Самый темный час (В ожидании рассвета) [64]
I
На Северном берегу пролива Лонг-Айленд, на полпути между Ньюкаслом и Нью-Йорком, у Ганси Робинов был свой скромный дом. В их саду цвели цветы, и маленькие крошечные светлячки танцевали над голубой водой. У них было два прекрасных ребенка, один из них был темным, как отец, другой блондин, как мать. Они только что вернулись из концертного турне по Среднему Западу, где им аплодировали большие зрительные залы. У них были все деньги, которые они хотели, и больше, чтобы отдать. Они были молоды. Ганси всего тридцать шесть, а Бесс тридцать три. У них было здоровье и великое искусство, которому они служили с религиозной преданностью. Все думали, что они счастливая пара, если таковые существуют на свете. Но, видимо, так не бывает, потому что они были страдающей парой.
Ланни приехал провести с ними день. Они любили его, и его приезд был для них праздником. Он рассказал о своих путешествиях и о большую часть того, что там узнал. Они задавали вопросы о Бьенвеню и Уикторпе и о друзьях, с которыми они общались. Они спрашивали о злых нацистах и трусливых французских коллаборационистах, но почти не комментировали. Они сидели напряженно со сжатыми губами, зная, что, если они выскажут мнения, то могут вступить в спор, а спор превратится в ссору. Они жили вместе на условиях, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах, не обсуждать темы, которые представляли наибольший интерес и имели значение для них обоих. Они читали газеты и журналы, но редко говорили о том, что читают. Если кто-то натолкнулся на новость или мнение, которые казались ему значимыми, то он не осмелится даже привлечь к себе внимание другого, поскольку это может быть воспринято как вызов мнению другого, и поэтому может привести к спорам. Просто отгороди себя и свои идеи и живи с ними в одиночку. А когда с друзьями, пусть говорят друзья!
Единственное, что было действительно безопасно, это музыка. Там были ноты, и не было никаких поводов для несогласия. Что хотел бы услышать Ланни? Он спросил, что они играют, и Ганси сказал, что они показывали Сен-Санса, особенно Rondo Capriccioso. Ланни сказал, что давно его не слышал. Поэтому они сыграли это, и те дикие пропущенные ноты, которые проверяют технику скрипки, отражают всю радость, которую когда-либо ощущали или воображали Гансибесс в юности, природе и любви. Но посреди пьесы возникали небольшие намеки на меланхолию, и скрипка Ганси запричитала так, желая прямо сказать на ухо своему зятю: «О, почему, почему люди не могут понять друг друга и быть терпимыми и добрыми?»
II
В этой семейной ситуации не было ничего уникального. Напротив, это было типично для того, что происходило во многих домах, и в журналах, выражающих мнения в тех странах, где разрешено их свободное выражение. Это был раскол, который произошёл прямо по центру левого движения и который, по мнению Ланни, был причиной торжества фашизма и нацизма. Это было различие человеческих типов, сформулированное психологом Уильямом Джеймсом задолго до того, как этот раскол произошел. Есть здравомыслящие люди, и есть чуткие люди, и все они не согласны между собой о том, что должно быть сделано в мире.
Чуткие единомышленники среди левых называли себя социал-демократами. Они верили в социальную справедливость и надеялись добиться ее благодаря терпеливому труду в просвещении и через демократический процесс политической борьбы и народного согласия. Но здравомыслящие говорили: «Это мечта, которая никогда не осуществится, класс капиталистов никогда не допустит этого». Они приводили примеры политиков, которые поднялись к власти через деятельность в рабочем движении, а затем стали консервативными и предали своих последователей: Рамсей Макдональд и Филипп Сноуден, Бриан и Вивиани, Даладье и Лаваль, гнусный Муссолини — длинный список. Нет, свержение эксплуататоров было жестоким делом. Это нужно делать бойцам, и диктатура пролетариата была единственным способом. До 1917 года это была просто теория, развитая Марксом и Лениным. Но теперь мир видел её в действии. — «Я видел будущее, и оно работает!» Кто теперь, после почти четверти века, мог сомневаться в том, что Советский Союз был отечеством рабочих, и что защита этого отечества была первой обязанностью каждого друга рабочего?
Такова была вера сестры Ланни, неожиданно мятежной дочери Эстер Ремсен и Робби Бэдда. Когда богатые, политически говоря, падают за борт, они падают полностью и со всей своей одеждой. Они привыкли делать, что хотят, и терпение может быть наименьшим из их достоинств. Бесси Бэдд вступила в Коммунистическую партию и следовала линии партии. Она не отрывала глаз от этой линии, что даже не смогла понять, как она колеблется. И если обратить ее внимание на эти колебания, то она будет очень раздражена. Шла капиталистическая война, и Советский Союз держался подальше от нее, и каждый сознательный рабочий в мире должен был придерживаться такого отношения. Какая бы сторона ни выиграла, рабочие этой стороны ничего не выиграют. Различия между капиталистическими нациями были просто пропагандой господствующих классов. В конечном итоге все народы объединятся. Потому что, когда рабочие стали достаточно сильными, чтобы угрожать могуществу своих хозяев, хозяева прекратили так называемую «демократию». Так наступил фашизм, нацизм, фалангизм, и это был неизбежный этап в развитии пролетарской революции.
Ганси вывел из комнаты своего шурина и сказал со слезами на глазах: «Это совершенно безнадежно, Ланни, я не могу больше этого терпеть. Бесс поступает так, что вкладывает слова мне в рот. Она знает, что я думаю, и обижается на это. Это похоже на хождение по минному полю, никогда не знаешь, куда поставить ногу».
— Ты должен быть снисходителен к ней, Ганси. История сейчас довольно сложна для коммунистов.
— Сложна для тех, кто пытается втиснуть русские теории в американскую модель. Как можно представить, что нет разницы между грязными нацистами с их лагерями пыток и полицией и государственными органами здесь в Америке. А ведь американская полиция разрешает Бесс свободно выходить на публичную трибуну и осуждать все, что ей не нравится! И когда она знает, что нацисты убили моего невинного брата и ограбили отца и отобрали все, что у него было! Когда она знает, что они мучают и убивают миллионы хороших немцев только за одно преступление, заключающееся в принадлежности к моей расе и расе наших детей. Потому что ты знаешь, что по нацистской теории, наполовину еврей, может быть только евреем.
— Бесс настаивает, что она ненавидит нацистов так же, как и ты, Ганси.
— Я знаю, теоретически коммунисты ненавидят, но на практике они открыто обвиняют тех, кто борется за уничтожение нацизма. Если послушать разговоры Бесс, можно подумать, что Рузвельт поджигатель войны и самый опасный человек в мире.
— Да, Ганси, я тоже должен жить среди людей с неправильной ориентацией и учиться закусить губы и молчать.
— Но не с тем человеком, которого ты больше всего любишь на свете, Ланни!
— Даже так. Когда я был женат на Ирме, и я был готов ее выдержать. Это она порвала со мной.
— Мне иногда кажется, что Бесс не собирается уходить, Ланни, она была так нетерпелива в последнее время. Мы договорились, но она не может придерживаться нашего договора.
— Ты знаешь старую поговорку, что самый темный час — прямо перед рассветом, и у меня есть идея, что может относиться к твоему делу. Иди в свой кабинет и к своей скрипке, и оставь Бесс для меня на некоторое время. У меня для неё есть новости.
III
Этот летний дом стоял лицом к воде на маленьком мысу. Там были места, где можно было посидеть, внутри и снаружи. Так что, когда погода была прохладной, можно сидеть на солнце, а когда было жарко, уйти в тень. Во второй половине дня в конце мая светило солнце, бросая золотые лучи на голубую воду. Ланни привел сюда свою сводную сестру, сказав, что ему надо обсудить с ней семейные дела.
Когда Ланни впервые встретил свою сводную сестру, она была ребенком, круглолицым, добрым и доверчивым, удивляющимся чуду жизни. Поскольку Ланни был на семь лет старше и приехал из-за границы и свободно говорил по-французски и по-немецки и громко играл на фортепиано, она считала его самым прекрасным человеком в мире. Позже, когда она влюбилась в Ганси, Ланни советовал и помогал ей. И за это она обязана ему долгом, который она никогда не могла погасить. Но по прошествии лет она разочаровалась в нем. Она считала его дилетантом, плейбоем от искусства, зарабатывающим деньги торговлей трудами Марселя Дэтаза и других талантливых людей. Она верила, что он действительно не придерживался фашистских идей. Но она думала, что он надел эту личину, чтобы иметь возможность посещать денежные круги в Европе. Если бы это был какой-то другой человек, она бы подумала, что с ним нельзя иметь дело.
Для себя Бесс выработала две жизненные цели. Во-первых, стать достойным аккомпаниатором для виртуоза Ганси. А во-вторых, положить конец эксплуатации человека человеком по всей земле. По словам критиков, в первом она добилась достаточно хороших успехов. Общая тенденция критики заключалась в том, чтобы относиться снисходительно к жёнам, но они ни разу не сказали, что она испортила исполнение. Но, увы, было трудно понять, достигла ли она значительного прогресса на сегодняшний день во второй цели. И беспокойство по этому поводу привело к тому, что ее лицо стало тоньше, а выражение ее лица было серьезным, даже суровым. Она одевалась просто, даже на концертную сцену, и ничего не делала, чтобы привлечь к себе внимание. Ее льняные волосы превратились в две длинные косы и образовали вокруг её головы корону. Она получала часть концертных заработков, и большую часть она отдавала партии. Ланни называл ее внучкой пуритан. Он говорил это в шутку, но в действительности он так думал.
Когда они уселись рядом с летним домом, глядя на пролив, усеянный белыми парусами, Бесс начала с ее характерной раздражительностью. — «Я знаю, о чем ты хочешь поговорить со мной, Ланни. Мой муж в своей душе готовится к войне, и он ожидает, что я не буду недовольна этим».
— Многие люди готовятся к войне, и не только в душе, Бесс.
— Я знаю. Вся страна перешла на войну, а я ее ненавижу, я ее ненавижу! Я никогда не соглашусь с ней!
«Послушай, дорогая», — сказал он. — «У меня есть информация, которую ты должна знать, но тебе придется дать мне обещание и серьезно относиться к нему. Это должно быть только для тебя. Ты не вправе передать её никому».
— У меня тоже есть источники информации, Ланни, и может быть, я уже знаю, что ты собираешься мне рассказать.
— Я совершенно уверен, что это не так. Если это не будет новостью для тебя, тогда, конечно, ты можешь располагать этой информацией. Но если это будет новостью для тебя, тебе придется подождать, пока ты не услышишь об этом из других источников, кроме меня. Я не могу рассказать тебе о причинах этих ограничений, но я не могу рисковать тем, что моя сестра станет источником этой новости, и особенно в то время, когда я здесь или только что был здесь.
— Ты говоришь очень загадочно, Ланни, я обещаю, конечно.
— Очень хорошо. Известие состоит в том, что Гитлер собирается напасть на Советский Союз чуть больше, чем через месяц.
Она уставилась на него, и кровь отхлынула с лица. Она крепко сжала руки перед собой так, что суставы побелели. — «О, Ланни! Как ужасно!» И затем: «Откуда ты это знаешь?»
— Мне об этом сказал Гитлер и подробно рассказал о своих планах, так же как и Гесс. И Геринг практически признал это. Спланировано всё до последнего пункта, и теперь армии перемещаются на фронт.
— Но Ланни! Как это они могут объяснить?
— Гитлер не будет ничего объяснять, он берет то, что хочет.
— Но у него есть договор о ненападении с Советским Союзом!
— Для него он ничего не значит. Договор должен успокоить русских, пока Гитлер не будет готов. Гитлер должен иметь нефть, он не может победить в этой войне без неё.
— Но, Ланни, этот человек сумасшедший! Красная армия будет каменной стеной!
— Это может быть, но он так не думает. Он думает, что его танковые дивизии прорвутся и окружат все корпуса, целые армии за раз, и разобьёт их на куски. Нам придется подождать и посмотреть.
— У Красной Армии тоже есть планы, Ланни, мне рассказали о них, они будут отступать и продолжать сражаться вплоть до Урала, если это необходимо.
— Конечно, я так надеюсь, но я тоже боюсь. Я просто не знаю, что произойдет.
Взглянув на лицо его сестры можно было понять, что она страдает от физической боли. — «О, Ланни, какая ужасная вещь! Эта такая страна, которую создавали Советы! Три пятилетних плана! Великие плотины, мосты, шахты, заводы! Ланни, я чувствовал, что владею этой страной и всем в ней! Это была моё Социалистическое Отечество, страна рабочих!»
— Я знаю, дорогая, тебе придется подождать и сохранить свою отвагу. То, что было построено, может быть легко восстановлено.
— Слушай, Ланни, ты меня ограничиваешь, но это ужасно. Советы следует предупредить!
— Тебе не обязательно иметь это на твоей совести, Уманский предупреждён.
— Кто ему сказал?
— Я не могу сказать, но это был кто-то гораздо более заслуживающий доверия, чем ты или я. В этом я могу тебя точно заверить.
— И как он это воспринял?
— Он отказался в это поверить. Это было около двух месяцев назад, и я не сомневаюсь, что теперь он передумал. Дело продвинулось до такой степени, что все инсайдеры знают об этом. Армии в нескольких миллионов человек не могут быть собраны на фронте в несколько тысяч километров, чтобы это не обнаружили шпионы. Ты должна понять, что фронт уже проходит не только по границе Германии, он всюду на чужой территории, где крестьяне постоянно приходят и уходят. Ты можешь смело рассчитывать, что ни одна немецкая дивизия не может быть перемещена, чтобы об этом не узнали в штабе Красной Армии.
— Полагаю, это правда, и, конечно, им придется сражаться. Но мысль об этом заставляет меня чувствовать физическую боль.
— Тебе придется столкнуться с этим рано или поздно, девочка, и я думаю, что было бы лучше раньше из-за Ганси.
IV
Ланни некоторое время сидел и смотрел на тихие воды пролива, который был и местом развлечений, а также и торговым каналом для огромного мегаполиса. Он хорошо понимал, какая буря страха и горя должна быть в душе этой женщины. Справедливо или неправильно, она сосредоточила свои надежды на социальном эксперименте, который пытались проводить в Советском Союзе. И она мечтала, что этот эксперимент может продолжаться непрерывно, пока капиталистический мир рвал себя на клочки. Столкнувшись с этой новой ситуацией, нужно было перевернуть все ее мысли с ног на голову.
Наконец, он мягко сказал: «Знаешь, Бесс, у тебя на руках есть великий человек. Ты должна думать не только о его счастье, но и о счастье, которое он дает миллионам других».
«Да, я знаю это». — В её голосе звучало смирение.
— Ты помнишь, что два года назад я сказал тебе о возможности сделки между Сталиным и Гитлером. Тогда ты смеялась надо мной и даже немного рассердилась. Теперь в партийной линии должно произойти другое изменение, на прямо противоположное. Я подумал, что это может помочь вам, если у тебя будет время, чтобы настроить свой ум, и особенно свои эмоции.
— Ланни, мы должны выдерживать много насмешек за то, что у нас есть партийная линия, и нужно следовать ей. Это достаточно просто для знаменитостей, которые зарабатывают на роскошную жизнь писаниями для капиталистической прессы. Им не нужна преданность, только острое словцо. Коммунисты воюют с тех пор, как была основана партия. А на войне нужна дисциплина, нужно подчиняться приказам, даже тогда, когда считаешь их неправильными.
«Я знаю все об этом», — сказал он, потому что его дядя Джесс объяснил это ему, когда он был мальчиком. — «Если ты чувствуешь так, то можешь работать лучше. Со мной все в порядке. Мне нужно сохранить счастье Ганси, а также твоё. Тебе придется принять его точку зрения, ты понимаешь».
«Полагаю», — сказала она очень медленно и неохотно». — «Пока я не всё это могу осознать».
— Ты должна, как добрый солдат. Ты станешь поджигателем войны. Ты будешь думать, что Рузвельт — величайший президент, который когда-либо был у этой страны. Ты станешь приятелем и близким другом старого доброго Винни.
— Не дразни меня, Ланни! Это ужасная трагедия.
— Да, дорогая старушка, но мы могли бы получить немного удовольствия от жизни, когда мы увидим, как седьмой прямой потомок герцога Мальборо тесно и активно сотрудничает с красным бандитом сыном сапожника из Тифлиса. Одно это может время от времени вызывать у тебя улыбку!»
— Это действительно произойдет, Ланни?
— Пойми, все это под семью замками секретности. Причина, по которой Гесс полетел в Великобританию, заключалась в попытке убедить Седди Уикторпа и других умиротворителей заключить сделку с ним. Суть этой сделки Германия завоюет Россию, а Великобритания не будет вмешиваться.
— Это то, чего я боялась больше всего на свете.
— Я знаю, Господь с тобой! Это не соответствует теории классовой борьбы. Похоже, что у твоих английских предков есть определенные моральные стандарты даже старше капитализма, а Ади Шикльгрубер не соответствовал им. Британцы отказываются доверять ему.
— Но будут ли они доверять Сталину?
— Я только знаю, что у них под стражей находится Руди Гесс, и они притворяются, что ведут с ним переговоры. Тем самым выведывают у него все секреты, которые могут. А между тем, старый добрый Винни уже имеет всю написанную речь, которую он намеревается произнести в день вторжения Гитлера в Россию. И речь будет о братском приветствии партнера в праведной войне. О Гессе я действительно сам всё знаю. А о речи Рик рассказал, что он слышал и верит в это. Черчилль выводит из терпения своих друзей, заставляя их слушать, как он репетирует свои «цветистые» речи.
— Ланни, это облегчает мою душу.
— Да, дорогая, и ты можешь заняться и приспособиться к новому миру. Мое предложение состоит в том, что ты не расскажешь Ганси, что я тебе сказал. Поиграй с ним, ради своей любви, пусть он думает, что он постепенно обратил тебя на путь истины. И это сделает его самым счастливым человеком на берегу Коннектикута.
Бесс не могла удержаться от улыбки. «Ланни, ты плут — самый проницательный, которого я знаю, и которого я люблю».
— Не прыгай сразу, понимаешь, потому что это может вызвать подозрение. Приведи довод и позволь ему убедить тебя шаг за шагом. Признай, что есть такие вещи, как моральные стандарты, даже в классовой борьбе. Признай, что Гитлер может быть чуть хуже Рузвельта. Признай, что в Америке больше свободы слова, чем в Нацилэнде. Признай, что Америка должна вооружиться в том мире, где вся Европа является вооруженным лагерем. Признай, что ты надеешься увидеть победу Британии, а на следующий день, что ты готова признать, что ленд-лиз может и не быть самым худшим из преступлений. Делай это легко и мало-помалу. Как переносишь большой груз в одно место!
V
Ланни спросил свою сводную сестру о дяде Джессе. Она была на собрании, где он выступал. Он был старым и худющим, но все еще полным огня. Она очень коротко переговорила с ним. И у неё остался его адрес, который она передала Ланни. Он проживал в малоизвестном отеле в районе Грамерси-парка, недалеко от Юнион-сквер, где Комми, как их называли, имели свою штаб-квартиру. Когда Ланни вернулся в город, он позвонил по номеру. В трубке раздался насмешливый голос, которого он не слышал больше года. Ланни сказал: — «Это твой друг из Бьенвеню. Прогуляйся вокруг парка, и я тебя подберу». Эти двое были тёртыми калачами и умели уклоняться от слежки полицейских и их шпионов.
Маленький парк, который был меньше, чем городской квартал, был окружён железным забором и, по-видимому, посещался только нянями и детьми из домов, стоящих перед ним. Ланни не думал, что нацистские агенты Нью-Йорка будут следить за всеми коммунистами, поэтому он один раз объехал вокруг парка и проследил, чтобы за его машиной не было слежки. Впереди маячила высокая прямая фигура, бросающая вызов возрасту, и совершенно лысый скальп, бросающий вызов погоде. Ланни подъехал, и энергичный старик вскочил машину, и они уехали.
— Ну, дядя Джесс! Я скучал по тебе в Париже, а потом в Лондоне, я полагаю.
— Тебе надо было приехать в Москву. Стоит увидеть город, где будут приняты мировые решения.
Эта пара спорила друг с другом почти четверть века. Это было почти такое же противостояние, как у Ганси с Бесс. Но здесь оно происходило с чувством юмора. Чуткий Ланни полагал или, во всяком случае, надеялся, что благоразумие может повлиять на человечество, и что социальные изменения могут произойти без резни и потерь. Здравомыслящий Джесс сказал излишне оптимистичному мечтателю, что человечество не было сделано таким образом, и его история была написана кровью, а не чернилами. Буржуазная политика была фарсом. И, конечно, он должен был это знать, находясь уже более десяти лет во французской палате депутатов.
Если бы его спросили, зачем он там оставался. Он ответил бы, что это была платформа, с которой он смог говорить народу Франции. Во-первых, о мошенниках, которые их представляли, и, во-вторых, о тех интересах, которые диктовали деньги. Если бы его спросили о положении Франции в настоящее время, то дядя Джесс ответил бы, что оно было, несомненно, хуже с материальной точки зрения, но лучше интеллектуально, поскольку, по крайней мере, французы больше не обманывались. Они знали, кто их враги. Но если его спросить, что французы могли бы с этим поделать, то прослушали бы лекцию марксистско-ленинских теорий. Ланни не спрашивал, потому что он все это слышал раньше, и сказал своему дяде-пропагандисту, что это похоже на грамм-пластинку.
Ланни рассказал об обитателях в Бьенвеню, и как они ладили под режимом Виши. Потом о Ньюкасле и о людях там. Он не упомянул Джесса Робби, потому что Робби ненавидел и боялся своего почти зятя, и не испытывал к нему никакого чувства юмора. Было вполне справедливо упомянуть Робби Джессу, потому что у Джесса было чувство юмора, и, конечно, он воспринимал ненависть и страх Робби, как само собой разумеющиеся. «Полагаю, он зарабатывает деньги бочками», — заметил дядя, и племянник ответил: «Цистернами». Он не вдавался в подробности, не желая поставлять материал для красных выступлений Джесса в Нью-Йорке.
VI
Красный депутат рассказал о своих приключениях, побеге из оккупированной нацистами Франции в Россию. Он и его жена не осмелились путешествовать вместе, поэтому она уехала к родственникам, которые были крестьянами в Нормандии. Предположительно, она все еще была там. Он не имел возможности общаться с ней и мог только надеяться, что она не была среди тех, кто был «сдан по требованию» нацистам. Миллионы семей были разбиты и разбросаны по всей Европе. Поляки и чехи, бельгийцы и французы, и прежде всего евреи и левые, которые понятия не имели, увидят ли они снова своих мужей или жен, родителей или детей. Если это правда, что нищета любит компанию, то Джесс Блэклесс мог бы найти большую компанию среди беженцев прямо здесь на острове Манхэттен.
Он рассказал о своей жизни в Советском Союзе, стране своей мечты, где все мечты сбылись. Все работали, и каждый день работа приближала их к цели социализма. Все были бедны по американским стандартам, но это было не потому, что советская система не могла производить товары. Это было потому, что проклятые нацисты вынудили, чтобы все, что осталось от скудного прожиточного минимума, шло на военное производство. Сам Джесс не простаивал. Он был принят в качестве советника по делам Франции в Наркомат иностранных дел и прочитывал гранки издания на французском языке журнала Интернациональная литература. Кроме того, он нарисовал несколько картин, которые русские хвалили и демонстрировали. Их любовь к искусству имела глубокие корни, и они в максимальной степени использовали каждый талант, проявляемый малым ребенком или франко-американским беженцем на восьмом десятке.
Короче говоря, здесь был тот самый старый дядя Джесс, которого Ланни знал последние двадцать семь лет, и который не изменился ни на частицу, за исключением того, что у него стало меньше волос на голове и еще больше морщин на его худощавом лице и тощей шее. Он по-прежнему был неисправимым идеалистом, исповедующим философию циничной суровости. Человеческая природа несовершенна, и ее нужно было дисциплинировать и муштровать, особенно в военное время. Война, которая представляла интерес для Джесса, была не между капиталистическими государствами, которая продолжалась веками и могла продолжаться тысячу лет, не принося никакого прогресса человечеству. Война дяди Джесса была классовой борьбой, которая должна была закончиться победой пролетариата всех стран и созданием бесклассового общества. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир! [65]
Джесс не знал, нападут ли нацисты на Советский Союз. «Такие вопросы известны только лидерам», — сказал он, — «и нельзя задавать вопросы, особенно если ты иностранец. Но из вопросов, которые они задали мне, я понял, что они боятся этого, и напрягают все силы, чтобы подготовить самих себя».
«Я могу сказать больше», — ответил агент президента. Он не сказал: «Гитлер сказал мне». Он даже не сказал: «Я точно знаю». Если Константин Оманский, личный друг и доверенное лицо Сталина, получил информацию, то Ланни не следовало бросаться в глаза, куда бы он ни пошел. Он заметил: «Я считаю, как это принято считать само собой разумеющимся среди знающих людей. Очевидно, что Гитлер должен иметь нефть, а Украина — это самое близкое место».
Красный художник ответил: «Ты можешь сказать этому сукину сыну, что он не получит нефть с Украины. По крайней мере, несколько лет. Русские не оставят врагу ни лачуги, ни былинки. Нефтяные месторождения будут полностью разрушены, и каждая скважина будет залита бетоном. Нацистам придется начинать все заново».
— Это очень важно, дядя Джесс, потому что это даст Британии время вооружиться, а этой стране время, чтобы помочь ей.
— Я знаю об этом через друзей. Русские готовятся переместить целые заводы на Урал и даже в Сибирь, и установить их там, и начать их работу через несколько недель. Всё было продумано до мельчайшей подробности, все будет помещено в поезда, и не только машины, но и оргтехника и архивы. Гитлер не найдет ничего, кроме пустых стен. И они будут служить крепостями, пока он не разнесёт их на куски бомбардировками или артиллерией.
VII
Всегда есть о чём поговорить, когда есть много общих родственников и друзей. Джесс хотел знать все о Париже, о котором он тосковал. Он хотел слышать обо всех, с кем встречался Ланни, и том, что они сказали. Какими были газеты, и кто писал для них? Что играли в театрах и на экране? Геббельсовскую продукцию, конечно! И что говорили люди и думали? Ланни не мог рассказать об этом, но у него была увлекательная история о Виши, которую посетил Джесс. Фактически, депутат был по всей Франции, рисуя картины, агитируя против буржуазии или просто наслаждаясь жизнью на свой небольшой доход. Пятьдесят лет назад он уехал в Париж, когда умерла его бабушка и оставила ему наследство. Он писал такие захватывающие письма, что его сестра Мейбл не могла устоять, пока не получила возможность присоединиться к нему. Когда он увидел ее в возрасте семнадцати лет, он назвал ее Бьюти. Ей понравилось это имя, и она сохранила его. Кроме того, она полюбила Париж и никогда не возвратилась в дом проповедника.
Сейчас Джесс хотел узнать о ней. И о Софи и Эмили и других дамах на Лазурном берегу. Могли ли они получать деньги из Америки, и было ли там достаточно пищи, и как работали почта и телефоны? Страдает ли Бьюти по-прежнему от embonpoint, и все еще говорит о диете? И этот ее брак, самая забавная вещь, которая когда-либо случалась! Само слово «духовность» было красной тряпкой для этого быка Блэклесса. Сама мысль о его мирской и модной сестре в сочетании такими понятиями заставляла его хихикать. Это было похоже на возвращение в баптистский приход, в котором она родилась и из которого она так стремилась убежать. Но Ланни сказал: нет, всё совсем не так. У Парсифаля не было веры и не было прихода. Он просто любит тебя. Красный депутат сказал: «Я скорее умер бы от скуки».
Но через пять минут он рассказывал о мальчишке чистильщике сапог, которого он нашёл на Юнион-сквер. Теперь этот мальчишка три раза в неделю приходил позировать. Самый расторопный маленький gamen с такими блестящими черными глазами, которых ты никогда не видел, даже на лице Даго. В первый раз, когда он пришел, его лицо было недавно вымыто, и Джессу пришлось отправить его обратно, чтобы снова привести его в нормальный вид. Он процитировал несколько очаровательных замечаний, сделанных этой моделью, и Ланни сказал: «Понимаешь, дядя Джесс, ты любишь своего маленького Даго именно так, как Парсифаль Дингл любит всех в Бьенвеню. Единственное различие заключается в том, что ты свою любовь выбирашь с классовых позиций. Они должны быть пролетариями с грязными лицами».
Ответ красного депутата был: «Фу, выдумка!» Он хотел быть сентиментальным, но не признавал этого. И меньше всего он хотел иметь какое-либо отношение к религии, опиуму для народа. Если хотеть разозлить его, надо просто сказать, что коммунизм — самая новая религия человечества! Сравнить его догматизм с выступлениями апостола Павла перед язычниками, а его речи в Палате депутатов с речами Иакова, брата Иисуса!
Даже члены собственной семьи Джесса не смогли избежать этого евангельского рвения. — «Шутки в сторону, Ланни, ты действительно должен посетить Советский Союз. То, что ты увидишь там, станет для тебя откровением. В одном из новых колхозов есть все кооперативные службы. У них даже есть установки по приготовлению газированной воды и кафе-мороженое!»
— Мне говорят, что сейчас они не приветствуют туристов, дядя Джесс.
— Естественно, они должны быть осторожны с теми, кого они впускают. Но тебе не нужно беспокоиться, я могу устроить это для тебя в любое время.
«Хорошо», — улыбнулся Ланни. — «Возможно, я воспользуюсь твоим предложением, но сначала я подожду и посмотрю, как поведет себя твой друг дядя Джо, когда его друг Ади Шикльгрубер прыгнет ему на шею».
VIII
Ланни ушел и написал отчет о важных вопросах, которые он узнал на этой встрече. Затем он позвонил домой своему другу Форресту Квадратту. Ему сказали, что нацистский агент выехал в Нью-Джерси, где он создал издательское дело. Ланни позвонил туда и выехал в дождливый день. Когда он приехал, то был удивлен. Дверь открыл сам Форрест. Но вместо того, чтобы пригласить его войти, вежливый агент спросил: «Не покатаешь ли меня на автомобиле?» Конечно, Ланни согласился, и когда они были в машине, другой пояснил: «Правительственные ищейки в последнее время уделяют мне много внимания, и я подумал, что было бы лучше для нас обоих, если бы мы говорили, где нас нельзя было подслушать».
— Это очень мудро, Форрест. Мне нужно много рассказать, и мне не нравится, когда ФБР весит у меня на хвосте.
— Они пытаются следить за мной, но я не думаю, что им это удаётся. Поверь мне, я умею заметать следы!
— Надеюсь, ты не говоришь обо мне, Форрест. Это может сыграть дьявольскую с моей возможностью получать паспорта.
— Поверь мне, я не новичок. Кажется чудесным, что ты смог посетить Европу, и я никогда не сделаю ничего, чтобы помешать этому.
Прямо там Ланни решил, что он не скажет этому нацистскому пропагандисту, что он посещал Германию. Если Квадратт слышал об этом, то все в порядке. Но Ланни говорил о Франции Виши, где жила его мать, и о Лондоне, где жила его дочь. Он будет говорить достаточно свободно, чтобы вдохновить германо-американского пропагандиста на взаимность.
В это время нацисты и их друзья проводили отчаянную кампанию, чтобы свернуть помощь Америки Британии. Их радиопередачи шли по всей стране днем и ночью. Там шло хвастовство успехами своих подводных лодок, и о победах их армий на Ближнем Востоке. У них были Крит и Ливия. Они были готовы взять Сирию и Суэц. Англичане больше не осмеливались использовать Канал, и были вынуждены направлять свои корабли вокруг Африки, страшная нагрузка. «Глядите в оба!» — пел доктор Геббельс. И, конечно, Квадратту пришлось писать, как и всем остальным.
Но он был проницательным человеком, и в частном порядке он ясно дал понять, что сам не обманывает себя. Возможно, удаленность от сцены позволила ему увидеть вещи в лучшей перспективе. Во всяком случае, он признался: «Я беспокоюсь, Ланни, эта война тянется слишком долго. Прошел почти год с тех пор, как мы вошли в Париж, и с тех пор мы не добились существенных успехов».
— Мы взяли Балканы, и это огромная территория.
— Я знаю, но это не территория, которая имеет значение.
— Это пшеница из Венгрии и нефть из Румынии…
— Да, но этого недостаточно.
— Это пиломатериалы и полезные ископаемые, огромная масса ресурсов.
— Но Англия продолжает держаться и вести блокаду, которая задушила нас в прошлый раз. А эта страна готовится к войне. Мы не должны обманывать себя, Ланни, вот что происходит. Мы должны что-то делать с этим!
— Что мы можем сделать, Форрест?
И вот, что хотел бывший поэт. Он хотел, чтобы сын крупного производителя самолетов публично выступил против милитаристов. Ланни и Ланни один, своего рода Супермен, должен перевернуть американское мышление! Его друг стал красноречивым по поводу чудес, которых он мог достичь, выйдя на общественные трибуны, в стиле конгрессмена Фиша, сенатора Рейнольдса и Чарльза А. Линдберга. Объявить о крестовом походе и совершить тур по стране! — «Кстати, вы могли бы заработать много денег, Ланни — гораздо больше, чем заниматься картинами».
У другого было достаточно времени на объяснения, что он не может этого сделать. Он не был оратором и боялся до смерти трибун. Он забудет все слова, которые хотел сказать. Этой чрезмерной скромности он придерживался, несмотря на все уговоры его друга. Он не был публичным человеком. Его талант заключался во встречах с ключевыми людьми и передаче им ключевых идей. Сам фюрер выявил его талант и поручал Ланни доносить определенные вещи. Ланни встретил Курта Мейснера в Париже. Там он получил новые поручения и собирался отправиться в путешествие, чтобы выполнить их. Торговля картинами, хотя и прибыльное дело, было в действительности прикрытием для продвижения национал-социализма.
IX
Этому возразить Форрест Квадратт не имел права, поэтому был вынужден отказаться от своего плана. Он спросил о деле Гесса, в котором он был полностью не осведомлён. Очевидно, канал связи между Нью-Йорком и Берлином работали только в восточном, а не в обратном направлении. Ланни сказал, что он совершенно уверен, что Руди никогда не сделал бы ничего без одобрения фюрера. Он был отправлен в Шотландию. Это было последним усилием подружиться с Великобританией. Должна быть начата какая-то большая летняя кампания. Ланни не знал какая, но думал, что это может быть через Испанию.
Квадратт очень осторожно предложил Россию, и Ланни догадался, что тот знал больше, чем говорил. Они обсудили перспективы, и бывший поэт еще раз показал, как сильно он волновался. Россия была настолько обширной и такой бесформенной, что это было бы похоже на удары в пуховую подушку. Настоящая причина, по мнению Ланни, заключалась в том, что Квадратт ненавидел Британию так сильно, что он не хотел видеть какую-либо часть силы Германии, израсходованную в другом месте. — «Британия наш враг, и пока мы ее не победили, мы ничего не сделали».
Ланни сказал: «Да, но вы должны видеть, что, если мы победим Россию этим летом, мы сможем направить все наши силы на запад, чего мы не осмеливаемся сейчас». Как хорошо быть немцем и располагать огромными ресурсами вермахта во время езды в дождь по Нью-Джерси!
Квадратт свободно говорил о своей деятельности. О книгоиздательском бизнесе, о журнальных статьях, о речах, которые он писал для сенаторов и конгрессменов, о крестовых походах матерей, которые он поддерживал. Дамы приходили в Вашингтон и осаждали офисы на Капитолийском холме. Они кричали и впадали в истерику в Ротонде Капитолия. Некоторые из них были «тронутыми», радостно признался агент, но все они были полезны. Он сделал все, что мог придумать, но он должен был признать, что проигрывает, увы. Поджигатели войны были наверху с Рузвельтом во главе. И как Квадратт ненавидел его, и какой язык он использовал!
Ланни пошел к Хайншу и рассказал, что Курт Мейснер чрезвычайно заинтересовался идеей убрать этого Человека с дороги и обещал доложить об этом фюреру. Возможно, Хайнш получил какое-то сообщение об этом. Хайнш сказал, что сложно отправлять сообщения по этому вопросу. Их можно передавать только лично с доверенным человеком. Он сказал, что его собственные сообщения были расплывчатыми. Люди, которые работали над этим, держали язык за зубами. Ланни не мог делать никаких намеков без риска, поэтому он свернул разговор на лорда Сан Симеона, который недавно начал вести личную колонку в сети своих газет. Ланни сказал: «Я считаю это своей заслугой, потому что я предложил ему эту идею, но, несомненно, другие делали то же самое».
«Я разочарован в колонке», — заявил другой. — «Старик говорит много и сбивчиво и большую часть ни о чём».
«Я не могу сказать, что согласен с этим», — ответил Ланни. — «Я читал колонку всякий раз, когда я мог ее ухватить, и я сделал вырезки из некоторых, которые мне понравились. Я знаю, что это понравится мистеру Херсту, когда он узнает, что я о них думаю. Вы психолог, и поймёте идею». Это происходило в конторе пароходства, и Ланни принёс портфель. Он принёс его, чтобы повлиять на Хайнша. Он извлек папку и из папки кучу отмеченных вырезок. «Это способ побаловать богатых», — сказал он с усмешкой, которую разделил его спутник. — «Представьте себе, что мы в Сан Симеоне. Это, мистер Херст, моя идея о государственной мудрости». Ланни зачитал:
«Уинстон Черчилль, премьер-министр Англии, неоднократно заявлял, что согласится только на мир при победе.
«Какой победе?
«Чьей победе?
«Англия не смогла добиться победы, даже когда на ее стороне были Польша, Норвегия, Голландия, Бельгия и Франция…
«Англии был предложен мир, который уважал бы и защищал бы целостность Британской империи, Разве, это не эквивалент мира победы? Или он имеет в виду, что не будет мира, пока Англия не захватит континент Европы, и силы Оси не рухнут на колени и не склонят шею перед другим Версальским договором?
«Да, мистер Херст, это моя идея дальнозоркости, а также решительной манеры письма. Это абсолютно правильно и соответствует фактам, я знаю, потому что это сам фюрер сказал мне, и это именно я говорил более года всем его друзьям во Франции, Великобритании и Соединенных Штатах. А потом о японцах:
«Мы в Америке стали причиной союза Японии с Россией, так же как Англия добилась союза Германии с Россией. Мы ограничивали все больше и больше нашу торговлю с Японией. Мы сделали невозможным для Японии получить от нас продукты и материалы, которые были абсолютно необходимы для ее выживания….Мы должны только справедливо и дружелюбно относиться к Японии, чтобы установить прочный мир между Японией и Соединенными Штатами. Мы должны только прекратить совать свой назойливый нос в ее дела, чтобы не получить по носу. Мы должны помнить о собственном бизнесе и не вмешиваться в дела других людей, чтобы быть в мире со всем миром.
«Я тоже знаю, что это правильно. Мистер Херст, потому что именно это сказали мне японские представители в Лиссабоне через несколько дней после появления вашей колонки. Только, конечно, они использовали более вежливый язык. Это люди, которым никогда не откажешь в любезности. Я уверен, что в последующие годы вы будете гордиться этими высказываниями. Вы могли бы поставить их на первые страницы ваших газет, чтобы мир читал всё остальное время. Или, может быть, вы могли бы выгравировать их на своем мавзолее, например, как Геттисбергское послание в Мемориале Линкольна».
Заканчивая эту речь, Ланни заметил: «Это может быть несколько преувеличено, но вы видите, к чему я клоню».
Нацист ответил: «Ради бога, уезжайте в Калифорнию и попробуйте это на нем! Это может стоить миллион долларов!»
X
Так много времени потрачено на политику. Но ведь есть и бизнес. Ланни вызвал стенографистку и продиктовал письма своим клиентам, рассказывая, что у него есть и что он видел, и какие есть цены. Он планировал поездку в несколько городов, потому что в этой профессии необходимо использовать таинственный атрибут, называемый обаянием. Необходимо заставить богатого коллекционера искусства осознать, что он находится на службе общества, и это ценится только разборчивыми душами. В противном случае он мог бы купить драгоценности для своей жены, или его сын мог бы получить деньги и потратить их на девочек хористок, или его дочь на дирижёра джаз-банда в ночном клубе! В эти современные дни процветает конкуренция, а мир настолько полон вымогательства.
Кроме того, будучи человеком, а не машиной, Ланни Бэдд ел, спал и наблюдал со своим коллегой Золтаном Кертежи, что делают новые люди с искусством живописи. Экспрессионисты, сюрреалисты и абстракционисты делали все возможное, чтобы запутать публику. Но они оставили эту пару совершенно равнодушной. Иногда Ланни сталкивался с кое-кем из своих старых друзей, с теми, кого он встречал в те дни, когда был «мистером Ирма Барнс». Среди них были красивые женщины, и они тоже научились пользоваться таинственным атрибутом, называемым обаянием. Им больше не нужно ждать, чтобы их пригласили. У них были свои деньги, и они получали то, что они хотели. Таким образом, неизбежно, Ланни пришлось много думать о женщинах. Как бы он ни старался думать о спасении мира от нацизма и фашизма.
Он думал о Лизбет. Он знал, что сделал ее несчастной, и жалел об этом. Он хотел бы оказаться в Балтиморе и сказать ей, что он не такой, каким она себе его представляла. И grand monde, в котором она мечтала жить, был далеко не таким сияющим элегантным местом, которое она себе представляла. Он подумал о Пегги Ремсен и твердо решил не совершать с ней ту же ошибку. Чаще всего он думал о Лорел, потому что она была здесь, и все, что ему нужно было сделать, это набрать ее номер телефона и сказать: «Пойдем гулять». И ему тяжело было сдержать себя и не протянуть руку и выполнить эту легкую операцию.
Он сказал себе, что он должен ей однажды, и он это дал. Но почему он должен ограничивать себя таким образом? Почему один день был долг и два дня — грех? Она хорошо провела время и признала это. И, конечно, он тоже. Неужели она ждала в надежде, что он позвонит ей еще до того, как отправится в неизвестные районы мира? Двигалась ли её рука к телефону с мыслью вызвать его? Ни разу в их дружбе она не делала этого, кроме того раза в Берлине, когда ее жизнь была в опасности. Она была старомодной дамой, и если мужчина не хочет ее, она никогда не захочет его. Мысль, что она, возможно, хочет, согрела его.
Затем тоже возник вопрос о книге, которую она планировала. Он интересовался этим и не мог не думать об этом. Ему в голову приходили идеи. Разве не нужно поделиться ими с нею? А разве так можно, не делать этого? Он знал Германию гораздо лучше, чем она. Он изучил во время долгих посещений Германии с детства все типы немцев, нацистов, анти-нацистов и до-нацистов. Разумеется, он должен передать эти знания ей! В какой момент доброта превращает грех в обязанность или долг в грех?
Кроме того, в какой момент осуществление воображения становится грехом? Ланни собирался в поездку. И что могло помешать его воображению взять с собой леди? Он не мог представить ее своим эксклюзивным клиентам. Но почему он не мог оставить ее в комфортабельном отеле, пока он занимался своим картинным бизнесом, а потом забрать ее и укатить в следующий город? Он знал так много приятных мест для пребывания и много интересных тем для разговора! Если бы Лорел поехала, он мог бы даже добраться до Калифорнии. Он не мог отвезти ее в Сан Симеон, но какое прекрасное время они могли иметь в этих «мотелях» по пути и в лагерях отдыха замечательных национальных парков!
Да, было много способов провести отпуск, даже не уезжая так далеко! Ланни ходил под парусом на Лазурном берегу, а также по реке Ньюкасл и Проливу Лонг-Айленд. Он представил себе одномачтовую яхту с каютой в каком-то месте, где никто не знал ни агента президента, ни автора журнальных рассказов. Скажем, в Заливе Барнегат. Какие пикники там можно устроить! Или они могут отправиться в поход в Адирондак. Погода скоро будет достаточно теплой, и у него были яркие воспоминания о посещении там приятного «лагеря», принадлежащего Гарри Мерчисонам. На одном из тех уединённых озер, окружёнными соснами и елями, они катались бы на байдарке и ловили бы форель. А потом на берегу и жарили бы её тонкими ломтиками. Они могли бы арендовать то, что называлось открытым лагерем. Строением, стоящим над озером, и с костром, пылающим впереди, чтобы согреть его на ночь. Ланни не хватало практики в заготовке и рубке дров, но он думал, что справится с этим, если попытается. И, конечно, он без труда мог это вообразить.
Этот факт был примечателен тем, что во все эти воображаемые поездки он брал с собой Лорел Крестон. Причина в том, что он знал, о чём с ней можно разговаривать. Но когда он был с Лизбет, воображаемый разговор быстро затихал. Дочь Холденхерстов производила на него впечатление только своей молодой свежей красотой, и когда его кровь требовала ему взять ее на руки. Его интересовала Пегги Ремсен, пока он был в картинной галерее или в доме своей мачехи, которая хотела, чтобы он был «хорош» с ней. Но из Лорел всегда били фейерверки, интеллектуальные ракеты и устные цветные декоративные огни. Его выбор общения с ней был частью этого процесса естественного отбора и выживания наиболее приспособленных, в соответствии с которым в течение нескольких сотен миллионов лет ум побеждал тело, а мозг мускулы.
XI
Все это было в области мечтаний. Но когда дело дошло до действительности, то Ланни отравился в обычную целомудренную и одинокую поездку. Он провел несколько дней со своими друзьями Мерчисонами и осмотрел новый модернизированный завод для быстрого производства ста различных видов стекла. Он никогда не думал, что их так много. Он также посетил завод, на котором изготовлялись легированные стали. От своего отца он узнал, сколько было изобретено новых сортов, и каким странных целям они служат. Он шел больше километра, а мимо него проносился бесконечный лист стали со скоростью выше шестидесяти километров в час. Но двигался он на роликовых подшипниках, что нельзя было понять, что он вообще движется. Всюду в этой обширной преисподней округа Аллегейни штата Пенсильвании заводы выдавали продукцию, работая в три смены. От депрессии, вызвавшей такую панику среди приверженцев Нового курса всего лишь три года назад, больше не осталось и следа.
Так было по всей Америке. Бог войны помахал своей волшебной палочкой над землей. В Цинциннати друзья Ланни Тиммонсы с гордостью показали ему огромный завод по производству скобяных товаров, который все еще делал молотки и пилы, но за ночь был переоборудован на выпуск металлических деталей для военных кораблей, самолетов и артиллерии. В Луисвилле его друзья Петрисы, производители виски Петрис высшего качества, теперь гнали алкоголь десятками тысяч литров для «военных целей». Удивительные ощущения теперь испытывал каждый производитель, который имел возможность производить всё, что мог. Это была новая игра, и он играл в неё так же, как играл в футбол в колледже. Деньги не имели значения, сказал бы он, хотя Ланни не встречал никого, кто отказывался от них.
Так было в Детройте и в Чикаго. И даже в Рюбенсе, штат Индиана, сыновья Эзры Хэккебери расширяли мыльный завод, поскольку могло показаться, что британцам надо поддерживать чистоту даже под бомбами, а Томми приходилось бриться каждое утро, даже среди песчаных бурь Северной Африки. И вот на сельскохозяйственных землях появились новые здания, и это были самые тщательно охраняемые и секретные объекты. Но старый Эзра сказал, что оказалось, что если можно приготовить кухонное мыло, то можно также сделать такие сорта, которые производили оглушительный грохот, желательно не на вашей кухне.
Возможно, можно было подумать, что этот подъём производства плохо подействовал на продажи произведений искусства. Но Ланни думал иначе. Все эти люди чувствовали себя хорошо. Они сидели на вершине мира и не ощущали ни дискомфорта, ни опасности. Старые мастера? Конечно! Если они действительно хороши, то их сюда. Ланни должен был только упомянуть о том, что его картина Коро превосходила любую в коллекции Тафта, или лучшие работы Констебля и Бонингтона теперь доступны в Англии. Если вы знали несколько миллионеров, то можно играть одним против другого. Алонзо Тиммонс, один из многих племянников старой доброй Софи, пристроил крыло своего дома, чтобы повесить картины. Он слышал от своей тети, что Ланни Бэдд был тем, кто может заполнить пустые стены. Ланни рассказал ему об Эзре Хэккебери, таким образом играя штат Индиана против штата Огайо.
Старый мыловар, для которого Ланни был все еще был веселым и нетерпеливым мальчиком, который плавал на яхте Bluebird, решил, что ему нужны все картины, которые Марсель сделал на борту яхты. И все, что он написал позже в результате этой поездки. Это был способ вернуть старые времена и оставить что-то, чтобы люди могли запомнить вас. Гораздо лучше, чем большое количество ревнивых и ссорившихся снох! Мыловар хотел быстро потратить деньги, прежде чем снохи об этом пронюхают.
Ланни принес полный комплект фотографий с ценами на обороте. Эзра отметил те, которые хотел. И это составило что-то вроде двухсот тысяч долларов. Не моргнув глазом, он выписал чек на эту сумму, датированный на три дня вперед, чтобы у него было время продать ценные бумаги и передать деньги в банк. Ланни должен был попросить Золтана Кертежи съездить в Балтимор и взять нужные картины из хранилища и отправить их в Рюбенс. Тем временем Эзра приступит к строительству надлежащей огнестойкой галереи в центре города. «Представьте, Рюбенс, Индиана, на карте!» — усмехнулся чудаковатый старикашка. Ланни подумал, что тот получит больше удовольствия от разочарования жен своих сыновей, чем от разглядывания картин Марселя, изображающих греческие и североафриканские руины.
XII
Так приятно проходили первые недели июня. Утром и днем Ланни читал городские газеты тех мест, где он оказался. Они были в значительной степени были похожи друг на друга, поскольку их зарубежные новости поступали из центральных агентств, и единственное различие заключалось в том, что местные редакторы сами выбирали заголовки. Также было радио по всей стране в основном то же самое. Днем и ночью он крутил ручки настройки и затаивал дыхание, когда начинался период новостей.
Вечером в субботу, 21 июня, он посетил ужин с танцами в особняке старой миссис Фозерингэй в Чикаго. Прием давался в честь приехавшей племянницы. Ужин был в восемь тридцать, и танцы начались через два часа. В час ночи Ланни прошёл в одну из комнат, где собралась большая группа пожилых людей у радиоприемника. Они слушали новости, которые Ланни ждал в течение последних трех месяцев. Немецкие армии вторглись в Россию от Балтийского до Черного моря.
Интересно было увидеть и услышать реакцию этой светской компании! Здесь была крепость изоляционизма, в самой тени чикагской достопримечательности Трибьюн-Тауэр. Там уже более двух десятилетий существовал настоящий арсенал пулеметов, ожидающих нападения красных. Теперь эти злорадные дамы и господа, казалось, имели только одну мысль, что эта новость уничтожит одним ударом грешное дело их врагов, «интервенционистов», сторонников государственного вмешательства в экономику. Теперь все будут верить в Гитлера и помогать ему! Теперь даже Британии нужно будет с ним помириться! Теперь было немыслимо, чтобы любой американец захотел бы отправить оружие врагам фюрера!
Позже этим же утром Ланни двигался на восток, и по радио в своей машине он слушал «цветистую» речь, которую старый добрый Винни репетировал перед своими друзьями последние пару месяцев. Речь, в которой он обещал полную и абсолютную солидарность со Сталиным! Ланни хотел бы увидеть лица чикагских дам и джентльменов. Ему хотелось быть с Ганси и Бесс, с Риком, с Раулем, с Бернхардтом Монком. Но не с фюрером, не с толстым Германом и не с мрачным Руди, где бы британцы его не держали!
Сам себе Ланни сказал: «Нацисты совершили самоубийство!»
XIII
В этих своих поездках агент президента имел обыкновение поддерживать связь с Ньюкаслом. Его почта приходила в офис Робби, а Робби переправлял её воздушной почтой. Когда Ланни находился в Кливленде, заканчивая сделку, его отец позвонил ему и сказал: «Тебе звонили из Вашингтона. Человек сказал 'правительственный бизнес', но своего имени не назвал. Я обещал ему, что попрошу тебя быть в своём отеле в два часа дня». Робби не задавал вопросов, он давным-давно научился хранить свои секреты и позволял другим хранить свои.
В назначенный час Ланни был в своем гостиничном номере, и раздался голос, который он не слышал довольно долго. — «Это ваш старый работодатель в Париже. Никаких имен, пожалуйста».
«Ну, я буду молчать!» — сказал Ланни. — «Как мир относится к вам?»
— Держит меня в напряжении по причине язвы желудка. Я хочу видеть вас по вопросу первостепенной важности. Как скоро вы можете увидеть меня в Нью-Йорке?
— При необходимости я мог бы полететь. У меня есть машина, принадлежащая моему отцу, но он мог бы послать за ней человека.
— Как скоро вы доедите?
Ланни быстро сообразил. — «Я мог бы доехать чуть меньше, чем за двенадцать часов, если выехать через пять или десять минут».
— Езжайте до полуночи, затем поспите и закончите утром. Вы помните гостиницу в Нью-Йорке, где я встретил вас и вашего отца?
— Помню.
— Я ожидаю вас там завтра до полудня. Когда вы будете за час или два до Нью-Йорка, позвоните и дайте мне знать.
«О.К.», — сказал Ланни.
— И позаботьтесь о себе по дороге. У меня есть то, что вас очень заинтересует.
«О.К.», — повторил Ланни и повесил трубку.
Он позвонил в приёмную отеля и попросил подать машину к двери. Потом позвонил клиенту и сказал, что должен неожиданно уехать. Он сложил свои вещи в сумки, оплатил счет в гостинице, сел в машину и унёсся на восток по Евклид-авеню, которая когда-то была модным бульваром города, и теперь, как Пятая авеню в Нью-Йорке, была захвачена бизнесом. Он ехал так быстро, как это допускали правила, и пока он ехал, он думал о том, что его ждёт впереди.
Вызов Чарли Олстона, бывшего «зубрилы» в классе Робби Бэдда в Йельском университете, был тем же самым, что и звонок от Ф.Д.Р. И даже больше, потому что Ф.Д.Р. любил посплетничать и рассказывать истории. А профессор Олстон, как его называл Ланни, никогда не вызывал никого, если это не было по правде вопросом номер один. «Старый работодатель в Париже» был в то время скромным географом в большом секретариате президента Вильсона на Мирной конференции. Но за последние двадцать два года он стал первым близким другом и советником губернатора штата Нью-Йорк, а затем членом «мозгового треста», который губернатор привез с собой в Вашингтон.
Короче говоря, он был одним из тех профессоров колледжа Нового Курса, которых Робби Бэдд так ненавидел и боялся, до тех пор, пока пару лет назад Чарли не вызвал его в Нью-Йорк и «посадил его на пособие», как выразился Робби. Весь путь в этой поездке, сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт задавался вопросом. Неужели ему тоже прикажут устроиться на работу? И будут оплачивать её из Фонда рыбных инкубаторов или Управления долины Теннесси, или он будет библиотекарем Конгресса?