другие формой правления.
Столетиями построенные на сборе дани империи доминировали в истории государств мира. Империи появились, когда аккумулировались сравнительно небольшие, но достаточно доступные средства принуждения. Когда же кто–нибудь, кроме императора, сосредотачивал у себя значительные средства принуждения или сам император утрачивал способность к их применению в значительных масштабах, империи часто распадались. Китайская империя, например, при всей ее кажущейся долговечности переживала постоянные восстания, вторжения, борьбу за автономию отдельных регионов и долгое время тратила большую часть своего бюджета на уплату дани монголам и другим воинственным кочевникам. Не больше стабильности было и у европейских империй. Так, вторжение Наполеона на Пиренейский полуостров в 1808 г. разрушило (преимущественно) заморскую империю Испании. Уже в течение нескольких месяцев большую часть испанской Латинской Америки охватило движение за независимость, и через 10 лет практически весь этот регион раскололся на независимые государства.
Практически во всех отношениях от империй отличаются федерации, города–государства и другие виды фрагментарного суверенитета. Эти образования опираются на сравнительно высокую аккумуляцию и сравнительно низкую концентрацию принуждения. Типичным проявлением такой комбинации были широко распространенные в Западной Европе городские милиции XIV в. В государствах фрагментарного суверенитета даже небольшая коалиция не особенно могущественных (номинальных) подданных могла противостоять силам правителя, и это при том что отдельные лица, группы и все население в целом имели неограниченные возможности предать существующую власть и перейти на сторону конкурирующей юрисдикции.
Так, разительный контраст мы обнаруживаем между Пруссией и Померанией XIV в.: в Пруссии, где в то время правили тевтонские рыцари, никто из принцев не мог соперничать с великим магистром, а у городов было мало власти. Здесь поставленные рыцарями помещики пользовались в своих громадных владениях широкой свободой до тех пор, пока рыцари получали с них доходы. В соседней Померании, герцогстве, которое возникло в результате небольших германских завоеваний и недолгих союзов, у герцога было множество вооруженных соперников, а бароны поменьше занимались прямо бандитизмом. Что же до городов, то они занимали господствующее положение сравнительно с землями герцогства и были главными поставщиками войск в военное время.
Во время войны 1326–1328 гг. между герцогами Померании и Мекленбурга города Померании выступали по преимуществу на стороне своего герцога, а дворянство — на стороне Мекленбурга. С победой правящего дома Померании землям, где велик был авторитет городов, «были дарованы большие привилегии: попечение над младшими герцогами (minor dukes), право решать, строить ли новые герцогские замки или сносить, право избрать нового магистра (master), если герцог нарушит свои обещания или обманет своих подданных» (Carsten, 1954: 90). Поскольку города могли оказывать поддержку или отказывать в ней, они пользовались немалой властью, отстаивая свои интересы.
Промежуточное положение между империями, основанными на взимании дани, и городами–государствами занимают национальные государства. Как и другие государства, они росли в связи с войнами, процессами государственного строительства и изымания ресурсов, но ограничивались договорами по передаче средств принуждения подчиненного населения для вложения их в защиту, разрешение споров (adjudication), а иногда даже в производство и распределение. Дальнейшая история Пруссии демонстрирует процесс, в ходе которого формировались национальные государства. Мы уже упоминали, что в XIV в. тевтонские рыцари установили здесь централизованную империю. В XV в. союз рыцарей, ослабленных чумой, исходом крестьян и военным поражением начинает распадаться, и местные магнаты, которых они раньше контролировали, становятся в Пруссии независимой политической силой. Пользуясь окрепшей властью, они все больше и больше ограничивают права крестьян, населявших их земли; употребляя подневольный труд, эти имевшие власть помещики постепенно переходят к фермерству (на основе частного землевладения) — фольваркам и могут уже экспортировать зерно в Западную Европу.
В то же самое время правители Бранденбурга и Померании, до того ослабленные союзом своих герцогов с богатыми бюргерами, начинают побеждать в непрестанной борьбе с городами, поскольку города утрачивают свое влияние в международной торговле и ослабевает способность Ганзейского союза выступать от их имени. Тогда правителям приходится вести переговоры с отдельными землями, где господствующее положение занимало дворянство, приобретшее основную власть предоставлять (или отказывать) королям в средствах для ведения войн и укрепления династии. В следующие столетия бранденбургские маркграфы Гогенцоллерны прокладывают себе путь к главенствующему положению в том, что стало Бранденбург–Пруссией, попутно поглощая большую часть прежней Померании. При помощи браков и дипломатических союзов они постепенно расширяют свои владения на прилегающие области и богатые капиталом районы нижнего Рейна. Затем заключают договоры со своей знатью, оставляя привилегии и сравнительно большую власть лордам в их собственных владениях, но предоставляя монарху доступ к регулярным доходам.
Так из битв, переговоров, договоров и наследственного имущества появляется национальное государство, где крупные землевладельцы Пруссии, Бранденбурга и Померании получают большую власть внутри тех доменов, которые корона никогда не могла у них отнять. В XVIII в. такие монархи, как Фридрих Великий, последними штрихами завершают построение всей структуры: они включают в состав армии и крестьян и их помещиков, одних под командой других. Прусская армия таким образом начинает воспроизводить сельскую структуру: дворяне — офицеры, свободные крестьяне — сержанты, а серфы — солдаты. Эти структурные преобразования ухудшили положение крестьян и серфов: многие крестьяне были закрепощены, и «на войне, и в мирное время военные обязательства старой Пруссии ухудшали социальное положение, законные права и имущественное положение серфов относительно дворянского сословия» (Busch, 1962: 68). В этом отношении исторический путь Пруссии отличался от путей, по которым пошли Великобритания (где крестьяне стали сельскими рабочими) и Франция (где крестьянство сохранялось до XIX в. и владело значительным имуществом). Но Пруссия, Великобритания и Франция — все они сотрясались борьбой монархов с имущими классами за средства ведения войны и перешли в дальнейшем к созданию устойчивой государственной структуры.
Пруссия, Великобритания и Франция определяли судьбу друг друга также в качестве военных союзников или соперников. Национальные государства всегда и неизбежно вступали в соперничество и обретали свою идентичность в противостоянии другим государствам; они входили в систему государств. Широкие различия главных типов государственных структур схематически представлены на рис. 1.7. После 990 г. н.э. в разных частях Европы существовали развитые формы всех четырех типов государств. Настоящие империи процветали до XVII в., а последние большие зоны фрагментарного суверенитета превратились в национальные государства только в XIX в.
Рис. 1.7. Различные условия развития государства как функции от аккумуляции и концентрации принуждения
Перед правителями трех типов вставали общие проблемы, но по–разному. По необходимости для обеспечения контроля они распределяли средства принуждения на своих территориях неравномерно. Чаще всего эти средства концентрировались в центре и на границах, а между (границами и центром) — власть пытались поддерживать посредством вторичных групп принуждения, преданных проводников принуждения на местах, подвижных дозоров и широко раскинувшейся разведки. Например, Оттоманская империя создавала две системы с отчасти одинаковыми задачами: одна состоящая из kazas и других подразделений гражданской администрации, которыми руководили. Вторая система состояла из санджаков и других округов феодальной кавалерии под руководством военачальника; во время завоевания военная система имела тенденцию поглощать гражданскую, но при этом сокращались доходы (Pitcher, 1972: 124).
Чем крупнее было государство и чем больше была разница в распределении принуждения и капитала, тем сильнее были стимулы для сопротивления контролю из центра, для соединения в союзы врагов государства как внутри него, так и за его границами. В белградском санджаке, бывшем частью оттоманской Сербии XIX в., знать на службе империи (avan) рассудила, что ей будет легче обогащаться, если создать собственную систему перераспределения, чем просто исполнять служебную функцию в общем перераспределении. Они начали захватывать часть продукции крестьян, взимали незаконные поборы за проход скота и удерживали часть сборов на таможенных заставах перевалочных пунктов на Саве и Дунае (особенно в Белграде), через которые шел экспорт хлопка в Серрес и Салоники, предназначенного для Вены и Германии. Особенно они настаивали на своем праве на deveto, на этом незаконном взимании девятой части урожая крестьян, после того, как тимариотом у них уже была взята десятая часть (deseto) (взамен службы в государственной кавалерии). «Этими действиями и другими актами принуждения (направленными против личности и собственности) поборы с сербских крестьян удваивались, а иногда утраивались» (Stoianovitch, 1989: 262–263).
Такого рода дробление, девальвация центральной власти отмечалась по всей распадавшейся Оттоманской империи XIX в. Впрочем, и повсюду в Европе, искушение тем или иным способом превзойти своих сербских сородичей охватывало агентов непрямого правления. При том, что коммуникации были дорогими, а доходы, получаемые агентами короны невыполнением требований центра или употреблением делегированных им национальных средств для своих местных или индивидуальных целей, велики — все правители сталкивались с постоянными покушениями на их власть.