Получит без борьбы [43]
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯLieb' Vaterland (Край отчий наш) [44]
I
ЛАННИ БЭДД написал письмо на английском языке:
«Дорогой Руди.
С тех пор, как мы в последний раз виделись в Париже, я много путешествовал. Я был в Калифорнии и встречался с людьми, о которых тебе будет интересно услышать. Существует одна важная новость, которая вряд ли добралась до тебя, и я думаю, что тебе следовало бы её знать. Можешь ли ты встретить меня в Швейцарии? Я не готов приехать в Германию из-за той роли, которую моя страна играет в настоящей войне. Вряд ли немецкий народ сможет терпеть присутствие любого американца. Но я знаю, что ты лично меня не обвиняешь, и твоя дружба ценится мною, как ты, несомненно, знаешь.
Кроме того, у меня был очень интересный опыт с мадам Зыжински. Одно из предсказаний Текумсе осуществилось самым необычным образом. Здоровье этой женщины стало лучше зимой. Условия поездки настолько тяжелы, что я не думаю, что её надо привозить сейчас. Но когда погода смягчится, мы сможем найти с тобой и твоими друзьями возможность увидеть ее снова. Я нахожусь в доме моей матери в Жуан-ле-Пэн и буду ждать твоего ответа на это письмо.
Mit deutschem Grusse тебе и нашему общему другу,
Твой преданный Ланни».
Письмо было адресовано рейхсминистру Рудольфу Гессу в его берлинскую резиденцию и обозначено, как «личное». Ланни знал, что почта, отправляющаяся в Германию, будет подвергнута цензуре, но он был уверен, что ни один из немцев не будет связываться с письмом, адресованным нацисту номер три. Он внимательно изучил каждое слово. Разумеется, мадам Зыжински была приманкой, которую он не раз использовал с Гессом, который так глубоко интересовался парапсихологией, как и Ланни, но был гораздо более доверчивым. Его предложение Швейцарии было тоже уловкой, поскольку он очень сомневался, что Гесс покинет свою страну в настоящее время, и в любом случае невозможно было бы тайно встретиться с ним на чужбине. Ланни очень хотел встретиться с Гитлером, но не хотел просить его о встрече, он хотел, чтобы его попросили. «Наш общий друг», конечно, не мог означать никого другого, потому что в мыслях Руди фюрер был первым и должен был быть первым в мыслях Ланни.
В свое время пришел ответ:
«Дорогой Ланни.
Я получил твоё письмо, и, конечно, я очень хочу тебя видеть, но я не могу уйти от своих тяжелых обязанностей. Забудь о своих мыслях, что кто-нибудь из Германии обвинит тебя в том, что произошло. Мы знаем, что у нас много друзей в Америке, и мы ценим их. Тебя сердечно встретят. Мне тоже нужно кое-что рассказать тебе. Предполагая, что ты приедешь в Швейцарию, я отдаю распоряжение нашему Генеральному консульству в Берне предоставить тебе визу. Если будет какая-нибудь заминка, позвони мне и скажи телефонистам, что это личный звонок.
Наш друг здоров, но сильно занят. Я скажу ему, что ты приедешь.
Всегда твой,
Руди».
Джерри Пендлтон сказал ему, что до самой Женевы вверх по долине Роны ходили поезда. Будут ли выполнены обещания, указанные в письме, можно только догадываться, но Джерри сразу позвонил и сообщил, что по волшебству, которое он понял, было маленькой взяткой, он получил для всемирно известного знатока искусства мсьё Бэдда место в первом классе.
Поезд должен был уйти вечером, но Джерри сказал: «Тебе лучше быть под рукой днем, взять коробку для завтрака и бутылку всего, что захочешь».
Разумеется, Бьюти Бэдд позаботится об этом. Она была сильно встревожена стремлением Ланни совершать поездки в эти опасные времена, он сказал: «Картинный бизнес». Когда она возразила, он ухмыльнулся и сказал: «Дорогая старушка, так я зарабатываю хлеб насущный!» Давным-давно эта женщина, умудрённая жизненным опытом, усвоила печальный урок, что, если ворчать на гордого мужчину, он перестанет вас посещать. В связи с тем, что Бьенвеню был местом встреч и почтовым ящиком, откуда агент президента мог плести свои интриги, там вся корреспонденция ожидала его приезда. Бьюти складывала таинственные письма в специальный отсек своего секретера. Несомненно, она внимательно изучила их внешний вид и научилась узнавать письма, какие он отправил в Швейцарию, а какие в Тулон.
Одурачило ли ее постепенное изменение политических взглядов ее сына? Он считал это маловероятным, поскольку она была давним интриганкой, оказывая помощь Робби в совершении сделок с вооружением на сумму в десятки миллионов долларов. Она знала все, как манипулировать личностью и вести разговор в определенной области. Она учила этому Ланни. И когда она увидела, как он это делает, то должна была понять каждое его движение и каждое слово. У неё не было никаких проблем с тем, чтобы угадать, что он пытается выяснить. Когда он отказался посвятить свою мать в свои секреты, она могла быть уверена, что это было потому, что он дал кому-то слово. И этот кто-то должен быть очень важным. В течение всех веков судьба женщин заключалась в том, чтобы с болью рожать сыновей, с болью их воспитывать, а затем видеть, как они выходят в мир, полный опасностей.
II
Ланни спокойно добрался до границы. На границе не было никаких затруднений, потому что швейцарские официальные лица вошли в поезд во французском пограничном городе Аннемассе, а документы Ланни были в порядке. И снова он ходил по улицам очень старого города часовщиков и ростовщиков, который он давно любил. Женева не поражала воображение искушённого путешественника. Её жители были степенны, и, если верить отзывам, они были достаточно самодовольны в собственной оценке и оценке своего города. Но это не мешало Ланни, чей интерес к ночным клубам и развлечениям был исключительно профессиональным. Город был чист, и его виды прекрасны. Бьенвеню он покинул в начале весны, но здесь была еще середина зимы. На улицах лежал снег, а на горах виднелся только снег. Ему нравилось ходить пешком, и он находил холод бодрящим. Отсутствие почти обнаженных дам на набережной успокаивало чувства джентльмена, чьи обязанности вынуждали его вести безбрачную жизнь.
На протяжении многих лет одним из удовольствий Ланни в этом старом городе был визит к его другу Сиднею Армстронгу, одному из должностных лиц Лиги Наций. Теперь, увы, эта мечта идеалистов мира стала жертвой войны. Красивый белый знаменитый Дворец Наций был закрыт из-за отсутствия средств, а Сидней вернулся в землю своих отцов и вёл курс международных отношений в одном из провинциальных колледжей, то есть таких, которым не случилось стать ни Йельским, ни Гарвардским, Принстонским. Посещение этого дворца было бы похоже на посещение могилы его деда Сэмюэля Бэдда в Ньюкасле. Обязанность, которую Ланни до сих пор пренебрегал, и за это пренебрежение был сурово осужден духом старого джентльмена или тем, чем это было, которое говорило губами мадам.
Всегда в любой части мира первая обязанность агента президента заключалась в том, чтобы зарекомендовать себя как искусствоведа. В этом городе Ланни знал пожилого любителя картин знатока по имени Фрёдер. Он всегда был рад увидеть посетителя из-за океана и услышать о событиях в мире искусства Парижа, Лондона и Нью-Йорка. Ланни говорил свободно, и был вознагражден местными новостями. Швейцарский «сырный король» недавно умер и оставил несколько картин, от которых его вдова была готова избавиться. Ланни с удовольствием познакомился с этой дамой и осмотрел ее коллекцию. Он нашел в ее коллекции два очень хороших образца работ Сегантини, настоящего гения, которого считали своим как швейцарцы, так и итальянцы. Он рисовал на высоких плато и почти замёрз, делая это. Ланни сравнил его с голландцем ван Гогом, который почти сгорел, рисуя ослепительный солнечный свет на южном побережье Франции. Клиент Ланни, Харлан Уинстед, давно желал Сегантини. Также было несколько работ Фердинанда Ходлера, швейцарского живописца, который был нанят немцами до Первой мировой войны и украсил стены нескольких немецких университетов. Но во время войны он выступил против своих покровителей, и поэтому больше не был их кумиром. Искусство — это оружие!
Все это заняло много времени, но он не спешил. Сообщения о том, что он делал, быстро распространились по этому маленькому городу, который был похож на деревню. Фактически, Ланни заметил, что зажиточные люди в каждом городе представляет собой деревню и так же интересуется сплетнями, как если бы они могли бы смотреть из окна своих гостиных и видеть, что происходит. Ланни хотел утвердиться как человек, который имел право быть здесь, сейчас и на будущее. Швейцарцы из-за их неустойчивой позиции были крайне обеспокоены сохранением нейтралитета и хотели ограничить деятельность разных агентов, которые наводнили страну. Нацисты или анти-нацисты, все они были одинаковы для женевцев. Они хотели уберечься от бомб. Многие из них даже не хотели, чтобы Лига Наций находилась в их городе.
III
Безукоризненно одетый американский джентльмен прогуливался вдоль берега озера и смотрел на голубую воду, слишком глубокую, чтобы замерзнуть. Он смотрел на монументы протестантских реформаторов, как это делает каждый турист. Он останавливался в художественных магазинах, чтобы узнать, не появился ли в Женеве гений. До сих пор они бывали довольно редкими. Возможно, гении должны нарушать правила, но здесь этого почти никогда не предвиделось.
У каждого человека свои мысли. И всегда в голове Ланни теплилась надежда, что он может наткнуться на Бернхардта Монка и проследовать за ним на разумном расстоянии в какое-то место, где они могли бы обменяться несколькими словами вдали от посторонних ушей. Прошло почти год с тех пор, как они в последний раз встречались здесь, и Монк рассказал Ланни о намерении вермахта совершить внезапное нападение на Данию и Норвегию. С тех пор у Ланни было только два письма от этого немецкого подпольщика, бывшего моряка и члена социал-демократической партии. Последнее письмо, краткое, тщательно завуалированное и подписанное именем «Брун», сообщило Ланни, что автор заболел, и что он не смог найти никаких картин, которые, по его мнению, заслуживают особого внимания эксперта. Однако он хотел, чтобы герр Бэдд знал, что он не пренебрегает своим обещанием и будет писать, как только он найдет что-нибудь хорошее. Затем тишина. Конечно, что можно ожидать от того, за кем постоянно охотится гестапо.
Последняя встреча была в публичной библиотеке, которая находится в зданиях университета. Ланни ходил туда каждый день и осматривал читальный зал. Потерпев неудачу, он сделал небольшой маневр и добился от своего друга герра Фрёдера упоминания о своем присутствии в городе редактору Journal de Geneve. Там было опубликовано короткое интервью, в котором Ланни ничего не сказал о приобретении картин для маршала Геринга и фюрера, но ограничился упоминанием важных американских коллекций, которые оказали ему честь их пополнять. Это, конечно же, вызвало поток писем от людей, обладавших тем, что они считали старыми мастерами. Кроме того, интервью послужило достижению своей секретной цели. На следующий день, когда Ланни вошел в читальный зал, то увидел там бритую наголо голову и широкие плечи, которые он так хорошо знал.
Он только взглянул, потом сел и сделал вид, что читает книгу. Время от времени он украдкой бросал взгляд, и когда его глаза встретили Монка на долю секунды, он вернулся к чтению. Когда он увидел, что Монк ушел, он встал и вышел. Монк спускался по ступенькам здания, а Ланни следовал за ним через парк и на улицу с магазинами. Мужчина остановился перед одним из них и стал смотреть в витрину. Ланни сделал то же самое и услышал голос: «монумент Реформации, девятнадцать часов». Ланни прошептал: «Хорошо», а другой проследовал дальше.
Год назад они поступили так же, и это отвечало всем целям. Монумент Реформации — длинная стена со статуями протестантских реформаторов и героев. В семь вечера, в марте месяце и в тени высоких гор, темно. Ланни прошел к тому месту, которое находится в том же парке, что и Университет. Он следил за тем, чтобы никто не последовал за ним, и когда он увидел своего друга, он подошел к месту, где при уличном свете они могли видеть вокруг себя пространство и в то же время защищаться в тени какого-то кустарника. Там они говорили тихими голосами и не использовали имен.
«Что с вами случилось?» — спросил Ланни.
«Они пытались покончить со мной», — ответил он. — «Двое мужчин сбили меня с ног на темной улице, они хотели убить меня, но, так случилось, что из дома вышел человек, и они убежали. Я был немного крепче, чем они думали. Некоторое время я провёл в больнице, но теперь я в порядке».
— Что сделали власти?
— Прошло какое-то время, прежде чем они могли расспросить меня, а потом я притворился, что это было обычное ограбление. Если бы я признал правду, они, вероятно, приказали бы мне покинуть страну, а мне некуда было податься. Вы знаете, это буржуазное правительство.
— Наверняка, ваши враги получили какие-нибудь бумаги?
— То, что они получили, не дало им никакой информации, в этом вы можете быть уверены.
— Вы все еще в опасности?
— Это война, я более осторожен, я не хожу в малолюдные места, и если я вижу, что кто-нибудь пытается приблизиться ко мне, мне не стыдно бежать со всех ног. Когда-то это возбуждало подозрение в полиции, и они расспрашивали меня, я сказал им, что меня однажды ограбили, и я боюсь. Они подозрительно относятся ко мне и ставили ловушки не один раз, но они никогда не могли ничего на меня найти. Мои документы в порядке, и у меня есть деньги в банке, что еще нужно в буржуазном мире?
— У вас не было никаких новостей для меня в последнее время?
— Наша группа попала в беду, и у меня больше нет источников информации, которые были для нас такими полезными. Я не знаю, что произошло. Мой связник исчез. Это все, что я слышал. Возможно, он сломался под пытками и раскрыл свои собственные источники информации. Война идёт во тьме, и вы не видите своих врагов.
— Вы приписываете нападение на вас предательству в Германии?
— Кто может сказать? Я всегда считал само собой разумеющимся, что здесь нацисты узнают меня. Полиция этого города ясно дала понять, что они подозревают меня, и между ними и нацистами существует связь. Капиталистические правительства говорят о свободе, но то, что они имеют в виду, это собственность. Если им нужно выбирать между нацистами и красными, то они выберут нацистов девяносто девять раз из ста. Если бы я мог встретиться с сотрудником полиции или консулом или кем-то другим из власти, который отдавал равные предпочтения сторонам, я уважал бы его как великого человека, но со мной этого не случалось.
IV
Больше всего агенту президента хотелось посидеть за столом или перед теплым камином и поговорить с этим бывшим моряком, профсоюзным лидером и капитаном Интернациональной бригады в гражданской войне в Испании. Он мог это сделать в Париже пару лет назад, но не сейчас в беспокойной и осаждённой Женеве. Однако он не удержался от соблазна сказать: «Я беспокоился о вас. Расскажите мне, как вы живете».
«Я живу в кальвинистской семье», — ответил подпольщик. — «Это делает меня респектабельным. Мне не разрешают зарабатывать деньги, но мне разрешено собирать данные о дипломатической истории Швейцарии во время наполеоновских войн. Это я делаю на глазах у всех и храня собранные результаты на столе в моей комнате. То, что я делаю в другие часы, я не могу рассказать даже вам, lieber Genosse».
«Конечно», — согласился Ланни, у которого были свои секреты. — «Скажите мне только одно, у вас есть другой контакт?»
— У меня было двое, а остался только один, он не так хорош, как прежний, но я надеюсь улучшить ситуацию.
— Не отвечайте ни на один вопрос, если вы не считаете его правильным. У подполья в Германии есть успехи?
— Ей Богу, я хотел сказать — да, но не могу. Враг совершенно безжалостен, они убьют тысячу невинных людей, чтобы добраться хотя бы до одного. Они уничтожили нас под корень.
— Должен ли я рассказать своим друзьям за границей, что они не должны рассчитывать на какое-либо восстание изнутри?
— Они могут рассчитывать на то, что только несколько человек соберут информацию, и даже она будет сильно ограниченной, потому что факты скрываются, и их трудно получить. Если ваши друзья рассчитывают на большее, они будут разочарованы. Скажите им, чтобы они не слишком сильно обвиняли людей. Всех тех, кто имел мозги и совесть, убили или поместили в концентрационные лагеря, которые являются более медленной формой убийства. Эта война будет вестись до конца и с ожесточением, которого никто не видел в последнее время.
«Даже в Испании?» — поинтересовался агент президента.
— Испанцы — некомпетентные люди, немцы самые компетентные в Европе и, возможно, в мире. Если вы, американцы, хотите, чтобы мы думали иначе, вам придется это доказать. Скажите мне, что означает 'ленд-лиз', о котором здесь я читал в газетах?
— Этот термин позволяет отправлять в Британию помощь, не слишком сильно пугая американский народ. Ланни мог бы сказать больше, он был здесь, чтобы слушать.
«Скажите мне для успокоения моей души», — настаивал Капитан. — «Как скоро можно рассчитывать на Америку в деле?»
— Я думаю, вы можете рассчитывать на то, что мы не позволим погибнуть Британии.
— Это будет означать долгую войну. Вам придется завоевать половину континента.
— Наши люди еще не осознают этого, они будут двигаться шаг за шагом, но, в конце концов, я верю, что они сделают то, что должны. Ланни хотел бы добавить: «У меня тоже есть источники, о которых я не могу говорить». Вместо этого он продолжил: «Я хочу сказать вам, что получил вашу информацию по почте и распорядился ею наилучшим образом». Речь шла о том, что Монк проинформировал его в письме, что вермахт собирался вторгнуться в Голландию и Бельгию. — «Насколько я понял, её мало использовали, но это лишь потому, что государственные деятели пожилые люди и медленны на подъём».
Монк, несомненно, улыбнулся в темноте, когда ответил: «Я принадлежу к тому классу, который всегда и везде расплачивается за промахи государственных деятелей».
V
Начал падать снег и добавил к восприятию чувства негостеприимности Женевы. Оба топали ногами, потому что под таким пронизывающим альпийским зимним ветром никто не мог стоять слишком долго.
«Скажите мне», — быстро сказал Ланни. — «Куда собирается двигаться враг?»
— Все указывает на то, что это должны быть Балканы.
— А после этого?
— Как я уже сказал, мой действительно надежный источник молчит. Из других источников я убежден, что это будет прямо на восток.
— У меня тоже есть источник информации, и я рад, что наши сведения сошлись. Кампания начнется этим летом, я понимаю?
— Не позднее июля, они ожидают закончить работу через месяц или два месяца, но военные считают, что надо брать зазор на непредвиденные обстоятельства.
— Еще одно, я еду в Германию. Знаете ли вы, что может мне помешать?
— Конечно, всегда есть опасность, но я не знаю помех, связанных с моей деятельностью.
— Ваш источник, который исчез, не имел никаких сведений обо мне?
— Не малейших. Конечно, когда мы украли один из нагнетателей Геринга и вывезли его из страны, то вы рисковали. Если Геринг обнаружил бы это, то предположил бы, что вы или ваш отец, должно быть, с этим связаны. Если он следит за делами вашего отца, он может догадаться, что у вас есть это устройство.
— Мой отец говорит, что там было так много улучшений, что Геринг не узнал бы своего ребенка. С тех пор я посещал толстяка, и он не высказывал никаких подозрений. Так что здесь нет препятствий. Но когда вы рассказали мне о том, как вас пытались убить, я хочу быть уверенным, что это не из-за меня.
— Я никому и никому не говорил и не писал о вас. Если кто-то следит за нами сейчас, то об этом вы можете догадываться так же, как и я.
«Спасибо, дорогой товарищ». — Ланни протянул ему руку и обнял партнёра. — «Я выполняю свою работу, и я знаю, что вы делаете свою. Будем надеяться, что мы будем жить, чтобы увидеть день, когда мы сможем сесть вместе и обменяться опытом! А пока, adios»
Они расстались и пошли разными дорогами. И не сомневайтесь, что Ланни продолжал смотреть во все стороны. И пока он не попал на часто посещаемые улицы, он был готов бежать со всех ног!
VI
Ланни перебрался в Берн, где нашел, что немецкая правительственная машина всё приготовила для него. Клерк в Генеральном консульстве выдал ему визу и разрешение на посещение Берлина. «Синий поезд» за ночь доставил его на вокзал Анхалтер, который бомбили и теперь уже частично отремонтировали. Такси отвезло его в отель Адлон, где он нашел «всё как обычно». Американские журналисты продолжали считать бар отеля своим «Клубом», а важные люди со всей Центральной Европы общались с офицерами СС и вермахта. Помещения были элегантны, обслуживание прекрасно, и если не хватало угля, то здесь, конечно, этого не ощущалось.
Ланни позвонил в офис Гесса в штаб-квартиру партии и был приглашен встретиться с ним в тот же вечер в ресторане Хорхера. Затем он отправился пройтись, чтобы узнать, что полтора года войны проделали с этим гордым холодным городом. Он увидел несколько свободных мест, где когда-то стояли здания. Но это были незначительные здания, и он понял, что нацистский Hauptstadt получил небольшой урон от бомб по сравнению с британской столицей. С точки зрения ВВС Берлин был в несколько раз дальше от Лондона, чем Лондон от Берлина. Причина в том, что у немцев были свои аэродромы на французском и бельгийском побережье, в то время как у британцев не было места ближе к Берлину, чем графство Кент. Польские военнопленные быстро убирали развалины. Все было нормировано, и система работала отлично, потому что все подчинялись приказу или попадали в тюрьму. Люди на улицах выглядели хорошо накормленными и хорошо одетыми, и если у кого-то вызывало беспокойство продолжительность войны, то он не собирался рассказывать об этом путешествующему Auslander.
Однако, Ланни знал, как узнать, что действительно происходит в умах людей. Он позвонил своему старому другу Хильде, княгине Доннерштайн, неиссякаемому источнику слухов. — «Ланни Бэдд! Ach, wie schon! Приходите на кофе — последнее, что у меня есть!» Это была та самая старая Хильде, но он подумал, что ее голос звучит подавленно, и когда он вошел в гостиную, он понял почему. Она была в полном трауре. Ее старший сын, обожаемый Франци, был убит в Польше. «Самое ужасное!» — воскликнула она. — «Целый год он провёл на войне, которая вот-вот должна была закончиться, и какой-то никудышный партизан, скрывающийся в лесу, бросил в него ручную гранату!»
Бедная Хильде! У гостя не было слов. Ничто не помогло бы ей. Он видел ее сразу после того, как мальчик ушел на войну, и попытался подбодрить ее мыслью, что это не продлится долго. Теперь он подумал: Она похожа на старуху, хотя она была моложе его. Она сидела со слезами, текущими по ее щекам. И он знал, что таких, как она, миллионы в Германии и Франции, а также в Великобритании, Польше и Чехословакии, Голландии, Бельгии, Дании и Норвегии, а теперь и на Балканах. У него не было слов ни для кого из них.
Вскоре она пришла в себя. Если плачешь, плачешь в одиночку [45]! Хильде была экстравертом и очень, очень экстра. Ей были необходимы главные столицы фешенебельного мира. Как там Ирма, и ей действительно хорошо в её новом браке? Как там Бьюти и какой странный брак! Как обстоят дела с Софи, баронессой де ля Туретт и с Маржи, вдовствующей леди Эвершем-Уотсон? В счастливые дни все эти дамы посетили Берлин, а Хильде посетила Ривьеру, Париж и Лондон. Теперь все кончилось, и какая жестокая и глупая вещь заняла их место! Четыре всадника Апокалипсиса! Эта жена ушедшего в отставку прусского дипломата, теперь волонтёр ПВО в Берлине, повторила свои обычные действия, предшествующие разговору. Убедилась, что нет слуг у дверей ее гостиной, а затем положила шапочку из теплоизоляционного материала, устанавливаемую на чайник, на телефон. Она верила, что у гестапо был способ подслушивать, даже когда трубка лежала на рычаге. Она села рядом с Ланни и вылила свои чувства, которые точно соответствовали чувствам графини Уикторп. Как будто, та смогла ими поделиться с ней. Она ненавидела эту войну и всех людей, которые ее вели. Она думала, что неважно, кто победит, члены ее класса проиграют, и единственными, кто выиграет, станут большевики, те волки, которые прячутся в России и в трущобах больших городов Европы.
Это было самоубийство der Adel, le gratin, верхушки общества, эта высокопоставленная дама говорила на международном языке, состоящем из всех светских слов из полдюжины языков, включая языки Клуба аистов и отеля Алгонкин. Если ей что-то нравилось, это было tres rigolo (очень забавно), и если ей это не нравилось, то это было либо вшиво, либо вонюче, в зависимости от того, было ли оно американским или английским. Ей очень нравилось, когда Ланни повторял последние Witz, bon mot или яркие, лаконичные формулировки и остроты, которые он услышал у самых элегантных своих знакомых. Этот яркий мир обедов, приёмов и блеска словесных фейерверков исчез навсегда, и Ланни казалось, что княгиня оплакивает этот мир так же, как и своего сына. (Она могла носить траур только дома, как она сказала ему, а на людях это было запрещено, как подрыв морального духа).
Для Ланни этот разговор был не просто сплетнями. Дворец Доннерштайн принимал важных людей, военных, промышленников, дипломатов, и Хильде знала не просто шутки, но и государственные секреты. Сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт для нее был одним из «правильных» людей, которые имели право знать, что происходит, и будут рассказывать об этом только себе подобным лицам. Она восхищалась им, и после того, как ее подруга Ирма бросила его, она мягко и тактично «сделала предложение». Это было около четырех лет назад, что сделало это предложение древней историей в соответствии с современными нравами. Но пепел все еще тлел, и Ланни не собирался его раздувать. Агент президента должен использовать каждую стрелу в своем колчане, поэтому он вложил много тепла в свой разговор с княгиней Доннерштайн и даже рассказал ей, какую роль Америка будет играть в войне. Взамен услышал подробности нацистских интриг в Венгрии, Румынии, Болгарии, Югославии, Греции и Турции.
Ланни упомянул, что у него назначена встреча с Гессом в этот вечер. Он сделал недовольную гримасу, чтобы показать, что не особенно радуется предстоящему случаю. И это послужило началом восхитительных откровений Хильде. Наблюдал ли он мрачные и пристальные взгляды, которых так боятся подчиненные Nummer Drei с нависшими бровями? Ланни был в этом странном доме и имел возможность наблюдать высокую, суровую леди, которую заместитель фюрера взял себе в жены, или кто была назначена ему самим Nummer Eins. Рассказывала ли ему Хильде когда-либо слух, который ходил среди инсайдеров режима? Что маленький сын, которого пара называла «Буз», и которого они притворно очень любили, на самом деле не был сыном заместителя, но был потомством слишком дружелюбного врача в Хильделанге? Сам заместитель был импотентом, как и его начальник, и их чудовищные потуги к господству и славе призваны компенсировать их позор, который их мучил. Ланни сказал: «Странный и страшный мир!» Его друг ответила: «Мы на пути к какой-то страшной катастрофе, и мы все беспомощны».
VII
Ресторан Хорхера был местом могущественных и богатых нацистов, и для иностранца приглашение туда было честью. Гесс занял отдельный кабинет, а это означало не просто, что он хотел поговорить конфиденциально со своим другом из-за океана, но то, что он сам был человеком, который не хотел выставлять себя напоказ. Он носил свою простую форму штурмовика без украшений, кроме свастики. Он был ровесником Ланни, энергичным и спортивным. Он родился в Александрии в семье богатого коммерсанта и получил образование в Англии. Его манеры были сдержанными и взвешенными. И Ланни должен был постоянно напоминать себе, что он убийца. Он принимал участие во всех нацистских драках с ранних дней и имел шрам на голове, куда его ударили пивной кружкой. Он помог построить партию и управлял ею с Ночи длинных ножей. За неё он полностью взял на себя ответственность.
Рудольф Вальтер Рихард Гесс был фанатиком, который хотел устроить мир по образу своего фюрера и который ни в коем случае не остановился ни перед чем. У него было странное мрачное лицо, рот образовывал прямую линию на лице, а вторую прямую линию образовывали тяжелые черные брови, которые не перерывались над носом. Его глаза были серовато-зелеными, и когда он сердился на партийного правонарушителя, ему не нужно было говорить ни слова, он просто смотрел этими глазами, и жертва теряла присутствие духа, и её колени начинали дрожать. К сожалению для партии, но, к счастью для всего остального мира, его лоб был довольно узким, а его умственные способности ограниченными. Он начинал как секретарь Ади, и в душе он оставался им, даже когда он стал рейхсминистром.
Для друга, которому он доверял, этот безжалостный человек доброжелательно улыбался и был идеальным хозяином. Для него Ланни Бэдд был джентльменом высокого положения, который был сердцем и душой с национал-социалистическим делом. Ему не раз предлагали деньги, но он отказался от предложений и приезжал, чтобы поделиться информацией, какой мог. Во время еды Ланни рассказывал о чудесах парапсихологии, которые он счел возможным придумать экспромтом. Заглянув в хрустальный шар, он увидел автокатастрофу, а через неделю натолкнулся именно на такую сцену на знаменитой автостраде Гаррисберг-Питтсбург. С мадам у него было чудесный сеанс, в котором появился дух Гинденбурга. Der alte Herr был в самом возвышенном настроении и предсказал овладеть всей восточной половиной Европы своему преемнику, которого он однажды оскорбил, назвав его «богемским капралом». Все это заместитель фюрера проглотил вместе с жареной олениной и тепличной спаржей, смоченной в майонезе.
Ланни рассказал о Лондоне, Париже, Виши, а затем о Нью-Йорке, Детройте и Голливуде. После того, как еда была съедена, а официанты удалились, и двери были закрыты, он занялся действительно конфиденциальными вопросами, рассказывая о значимости отставки лорда Уикторпа, и силе движения, которое он представлял. О мотивах двух непримиримых соперников, Лаваля и Дарлана и вероятные последствия недавнего продвижения последнего. А затем, самое главное, о возможности отстранения от власти этого человека в Белом доме, ставшего своим собственным злым выбором, угрозой немецкому делу.
Гесс не слышал о заговоре против Рузвельта, кроме смутных слухов: «Кто-то должен его застрелить!» Теперь он засыпал своего гостя вопросами: кто был в заговоре и насколько далеко он ушел и, вероятно, пойдет? Ланни сказал: «Я дал честное слово, чтобы не называть людей, да и вам это не принесло бы пользы, потому что вы не сможете работать с ними. Для их планов было бы фатально, если бы любого из них увидели с вашими агентами. Движение должно быть чисто американским. И те, кто принимает в нем участие, должны отрицать, что они симпатизируют нацизму. Может быть даже лучше, если они верят в это, как многие из них. Знаете, как это было с вашим собственным движением, какой вред оно понесло бы, если бы кто-нибудь смог показать, что вы получали деньги или даже идеи из России или Великобритании или Франции».
«Конечно», — признался другой. — «Но может быть есть способы помочь в строгой секретности».
— Ваши агенты полностью защищают ваше собственное дело. Некоторые из них весьма влиятельны и стоят хотя бы части того, что они требуют от вас. Например, Форрест Квадратт.
— Вы считаете его надежным?
— Я бы этого не сказал, он умело продвигает свои личные интересы, но в то же время не может быть никаких сомнений в том, что он верит в национал-социализм, он привязал себя к вашей колеснице.
VIII
Заместитель фюрера был очарован рассказом Ланни о жизни в Сан Симеоне. Когда он услышал, что Мэрион Дэвис спала в кровати кардинала Ришелье и что ее квартиру называли «Небесным апартаментом», Руди сделал кривое лицо и заметил, что это звучит как Каринхалле. Ланни улыбнулся, и ему не нужно было ничего говорить, потому что он был гостем Геринга и знал все о его фантастической экстравагантности, а также, что аскетичный Гесс презирал тех членов партии, которые использовали своё положение для обогащения и прославления.
Ланни рассказал все, что сказал Херст, и добавил несколько вещей, которые он не говорил, но мог бы сказать. Руди обсудил Херста и высоко оценил его. Он сказал, что это был настоящий тип американца, человека Дальнего Запада, который победил дикарей и покорил дикую природу. Такие люди знали, как править, и они не уходили от мыслей о том, что нужно было сделать, чтобы командовать миром, полным дураков и негодяев. Ланни сказал, что его дед был таким человеком, но он сам слишком мягок. Ему никогда не стать человеком действия. Такова была линия жизни, которую он постоянно проводил с Куртом Мейснером. И, по-видимому, он одинаково хорошо проводил бы и с Рудольфом Гессом, который с дружеской улыбкой сказал, что он может из Ланни быстро сделать человека действия, но он предпочитает его как человека информации.
Дружелюбный комплимент дал возможность Ланни. «Боюсь, что я не принесу много пользы вам», — заметил он. — «Вы, кажется, направляетесь на Балканы, где я никогда не был и не имею там друзей».
«Не волнуйся», — был быстрый ответ. — «Мы не задержимся в этом месте долго».
— Это может занять больше времени, чем ожидают ваши руководители, Руди. Вы уверены, что югославы не будут сопротивляться?
— Сопротивляться вермахту, Ланни, ты, должно быть, шутишь.
— Не забывай, что у них там много гор.
— И у нас есть горные дивизии. Через пару недель мы сможем разбить их армии вдребезги.
— Ну, я не строю из себя стратега, но очевидно, что у вас очень плотный график. Ваше наступление на Россию нельзя откладывать дольше июля.
Заместитель фюрера выглядел испуганным. — «Кто тебе сказал, что мы идем на Россию?»
«У меня много друзей, Руди». — агент президента мягко улыбнулся. — «Кроме того, я не лишён нормального здравого смысла. У вас должна быть нефть, и очевидно, что вы не осмелились бы оставить левый фланг в тысячу километров открытым красным ордам».
Этим замечанием заместитель фюрера был весьма озадачен. Он посмотрел на своего гостя и заметил: «Эти вопросы должны быть совершенно секретны, Ланни».
— Естественно, Руди, и, пожалуйста, пойми, что я не задаю никаких вопросов или даже не намекаю на конфиденциальность. Я искусствовед, и я считаю, что могу зарабатывать на очень хорошую жизнь даже в военное время. Но я не хочу, чтобы красные смели Европу, потому что тогда я ничего не смог бы заработать, да и не хотел бы. Нас, вероятно, обоих ликвидировали вместе. Ты это знаешь.
— Да, конечно.
— Хорошо, я встречаю какого-то влиятельного человека в Лондоне или Нью-Йорке, и он говорит: 'Что мы, прости господи, можем поделать с профсоюзами и красными?' Я отвечаю: 'Мне кажется, что Гитлер — это тот, у кого есть ответ'. Он говорит: 'Да, я это знаю', и я говорю: 'Ну, тогда почему бы вам не договориться с ним, вместо того, чтобы уничтожать его? Пусть он будет тем, кто усмирит красных для вас'. На это всегда есть одно возражение: 'Можем ли мы доверять ему, что он сделает это?' Поверь мне, Руди, так оно и есть, от Лондона до Голливуда. Все задают одни и те же вопросы и выдвигают те же самые возражения.
— Но что мы можем сделать, Ланни? Фюрер ясно выражал свое отношение много раз. Для него большевизм — воплощение дьявола.
— Я знаю это, иначе меня бы здесь не было, и я не был бы вашим другом. Я не мог быть, если бы не верил в твою честность. Но проблема состоит в том, чтобы убедить других людей. Они говорят: 'Гитлер заключил сделку с красными'.
— Но это, очевидно, только временный вопрос, Ланни, Британия и Франция подталкивали нас к этому, у французов был альянс, и англичане угрожали заключить его.
— Средний человек забывает обо всем этом. Даже средний крупный бизнесмен в Америке. Я должен сказать: 'Я знаю. Я говорил с фюрером и его заместителем. Цель всех их усилий — положить конец этой ужасной угрозе на их восточной границе. Что касается Британии, они не хотят от неё ничего, кроме понимания, урегулирования, которое даст Германии возможность её выхода на восток'.
— Абсолютно верно, Ланни!
— Беда в том, что я не видел тебя большую часть года. Полагаю, двадцать раз мне кто-то говорил: 'Да, но это было более полугода назад, и, возможно, они изменили свою программу, как можешь ты быть уверен?' Наконец, я сказал себе: 'Я устарел. Я вернусь в Германию и продам пару картин для Германа, чтобы оправдаться. Я увижу Руди и, возможно, фюрера и услышу, что они говорят теперь, если они захотят поговорить со мной'.
— Я, конечно, хочу, Ланни, ничего не изменилось. Совсем наоборот. Это буквально мука для меня, видеть, как Германия и Британия разрушают друг друга. Я не хочу бомбить Лондон, и Герман скажет то же самое. Я даю тебе слово, я ценю лондонскую ратушу, как и Новую канцелярию, и я понимаю, что каждая из них значит. Я хочу перемирия и длительного соглашения. Я хочу положить конец этому безумию, и я слышал, как фюрер говорил то же самое тысячу раз. Он даже не будет просить, чтобы Британия помогла нам в борьбе с красными. Мы можем сделать это в одиночку, и мы просим только, чтобы Британия отказалась от своей безумной ярости против нас.
— Я не говорю, что это можно сделать, Руди, я был бы глуп, если сказал бы это. Но я обещаю сделать все возможное. Если фюрер скажет это мне сам, я выйду и повторю это, слово в слово, так же верно, как фонограф, десятку ключевых фигур в Лондоне и в Штатах. Сейчас как раз есть вероятность, что Черчилля могут свергнуть, а также Рузвельта, и это братоубийство может быть остановлено за одну ночь.
— Уверяю тебя, Ланни, Я отдал бы мою жизнь, чтобы это свершилось. Я имею в виду это буквально, потому что я сражался в окопах и знаю, что значит быть готовым умереть.
— Я никогда не сражался, Руди, но я знаю, что был бы готов сделать это. Давай попробуем это вместе и посмотрим, что мы сможем сделать.
Именно на этом они обменялись рукопожатием.
IX
Ланни позвонил в официальную резиденцию Германа Вильгельма Геринга, рейхсмаршала, рейхсминистра и обладателя столь многих других титулов, что его собственный персонал не мог их запомнить. Звонящий попросил оберста Фуртвэнглера, который был его другом в течение семи лет. Ланни узнал, что его только что повысили до генерала майора. «Herrlich, Herr Budd!», — воскликнул офицер СС, который, в отличие от большинства себе подобных, стремился выглядеть человеком европейской культуры. — «Я слышал, что вы в городе и хотел позвонить вам». Они обменялись комплиментами, Ланни спросил об очаровательной жене генерала и его детей, у них появился новый. Только после того, как он показал достаточную заинтересованность в штабном офицере, он рискнул спросить: «Можно ли сейчас увидеть Его превосходительство?»
— Leider, мне не разрешено говорить, где он сейчас, но я могу с ним связаться.
— Скажите ему, что я действительно должен его увидеть до того, как я уеду. С тех пор как мы в последний раз встречались, я был дважды во Франции Виши, в Британии и в Америке в местах вплоть до Калифорнии. У меня есть важные для него сообщения. Есть новости о картинах, хотя я не думаю, что у него много времени, чтобы думать об этом предмете.
— Вы плохо его знаете, герр Бэдд, ничто никогда не позволит уменьшить его интерес к живописи, я свяжусь с ним и позвоню вам.
Итак, Ланни устроился изучить четыре страницы, на которых теперь выходил Volkischer Beobachter, где можно было много узнать о жизни в Берлине. До того времени, когда уведомления о смерти были запрещены, и почти одна страница газеты отводилась на такие извещения, оплачиваемые родственниками по немецкому обычаю. Каждое из них размещалось в черной рамке и носило трепетный тон. «Павший на поле битвы на двадцать втором году его исполненной сознания долга жизни или что-то в этом роде. И всегда благочестивая фраза, где имя Адольфа Гитлера заменило Божество. «На службе фюрера» или «с радостью, за фюрера». Все фразы для создания морального духа.
Все новости о войне были благоприятными. Немецкому народу не сообщили подробностей о том, как британцы вымели итальянцев почти из всей Ливии. Им рассказали об успехах немецкого авиационного корпуса, который был размещен на Сицилии, и закрыл Восточное Средиземноморье британцам и сделал для врага Мальту совершенно непригодной для обороны. Им сообщили, что пронацистские правительства теперь прочно утвердились в балканских государствах и что с Югославией только что был подписан пакт. Им не рассказали, что народ Югославии восстал против этой сделки. Об этом Ланни узнал из швейцарских газет. В каждой строчке Volkischer можно было увидеть прекрасную рейнскую руку хромого на ногу и душу маленького рейхсминистра Unser Doktor, который каждый день решал, что немецкий народ должен был знать о своём мире.
X
Генерал-майор позвонил. Его большой начальник был бы очень рад встретиться с герром Бэддом, но для этого нужно лететь. Ланни сказал: «Я не против полёта, особенно когда меня повезёт один из пилотов рейхсмаршала». Штаб-офицер ответил: «Aber, es ist Krieg». Ланни сказал: «Я рискну».
Была еще одна деталь, ставящая гостя в неудобное положение, объяснил офицер. Необходимо, чтобы у него были завязаны глаза. У этого правила не было никакого исключения для Auslander, даже самого выдающегося. Ланни рассмеялся и сказал: «Я бы мог пробыть с завязанными глазами всю неделю, если бы я был уверен, что увижу Его превосходительство в субботу вечером». Нацист, который стремился изображать хорошего европейца, нашел ответ восхитительно умным.
На следующее утро в десять часов за ним заедет машина. Тем временем Ланни отправился за покупками в Берлин. Он хотел написать письмо и справиться о цене за определенную картину, которую он видел в своей последней поездке. Но, по-видимому, кого-то слишком сильно прельстила папка с несколькими листами копирки, которую он держал в чемодане. Во всяком случае, копирки не было, и Ланни был нужен один лист. Только один лист копировальной бумаги! Он бродил из магазина в магазин, и повсюду он видел множество всех видов товаров в витринах, но когда он входил внутрь, то обнаруживал, что полки были пусты. «Leider, meinHerr» (Сожалеем, милостивый государь) — говорили они. «Wirhoffen,»(Ожидаем), но никогда, «wirhaben!»(У нас есть!)
Когда он упомянул, что то или это было в витринах, ответ был: «Но это не для продажи». Когда извращенный иностранец продолжал: «Зачем держать их там?» один продавец ответил: «Polizeilich empfohlen», что довольно странно звучало для иностранного уха, буквальный перевод означал: «Рекомендуется полицией». Это поразило Ланни как характерное нацистское явление. Полиции не нужно было приказывать, было достаточно, если бы они «рекомендовали», чтобы витрины были заполнены. Некоторые лавочники хотели избежать неприятностей, установив небольшую надпись рядом с товаром: «Не для продажи»!
Но много и свободно было музыки. В любой день можно было услышать трёх Б, Баха, Бетховена и Брамса. Но только одного М-Моцарта, но никогда Мендельсона, которого нельзя терпеть за еврейскую пустоту и легкомыслие, ни Малера за еврейскую претенциозность. Ланни отправился на дневной концерт и обнаружил, что там собрались люди, преисполненные благоговения. У него могли быть свои эмоции и собственные мысли, но они не могли быть счастливыми, потому что в его душе было безграничное нескончаемое горе за Германию, которая была убита или убивалась изо дня в день. Горе за все памятники старой немецкой цивилизации, которые были выбиты из существования, и за всех потенциальных Моцартов и Бетховенов, которые были убиты на полях сражений далеко от дома. Больше всего он оплакивал себя, потому что он, Ланни Бэдд, который так любил немецкую культуру, теперь должен был ненавидеть её и делать все, что в его силах, чтобы довести её до разрушения. Были ли у кого-нибудь еще в этом симфоническом зале такие же мысли, когда звучал трагический похоронный марш Героической симфонии Бетховена? И если в теории телепатии что-то есть, то мозговые волны этого иностранного гостя должны были создать грохот!
XI
Возвращение в отель и ужин с одним из клиентов Ланни, пожилым коммерсантом, который любил прекрасные картины. Ланни догадался, что тот нуждается в средствах. И, конечно, по своей внешности и поведению клиент нуждался и в ужине. Возможно, Ланни сможет взять с собой картину. Он попросит оберста Фуртвэнглера о разрешении и, вероятно, получит его. Они договорились о цене, и Ланни увидел, как старый джентльмен вышел на улицу в затемнение, он рано ложился спать, так как всегда ожидал воздушный налёт, а пользоваться убежищем было рекомендовано полицией.
Британские бомбардировщики покинули свою родину примерно в сумерках. Они стали осторожными после полутора лет конфликта с Люфтваффе и зенитными орудиями, которые окружали каждую цель Германии. Если бы они направлялись в Центральную или Восточную Германию, они пролетели бы над Северным морем и появились бы с неожиданной стороны. Казалось, что их цель заключалась в том, чтобы лишить хороших немцев их сна, потому что они бомбили один город, а затем другой. Они должны были быть над Берлином вскоре после полуночи, но они это тоже изменили. Все хорошие берлинцы теперь спали в нижнем белье и держали под рукой туфли, брюки и пальто.
Они громко проклинали злонамеренного врага, называя его врагом человечества, возвратом к варварству, монстром из ада. Ланни, слушая, хотел бы спросить: «Вы никогда не слышали о Гернике и Мадриде, Варшаве и Роттердаме, о Лондоне и Ковентри?» Но, конечно, он не мог говорить таких слов, и он даже не говорил ни слова о том языке, который, к сожалению, назывался английским, а не американским. Он рычал своими «р» и рокотал задненёбными звуками, чтобы ни один лавочник, официант или другой скромный немец не сообщили о нём, как о шпионе.
И вот в предрассветные часы завыли сирены. Ланни ввинтился в свои одежды и побежал вниз по трём из пяти лестничным пролетам гостиницы Адлон, и еще по одному в подвал. Пользоваться лифтом было запрещено. Для гостей была хорошо оборудованная комната с удобными креслами. Никого из обслуги там не было, и, предположительно, для них было отдельное убежище. С Ланни произошёл интересный случай, потому что рядом с ним устроился пожилой джентльмен в форме румынского генерала. У него были седые усы, и поверить в это или нет, нарумяненные щеки. Его фигура указала, что он носит корсет. Он сидел прямо, как столб, демонстрируя всему миру, что у него нет ни капли страха, а также что он не хотел заниматься случайным разговором. В его лице было что-то смутно знакомое, и Ланни продолжал украдкой поглядывать на него. В ходе своей карьеры в обществе, которая началась в ранней молодости, он встречал столько офицеров, одетых в разные великолепные мундиры. Наконец, он подошел к нему, и, наклонившись, прошептал: «Простите меня, но разве вы случайно не капитан Брагеску?»
«Генерал Брагеску», — ответил другой с тяжелым акцентом.
— Вы были капитаном, когда я знал вас, сэр. Меня зовут Ланни Бэдд, а мой отец — Роберт Бэдд, который был европейским представителем Оружейных заводов Бэдд.
«Ой!» — воскликнул другой. И затем: «Ой!» еще раз. — «Вы тот маленький мальчик, который брал меня на рыбалку с факелом!»
«И вы пронзили большую зеленую мурену», — сказал Ланни. — «Опасное существо. А вы рассказывали мне, как ловят осетров в устье Дуная и вырезают из них черную икру и бросают живую рыбу обратно в воду».
Так великий человек стал приветливым, и они весело провели время, даже когда бомбы падали не так далеко, а люди кругом чувствовали раздражение. Капитан посетил Бьенвеню, чтобы заключить сделку. Что это было? О, да, автоматические пистолеты! И он остался там на пару дней, и подумал, что мать Ланни самая прекрасная женщина, которую он когда-либо видел. Он не упомянул об этом сейчас, но он был очень разочарован, обнаружив, что она не идет автоматически в дополнение к пистолетам. Его развлекал живой и разговорчивый маленький мальчик, уже светский человек, привыкший действовать в любой социальной ситуации. Прошло более четверти века, но все это вынырнуло из глубочайшего океана памяти. И прежде чем они вернулись спать, генерал, который был в Берлине представителем нового фашистского правительства своей страны, рассказал этому благожелательному американцу все о том, как был ликвидирован государственный переворот, и какие территориальные вознаграждения были обещаны его Родине.