До рассматриваемого времени независимость местных владык сильнейшим образом варьировалась от государства к государству. Например, Оттоманская империя на ранних этапах своего существования, после захвата и при военном правлении ввела последовательно две формы правления на Балканах, причем вторая была еще более непрямой, чем первая. Еще и в XVII в. султаны взимали дань с вассальных государств, но внутри своих доменов раздавали большие земельные наделы как тимары (доходы с земель)[7], то есть жаловали их военным на время, пока те оставались на военной службе. Сипахи или timarlis (владевшие этими наделами) имели доходы со своих земель, собирали для султана налоги, осуществляли гражданское правление и контролировали серфов-христиан, но не имели права отчуждать или передавать эту землю по наследству. В войнах XVI—XVII вв., однако, погибло много сипахов (timarlis), и необходимость собирать все больше и больше налогов на все дорожавшие войны сильно сократила привлекательность такого вознаграждения воинов. Все чаще султаны прибегали к помощи сборщиков налогов, у которых были собственные способы обращать земли, с которых они взимали налоги, в свою собственность. Соответственно, уже другие группы потребовали и получили право покупать и владеть землями, с которых платились налоги; на смену тимарам пришли чифтлики, наследственные, частные землевладения, поместья (Roider, 1987: 133–134). Так ненавязчиво турки–оттоманы ввели классическую систему непрямого правления. Позднее эта система обратилась и против подданных, и против правителей, поскольку полунезависимые воины оказались наделены значительной властью. По Систовскому миру между Оттоманской и Австрийской империями (1791), например, «не у дел оказались янычары и нерегулярные военные соединения [в Сербии]. Тогда они стали грабить население. Такие банды захватывали селения с принадлежавшими им землями и превращали их в свои поместья. Другие, объединившись с мятежниками (avans) или бандитскими шайками, без разбора грабили и мусульман и христиан (Jelavich, Jelavich 1977: 27).
Независимые грабительские действия янычар, в конце концов, нанесли такой ущерб Оттоманскому правлению, что в 1826 г. войска султана по его приказу присоединились к толпам в Константинополе и перебили остатки их войск. Основные риски непрямого правления состояли в злоупотреблениях посредников, вызывавших сопротивление населения, а также сопротивление самих посредников, провоцировавшее непокорность целых регионов возрастанию роли нации.
По большей части местное правление осуществлялось довольно стабильно, и правители на местах своевременной уплатой дани Оттоманскому государству покупали своему населению относительную изоляцию. В Пруссии юнкеры были одновременно хозяевами своих громадных поместий, судьями, военачальниками и выразителями интересов короны, а английские джентри, дворянство и духовенство делили между собой задачи гражданской администрации за пределами столицы. При благоприятных обстоятельствах наделенные властью посредники смягчали действие экспансии государства на социальную организацию и благосостояние его подданных. Природа этого посредничества значительно различалась в двух типах регионов: в регионах, где дворянство было местным, и в регионах, где господами были чужаки. Там, где знать имела общий с крестьянами язык, религию и традиции (как в Австрии и Богемии), складывалась определенная региональная солидарность в противостоянии запросам короны. Там, где дворяне были иностранцами (как в европейской части Оттоманской империи на протяжении почти всей ее истории), деревенские главы и племенные старейшины обычно были связующим звеном между местным населением и национальными властями. В таких регионах после распада империи крестьяне, купцы и профессионалы оказались в непосредственном контакте с государством (Berend, Ranki 1977: 29–36).
Но будь они местные или иностранные, посредники обыкновенно действовали в зоне своего контроля как тираны. Когда на оттоманской территории система чифтликов вытеснила систему тимаров, невозможным стало даже обращение в мусульманский суд или к чиновникам, и землевладельцы, жившие вдали от своих поместий, часто притесняли своих крестьян сильнее, чем раньше военные (Roider, 1987: 134). С ослаблением власти центра — как это повсеместно происходило в XIX в. — землевладельцы получали все больший контроль в местных вопросах. В Боснии и Сербии XIX в. землевладельцымусульмане вытесняли христианских арендаторов, превращая их в серфов (Donia, 1981: 4–5). В этих условиях на Балканах стал процветать бандитизм. Из–за жестокой непреклонности посредников союз с далеким монархом или его представителями часто казался более привлекательным, чем местное притеснение; тогда сельские жители обращались к представителям короля, подавали на землевладельцев в королевский суд и приветствовали сокращение привилегий городов. На короткое время они иногда выигрывали. Но в далекой перспективе разрушение барьеров делало их более уязвимыми в следующем цикле порожденных войной запросами государства.
Сильным стимулом к введению прямого правления был переход к регулярной армии на основе местного (национального) набора. И хотя в некоторых армиях наемники употреблялись и в XVIII в., правители в регионах, развивавшихся по модели капитал + принуждение, — в особенности, во Франции, Пруссии и Англии, — уже отказывались от использования исключительно наемников, как это было в XVII в. У наемников было много недостатков: при недостаточной оплате они были совершенно не надежны, без присмотра они легко обращались к грабежу, после демобилизации причиняли много неприятностей и стоили очень дорого. Содержать значительные армии в мирное время, начало этому положили прусские правители вроде Фридриха Вильгельма в XVII в., было не по силам для большинства государств, которые не могли собрать для этих целей достаточно налогов, тем более в условиях соревнования с региональными владыками. Указанные причины побуждали правителей создавать у себя долговременные военные управления и затем призывать на военную службу, кооптировать и иметь непосредственный доступ в толщу населения. Таким образом можно было обойти посредников и проложить путь от непрямого правления к прямому.
Внутренний призыв в большие регулярные армии приводил к серьезным тратам. Так если окончившие службу наемники не имели особых претензий к государству, то ветераны национальных вооруженных сил имели значительные претензии, в особенности, если они на службе потеряли здоровье или были искалечены. Семьи погибших или раненых воинов также получали некоторые привилегии в виде преференций в находившейся в ведении государства торговле табаком и спичками. При размещении войск в стране военным и гражданским должностным лицам приходилось заниматься поставками питания, обеспечением жильем и поддержанием общественного порядка. Со временем правительство начало заботиться и о здоровье, и об обучении молодых мужчин, поскольку от этого зависела их эффективность в бою. Таким образом, военная реорганизация грубо вмешалась в политику государства по проникновению в те сферы, что раньше были местными и частными.
Одной из самых сомнительных попыток организации государственной власти было стремление правителей гомогенизировать население по ходу установления прямого правления. С точки зрения власти, лингвистически, религиозно и идеологически гомогенное население создавало риск выступления против королевских интересов единым фронтом; гомогенизация увеличивала стоимость политики «разделяй и властвуй». Но гомогенность имела множество преимуществ: в однородном обществе простые люди легче идентифицировали себя со своими правителями, эффективнее была коммуникация, проводились административные инновации, которые, будучи приняты в одном сегменте общества, с большей вероятностью срабатывали и повсюду. Больше того, люди, сознававшие общность происхождения, легче объединялись для борьбы с внешней угрозой. Испания, Франция и другие крупные государства то и дело проводили гомогенизацию, предоставляя религиозным меньшинствам — в особенности, мусульманам и евреям — выбор: обратиться или эмигрировать. Например, в 1492 г. вскоре после покорения Гранады Фердинанд и Изабелла предоставили испанским евреям именно такой выбор. Португалия последовала этому примеру в 1497 г. Правда, в дальнейшем изгнанные из Иберии евреи — сефарды, составляли торговую диаспору повсюду в Европе, используя свои связи для создания мощной системы долгосрочных кредита и коммуникации, что позволило им в следующие столетия (в разное время) почти монопольно заниматься драгоценными камнями, сахаром, специями и табаком (von Greyerz, 1989).
Протестантская Реформация предоставила правителям небольших государств великолепную возможность определить свое национальное своеобразие и гомогенность относительно великих империй, не говоря уже о том, что таким образом можно было кооптировать духовенство и административный аппарат на службу королю. Раньше всех подала пример Швеция, которая многое в государственном управлении передала лютеранским пасторам. (И сегодня шведские ученые используют бесчисленные приходские книги, содержащие информацию о грамотности и переменах места жительства прихожан, которые пасторы честно ведут с XVII в.) Особо отметим, что, помимо влияния на представления о законности государственной власти, общая вера и общее духовенство, связывавшие народ с сувереном, были могучим орудием управления.
Французская революция: от непрямого правления к прямому
Уже в XVIII в. европейские государства ставят своих граждан перед выбором: лояльность местным властям или национальным. И хотя Просвещение с его «реформами» начинает насаждать прямое правление, но самое решительное движение в этом направлении породили, без сомнения, Французская революция и Империя. Французские события 1789–1815 гг. способствовали общему переходу европейских государств от непрямого правления к прямому в двух отношениях: они дали модель централизованного правительства, которую скопировали другие государства, и они насаждали эту модель в з