со мной сделала?!
Уэйнесс не знала, что и отвечать. Крики Ирены напомнили ей, что она обманом проникла в этот дом и, причем, с намерениями, тоже не отличавшимися благородством.
— Я не хотела сделать вам ничего плохого, — наконец, тихо промолвила девушка.
— У меня теперь нет своей жизни! — продолжала надрываться Ирена. — Еще один год! Только один год! Это проклятый год, господи! И все кончится! Я улечу, уйду, сгину! Я бы и сейчас ушла, потому что нет мне здесь ничего, ни одиночества, ни успокоения! Я ничтожная, несчастная, ах, если бы умереть! Но кто знает? Кто знает? Может, этого-то я и боюсь больше всего на свете!
— Госпожа Ирена, прошу вас, успокойтесь, вот увидите, все не так ужасно, как вам кажется, — тщетно взывала к ней Уэйнесс.
— Ха! Да что ты знаешь, кроме как шнырять и обманывать детей! А вот что мне теперь делать? Что?!
— Но о чем вы так беспокоитесь? О профессоре Соломоне?
Лицо Ирены мгновенно превратилось в маску.
— Я ничего не говорила, и вы ничего не слышали. Ни-че-го.
— Конечно! Но лучше бы вы выговорились, я готова выслушать вас, до конца.
Однако Ирена уже развернулась и в три больших шага покинула гостиную.
Уэйнесс медленно вышла во двор, где попыталась взять себя в руки. Надо быть жесткой. Что ж, если обман, если это выдавание себя за другое лицо — самые худшие ее преступления, то, можно считать, что ей еще повезло. Но теперь главное Мирон и Лидия. Ирена сказала про год — какой год, что в этот год должно произойти? И чувство подсказывало девушке, что ничего хорошего детям этот год не сулит.