Времени угрозы [68]
I
ЧАРЛЬЗ ОЛСТОН снова приехал в Нью-Йорк. Там его встретил Ланни и в очередной раз повёз на этот раз в Центральный парк в сумерках. Машина катила в потоке быстро движущегося транспорта по извилистой дороге с деревьями с одной стороны и высокими освещёнными зданиями с другой. Ланни выслушал, прежде всего, благодарность за своё усердие как ученика, а затем и перечень его будущих задач. — «Человек, у которого вы должны получить информацию, профессор Генрих Томас Шиллинг, он, как вы знаете, лауреат Нобелевской премии по физике и один из величайших авторитетов в мире. Когда последний раз о нём слышали, он был в Берлинском университете. У нас есть основания полагать, что он находится в лаборатории около Ораниенбурга. Ваша задача найти его и придумать неприметный способ встречи с ним. Для этого вы сначала поедете в Лондон и проконсультируйтесь с английским физиком. Это профессор Освальд Хардин, который был в контакте с Шиллингом и знает больше о положении дел, чем кто-либо еще. Хардин был в Берлине несколько лет и является другом Шиллинга. Кстати, информацию, которую я послал вам на днях, можно довести до Хардина, но Шиллингу не давать никакой информации, только получить информацию от него».
— Предположим, что он будет спрашивать меня?
— Притворитесь несведущим. Нам сказали, что Шиллинг полностью анти-нацист, но нет никакого смысла доверять любому немцу больше, чем мы должны. Если Шиллинг анти-нацист, он не должен задавать вопросы. Ваша оценка его характера и поведения будут важны для нас, когда вы вернётесь.
— Если он нас обманывает, у меня не будет шанса вернуться, я должен подумать.
— Это не обязательно. Ему может быть поручено слить вам дезинформацию, чтобы заставить нас тратить время и деньги на ложные шаги. Это уж точно. Он будет знать, что вы прибыли в Германию не из бескорыстной любви к научной истине.
— Как он узнает, кто и что я?
— Профессор Хардин даст вам пароль.
— А как Хардин узнает меня?
— Он будет ждать вас.
— Позвольте мне указать, профессор, что до сих пор никто не мог знать, что я агент президента, кроме самого губернатора. Я даже не был уверен, что вы это знаете. А я знаю от всех трех высших нацистов, что у них есть агенты в Англии. И эти агенты все время получают инструкции и высылают информацию.
— В этом случае мы должны рискнуть, Ланни. Вы не можете просто отправиться в Германию и посмотреть на этого Шиллинг и сказать: 'Я агент президента Рузвельта, расскажите мне об урановом проекте'.
— Я допускаю риск, но, конечно, я должен сделать все возможное, чтобы обеспечить свою безопасность.
— Вы можете принять меры предосторожности и встретиться с Хардином тайно, как вы это сделали со мной. Он, конечно, это поймет.
— Как мне попасть в Англию на этот раз?
— Ф.Д.Р. сказал мне, что он устроит это лично с Черчиллем.
— Поймите, профессор, я не пытаюсь увильнуть от этой работы, но я хочу получить результат и не попасть в нацистскую ловушку. Мне не нравится идея, что мое имя обсуждается по трансатлантическому телефону.
— Вы можете рассчитывать на то, что губернатор убедился, что его разговоры с Черчиллем не прослушиваются.
— Я ни на минуту не сомневаюсь, что он так считает, но я кое-что знаю о трюках наших врагов и о тех годах, когда они готовились к тому, что происходит сейчас. Они насадили агентуру по всему миру, подключились ко многим проводам и взломали множество кодов.
— Хорошо, обсудите это лично с губернатором, и если у вас есть предложения, сделайте их. У него может быть информация, которую он хочет доверить вам и только вам одному. В конце недели он будет в Гайд-парке, и вы можете связаться с Бейкером в Поукипзи.
У Ланни потребовали повторить имена двух ученых и подробности о них. Он добавил: «Я посмотрю их в библиотеке и узнаю все, что доступно. Когда я доберусь до Берлина, то я так же воспользуюсь библиотекой».
Олстон заявил: «Возможно, вы получите достаточно информации от Хардина. Особенно вам нужен предлог для встречи с Шиллингом. Возможно, он интересуется искусством, у него может быть картина, которую стоит посмотреть, или какой-то его родственник может её иметь. Возможно, у вас возникнет предложение написать его портрет. Знаете ли вы кого-нибудь в Германии, кто, возможно, захочет нарисовать лауреата Нобелевской премии?»
«Я мог бы кого-нибудь найти», — ответил агент президента. — «В Берлине я встречал многих деятелей искусства».
— Хорошо, и теперь, последнее слово. Ланни, вы должны помнить, что в ваших руках судьба демократического мира. Если ваша миссия потерпит неудачу, если вы обнаружите, что попали в ловушку, вы должны всё отрицать. Вы ничего не знаете о том, что мы делаем с ядром атома. Вы должны придерживаться этой версии при перекрестном допросе и даже под пытками. Вы должны оставаться искусствоведом и ничем другим. В Принстоне вы создали каталог коллекции произведений искусства у Кертиса, и ваши отношения с Альбертом Эйнштейном ограничивались дуэтами Моцарта.
— Все это само собой разумеется, профессор.
— Вы должны понять, что можете столкнуться с ужасными пытками. Нацисты будут использовать всё, что есть в их распоряжении, чтобы сломить вашу волю. Я хочу, чтобы вы взяли с собой эту крошечную стеклянную капсулу. Она содержит цианид, а если вы ее раскусите и быстро проглотите, то окажетесь вне пределов досягаемости через минуту или около того. Это спасет вас от многих страданий и спасет всех нас от возможности, что в какой-то момент бреда вы можете выговорить слово или фразу, скажем 'графитовый замедлитель', или что-то типа того.
II
У Ланни было два свободных дня до его свидания в Гайд-парке, и он спланировал их с максимальной пользой. Он поехал в Ньюкасл, чтобы попрощаться с семьей. Они не обнаружили ничего странного в том, что он каталогизировал коллекцию произведений искусства. Им было интересно послушать его рассказы о жизни в семье Кертиса. Им было гораздо тяжелее понять, почему и как искусствовед должен возвращаться в Европу в военное время. Но они уже давно научились не спрашивать об этом. Робби рассказал, что у него на следующий день будет деловое свидание с Реверди Холденхерстом в Нью-Йорке, и сын принял приглашение присоединиться к ним за обедом.
На обратном пути в город он посетил Гансибесс. Очень трогательно видеть, что с ними случилось. Как будто влажная губка прошла по их недавнему несчастью и стёрла все одним махом. Любимый Бесс Советский Союз был в опасности, и все понимали, на чьей стороне он был. Ганси был полностью заодно со своей женой, и им было стыдно, что они ссорились. Ланни ничего не сказал о той роли, которую он сыграл в этой домашней развязке.
Бесс рассказала важные новости. Они едут в Москву. Она сделала предложение Уманскому, послу в Вашингтоне, и он телеграфировал приглашение. — «Мы будем почетными гостями Советского Союза и будем играть людям во всех городах. Это не сильно поможет выиграть войну, но, по крайней мере, сообщит им, где наши симпатии».
Они включили радио и слушали новости. Немцы находились в трёхстах километрах от Москвы и добрались до Киева, столицы Украины. На самом деле все выглядело плохо. Со всеми тремя из них это было так, как Бесс говорила о себе. Все в пределах этой огромной земли было их личной собственностью, и её разрушение было их личным горем.
III
Вернувшись в город, Ланни поужинал с Золтаном Кертежи и рассказал ему о своих делах с картинами. Золтан доложил, что взял работы Дэтаза из хранилища в Балтиморе, упаковал и отправил их в Рюбенс, штат Индиана. Позже вечером агент президента зашёл к Форресту Квадратту. Зарегистрированному нацистскому агенту стало жарко. ФБР преследует его, сообщил он, и вскоре ему может понадобиться помощь от друзей. Этот проницательный человек не обманывал себя. Он сказал, что в Соединенных Штатах ситуация выглядит плохо, и он не был полностью доволен российской кампанией. — «Наши друзья подсчитывают количество километров, на которые мы продвинулись, и количество пленных, которых мы захватили, но они не понимают, сколько километров находится в этой варварской стране, и какие там бесконечные массы этого человеческого скота. Кроме того, наступает ужасная зима».
Ланни не хотел казаться слишком скорбным, поэтому он воздержался от повторения того, что предсказал фюрер, что кампания закончится через месяц или два, в крайнем случае. Вместо этого он заметил: «Может быть, вермахт готов сражаться зимой, они явили так много чудес».
«Чудеса нам понадобятся», — заявил германский американец. — «Если бы кто-нибудь сказал мне, что британское и американское правительства будет поддерживать красных террористов, я бы не поверил».
— И я, Форрест, но, по крайней мере, мы узнали, кто наши враги.
— Как будто я не знаю, нам не нужно много расследований, чтобы составить расстрельные списки.
Ланни пришел к Бальдуру Хайншу и осторожно намекнул, но другой не смог его понять. Сейчас агент президента отважился: «Кстати, как насчет тех важных людей, которые собирались избавить нас от этого злейшего врага?»
— Кажется, они все залегли на дно, я ничего не слышу, что они делают.
— Казалось бы, настало их время.
— Я согласен с вами. Я надеялся, что у вас будут новости об этом.
Ланни был разочарован, но он не стал настаивать на этом вопросе. Может быть, служащий пароходства стал подозрительным? Или он решил, что сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт не сможет никому помочь похитить президента своей страны, а просто болтает об этом?
Чтобы выйти из такой ситуации, надо было выдавать информацию, а не спрашивать о ней. Ланни заметил: «Кстати, герр Хайнш, вы знаете, что мой отец иногда говорит об авиационной промышленности. Он знает, что меня не интересует этот предмет, но я слышу, как он разговаривает с другими, и то, что он говорит, может быть ценным для вас, не причинив ему никакого вреда».
«Конечно, расскажите мне», — вмешался другой. Было забавно видеть, как быстро ожил разговор.
— Похоже, что несколько компаний, разбросанных по всей стране, работают над проектами для ракет, которые будут нести бомбы, а также проектируют самолеты, которые будут летать на ракетном принципе. 'Реактивное движение', как они это называют. Ожидается, что это создаст беспрецедентные скорости.
— Спасибо, Ланни, это может быть очень важно. Агент президента внутренне улыбнулся, зная, что немцы работают над такими вопросами, и их люди должны знать, что англичане и американцы тоже не спят. Но, очевидно, служащему пароходства об этом не сказали!
IV
На следующее утро надо было написать письма и посетить банк. Затем идти на обед в Ритци-Уолдорф. Оказалось, что Реверди знал Алонзо Кертиса. Вот такой неудобно маленький мир! Реверди был своим человеком в Принстоне и знал всё о жизни там, в том числе о том, что этот фешенебельный университет укрывал еврейских беженцев из Германии. Реверди считал это несколько неудачным прецедентом. Обычно капиталист из Балтимора был тактичным человеком, но на этот раз он забыл, что единственная дочь Робби Бэдда была замужем за таким беженцем!
Ему было очень интересно услышать, что Ланни составил каталог коллекции Кертиса и спрашивал, не удостоит ли эксперт его коллекцию такой чести. Ланни принял это, как еще одно усилие, чтобы заманить его в Долину Грин Спринг. Он отметил, что у этой коллекции будет очень небольшой каталог. Коллекционер мог принять это за намек, пусть он поручит компетентному эксперту найти больше старых мастеров в следующей поездке!
Коллекционер сказал: «Я начинаю свой круиз первого ноября. Не хотите ли пойти с нами?» Третий раз он делал такое же предложение. Оба они знали, что он имел в виду под этим, и каждый знал, что другой знал, что сделало это немного неудобным. «Было бы очень приятно», — ответил младший, — «но, к сожалению, я взял на себя обязательства. Я могу улететь в Британию в любой день».
— Мы собираемся увидеть немного Востока. У моей жены есть друг, женщина-врач, которую я обязался доставить на её пост в Южном Китае. Затем мы планируем провести некоторое время в Бали, в одном из самых красивых мест в мире.
«Это звучит очень соблазнительно», — заметил вежливый Ланни. — «Но разве вас не смущают условия войны?»
— У нас не было никаких проблем прошлой зимой, у меня на бортах судна был нарисован американский флаг, также и на палубе, и ночью все это хорошо освещалось. Южные моря сейчас очистились от немецких рейдеров, и, во всяком случае, они не интересовались частной яхтой.
— Я не хотел бы рисковать, Реверди, а если им не хватит еды или топлива.
— Они оставят нам достаточно, чтобы добраться до ближайшего порта. Если вы спросите меня, Ланни, я бы сказал, что вы больше рискуете, летая в Британию.
Ланни позволил остановиться на этом. Любезность требовала, чтобы он упомянул семью, поэтому он спросил: «На этот раз Лизбет идет с вами?»
«Она ещё не решила», — ответил отец. — «Если вы пойдете, то она тоже, и я буду рад пригласить кого вы хотели бы иметь с собой».
— Вы слишком добры. Я хотел бы этого больше всего на свете. Но у меня есть обязательства за рубежом, и непристойно от них отказываться.
Он подумал, что это упорство свидетельствовало о плохом вкусе. Это было явлением, которое он заметил среди очень богатых, и особенно сыновей и дочерей очень богатых. Они привыкли иметь то, что хотели, и воспринимали это как право. Они отказывались очень неохотно. Наверное Реверди Холденхерст сам не восхищался Ланни Бэддом. Они были слишком разными во вкусах и действиях. Но Лизбет хотела Ланни, и Реверди хотел, чтобы у Лизбет было то, что она хотела. Он был обязан хотеть этого, потому что иначе она не дала бы ему покоя. Она даже отказалась бы от его яхтенных круизов! Лизбет была третьим поколением очень богатых. И ей было еще тяжелее перенести неспособность удовлетворить желания своего сердца. Ланни решил, что эта семья, которая считала себя очень элегантной, на самом деле была несколько грубой.
V
Эти мысли привели его к Лорел Крестон, которая выбрала свой собственный путь в жизни и шла по нему. Конечно, не было бы греха совершить с ней еще одну поездку, прежде чем отправиться в опасное путешествие. Ланни позвонил ей по телефону и сказал: «Я уезжаю, и хочу узнать, могу ли я попрощаться».
«Конечно», — сердечно ответила она.
— У меня необычное предложение. У меня есть клиент, который живет на Гудзоне, в двух-трёх часах езды. Он попросил меня быть у него в девять вечера. Обычно он держит меня пару часов, а затем я возвращаюсь в Нью-Йорк. Это место недалеко от города, и мне пришло в голову, что мы можем вместе туда поехать. А вы можете провести эти пару часов в кино. Всегда можно что-то узнать из фильма, даже если это плохой фильм.
«Договорились», — сказала она. — «Когда и где мы встретимся?»
«На обычном месте», — сказал он. — «Мы уедем рано и пообедаем по дороге. Скажем в пять часов и возьмите что-нибудь почитать, если фильм будет слишком плохой, вы можете посидеть в лобби отеля».
VI
Имея пару часов в запасе, Ланни позвонил своему дяде Джессу. Они встретились, как обычно, и поехали по Мэдисон-авеню к Центральному парку. Неизбежно их разговор зашёл о Советском Союзе. Старик не удержался сказать: «Я же говорил!» Он очень гордился тем шоу, которое демонстрировало его приёмное Отечество. — «Ты видишь, они отступают, но не бегут».
«Ты прав, дядя Джесс». — Ланни знал, какое удовольствие получают люди, слыша это. — «Надеюсь, они смогут продержаться».
— Что мешает им? Чем дальше они отступают, тем короче становятся их линии снабжения, а чем дальше немцы продвигаются вперед, тем больше трудностей возникают у них. Они должны менять колею железных дорог, и они, конечно, не смогут это сделать до зимы.
— Я согласен со всем этим, дядя Джесс.
— Кроме того, ты видишь, что работа советских штабов не настолько некомпетентна, как ты опасался. Есть причина, о которой я уже говорил тебе давно. Ты были потрясен чистками, но теперь ты понимаешь, зачем они были. В Красной армии нет Квислингов, и нет предателей среди политиков и журналистов дома. Сравни это с Францией!
— Должен признать, что тоталитарная система более удобна для войны, дядя Джесс, но я из тех чутких ребят, которые не любят, когда убивают людей.
«Такое происходит в мире в течение долгого времени», — сказал здравомыслящий человек, — «и ничуть не больше, чем сейчас».
— Хорошо, ты можешь присоединиться ко мне в оплакивании всех молодых русских, которые умирают.
— В этих обширных степях это происходит на протяжении многих веков, Ланни. В конце концов, это не будет иметь значения, поскольку они еще не потеряли мужества, чтобы размножаться, как это было с французами за последнее столетие, а в настоящее время эта классическая страна капитализма. Я наблюдаю, что мой племянник достиг 40-летнего возраста, а в своё потомство внес только одну маленькую девочку.
Ланни рассмеялся. — «А как насчет моего красного дяди? Где у него было спрятано потомство?»
— Я ненормальный, Ланни, один из тех фанатиков, которые мечтают изменить мир, и я не могу выполнять двойной долг.
— Не волнуйся, дядя Джесс, у твоего племянника тоже есть долг, и когда-нибудь он сможет рассказать тебе об этом. Как долго ты будешь здесь оставаться?
— Не более нескольких недель. Тогда мой адрес будет Кремль.
— Итак, ты возвращаешься! Ты будешь участвовать в битве?
— Для войны есть молодые люди, старики для советов. Советские власти думают, что я могу дать им совет о создании подполья во Франции, а также в их отношениях с их новым союзником США.
«Я нахожу это обнадеживающим», — отважился агент президента. — «Ведь наша страна сплотилась для поддержки Советского Союза в опасности. В будущем нашим журналистам будет нелегко лгать о красных».
«Это похоже на весенний солнечный свет после долгой зимы», — согласился бывший депутат. — «Пусть это тебя не обманывает. Капитализм всегда найдет способы лгать, потому что это его природа. Когда у него нет врагов за границей, он лжет о себе и о членах своей семьи. Каждый производитель лжет о своем продукте, каждый продавец о своих продажах. Вся система конкурентного коммерциализма строится на лжи и не может выжить без нее».
«Я вижу, что война не побила твои старые грампластинки!» — улыбнулся Ланни. — «Ты уверен, что никто никогда не лжет в Советском Союзе?»
«Поезжай и посмотри!» — бросил вызов другой.
— Как ты думаешь, они меня впустят? Буржуя, живущего продажей результатов гения других людей?
«Шутки в сторону», — заявил другой, — «ты должен понять, как будет выглядеть новый мир. Я поручусь за тебя и добуду тебе разрешение».
— Шутки в сторону, дядя Джесс, это очень любезно, но у меня есть работа, и когда-нибудь ты признаешь, что она того стоит. Между тем никому не говори обо мне. Удачи тебе и твоей Красной Армии!
VII
Они согласились на место встречи на улице возле дома Лорел Крестон. Она серьезно отнеслась к желанию Ланни не считаться знакомым с «Мэри Морроу» и обошла квартал, чтобы убедиться, что за ней никто не следит. Был пасмурный день, в воздухе чувствовалась осень, и ее щеки покраснели, то ли от ходьбы, то ли от удовольствия видеть его. Когда она вошла в машину, и они обменялись приветствиями, она сказала: «Надеюсь, ваша миссия не слишком опасна».
«Не особенно», — ответил он. — «Вероятно, я полечу в Британию».
Она сказала ему: «У меня на следующей неделе выходит новый короткий рассказ».
— Плохо, что я пропущу его.
— У меня со мной есть копия, вы можете прочитать его, если у вас есть время, а затем уничтожьте копию, мне она будет не нужна после выхода рассказа.
«Держите её, пока эта поездка не закончится», — ответил он. — «Я прочитаю её в своем гостиничном номере, а потом устрою небольшой костер».
Они ехали по верхнему Бродвею, когда-то Олд-Олбани-Пост-роуд. Они пересекли мост и проехали деревню со странным названием Спеитен Даивил. Лорел отвечала на вопросы о своем романе. Она еще не начала его, но хотела использовать некоторые идеи, подсказанные им. После двух месяцев ядерной физики в его памяти сюжет романа несколько потускнел. Но вскоре он быстро вернулся, и он снова им заинтересовался. Он вспомнил все предложения, которые он делал до того, как в его мозгу взорвалась атомная бомба.
Позже он сказал ей, что он ужинал с ее дядей Реверди, и она сказала: «Завтра я буду завтракать с ним. Казалось бы странно не упомянуть эту поездку, но я думаю, что будет лучше оставить всё, как есть».
— Вы сказали ему, что вы Мэри Морроу?
— Я не думаю, что он заинтересуется моими рассказами, я не уверена, что он одобряет вообще пишущих женщин, и, конечно, тех, кто находит изъяны в социальном порядке. Вы знаете, насколько он консервативен.
— Действительно, да. Я думаю, у него есть общая идея, что опасно придираться к любому правительству где угодно, потому что красные могут извлечь из этого выгоду.
— Мой дядя Реверди — странный человек. Под его скрытностью прячется крайнее недовольство и масса разочарований. Знаете ли вы печальную историю его супружеского несчастья?
— Да, мама рассказала мне.
— Это тоже рассказала мне ваша мать. Мне пришлось отправиться на откровенную Ривьеру, чтобы узнать кое-что о своей семье.
Сама Лорел ни в коем случае не была откровенна, несмотря на все свои усилия. Она ничего не говорила о «несчастье» мужчины, чья жена нашла его в объятиях служанки. Она просто сказала: «Тетя Миллисент не может простить его, и он не может простить ее за то, что он не простила его, поэтому они живут, не раскрывая своих сердец и не делясь своими мыслями. Я не могу представить ничего более разрушительного для человеческой души, я иногда думаю, что дядя Реверди не может простить общество за то, что оно позволило ему родиться, или Богу за то, что он сделал его тем, кем он является».
«Что вы думаете о Лизбет», — отважился этот мужчина.
— Лизбет — ребенок, и она останется такой, пока защищена от всего опыта и получает все, что захочет, на серебряном блюде. Какой смысл для нее развить любую из своих способностей? Иногда я думаю, что дети потворствовующих родителей более несчастны, чем сироты. Их следует забирать от своих родителей и воспитывать в общинах, где другие дети могут привить им социальную дисциплину.
Ланни добавил: «Мне кажется особенно плохим, когда два родителя конкурируют за благосклонность ребенка».
— Именно так! Дядя Реверди и тетя Миллисент сделали все возможное, чтобы Лизбет не узнала о дисгармонии между ними, но, конечно, она должна знать об этом. Когда она решает отправиться в круиз на яхте или остаться дома, она принимает участие в семейной войне, и это могло бы испортить любого ребенка, который, естественно, не был таким мягким и добрым.
Ланни сказал: «Когда-нибудь вы должны написать историю о такой семье!»
VIII
В городе Поукипзи они нашли кинотеатр рядом с гостиницей. Ланни сказал ей, где выбрать место в кинотеатре, чтобы он мог найти ее. Если ее там не будет, он приедет в отель. Затем он отъехал на короткое расстояние, припарковал машину и ровно в минуту в минуту был на назначенном углу. Машина остановилась у тротуара, и Ланни туда сел. Как правило, в машине было двое мужчин, но на этот раз Бейкер был один. Он направил фонарь на Ланни, а затем машина двинулась на север по дороге вдоль реки.
Они въехали в поместье Крум Элбоу не по главной дороге с будкой часовых на въезде. Они въехали по тропинке через рощу ёлок, предназначенных к продаже на рождество. Часовой остановил их, но у Бейкера был пропуск, и они вошли в дом с задней двери. Там был еще один часовой. Ланни было бы приятнее, если бы их было полдюжины, но он знал, что Америка не привыкла к войне и еще не понимала, что она воюет. Немецкие подводные лодки нападали на американские эсминцы, но американской публике это было неизвестно.
Посетителя сопроводили по задней лестнице в удобную спальню с ситцевыми занавесками и камином. Был холодный вечер, и на Боссе был синий свитер под горло. Но в его настроении не было ничего холодного. Он с усмешкой приветствовал своего гостя, и когда дверь закрылась, он сказал: «Привет, старый сокрушитель атома!» У него всегда было какое-то причудливое приветствие. Он нес со смехом самое непомерное бремя власти. A агенту президента было предложено прочесть формулу производства плутония. Не потому, что Ф.Д.Р. хотел её узнать, но потому, что ему было забавно прикидываться. Но не надо думать, что он не станет заниматься настоящим делом. Не прошло и больше минуты, прежде чем он сказал, что это самое важное поручение, которое он когда-либо доверял человеку. И что агент президента 103 может считать это наградой. — «Эта задача потребует от вас все, что у вас есть, Ланни, и если вы принесете домой этот кусок бекона, у вас будет почти все, о чем вы попросите».
— Все, что я попрошу, это другое задание, губернатор. Я не планирую ничего другого, пока мы не выбьем нацистов.
— Ты не позволишь мне расплатиться за эту поездку?
— Я только что продал кучу картин моего бывшего отчима, и я при деньгах. Меня беспокоит, как я попаду в Британию, не выдав себя вашим агентом.
— Вам не понадобится быть в Англии больше, чем один день или два, и я скажу Бейкеру предоставить вам паспорт с вымышленным именем.
— Но, губернатор! Фотография и отпечатки пальцев!
— У нас есть способы организовать такие вопросы. Возможно, нам придется обмануть только одного человека.
— Меня беспокоит, что вы думаете, что это только один человек, но на практике у нас будет клерк или секретарь, и, возможно, подружка. Напомню, что есть человек Би-4 по имени Фордайс, у которого я нахожусь в специальном списке. Он должен иметь мою фотографию и отпечатки пальцев.
— Если он вас обнаружит, то это, вероятно, будет после того, как вы покинете страну, и это будет для вас лучше, он будет уверен, что вы нацистский агент, которому удалось проскользнуть через его сеть. Если он ему случится поймать вас, то вам придется сказать ему, что это совершенно секретно, и что он должен пойти прямо к Черчиллю.
— Черчилль знает обо мне?
— Я сказал ему, что прибудет человек. Ему есть что сказать, что он не хочет упоминания даже по телефону.
— Но как я могу получить доступ к Черчиллю, если другие люди не знают об этом?
— Это то, над чем мы должны поработать. Когда вы прибудете в Англию, я дам ему ваше кодовое имя, Захаров. У вас есть кто-нибудь, кому вы доверяете, и кто может пойти к Черчиллю и сказать это имя?
— У меня есть друг детства в Англии, драматург Эрик Вивиан Помрой-Нилсон. Я никогда не упоминал вас как своего начальника, но он знает, что я собираю информацию для какого-то высокого человека, и я был бы удивлен, если бы он не догадался, что это вы.
— Будет ли у него доступ к Черчиллю?
— Он слишком левый, но его отец, баронет, несомненно, имеет. Он несколько раз помогал Рику публиковать важные новости в газетах, не сообщая их источника. Он сделал это с предложениями, что Гитлер пытался навязать Праге весной 1939 года.
— Хорошо, ваш баронет отправится к Уинстону и скажет: Захаров, и Уинстон скажет ему привести таинственного человека ему ночью, точно так же, как вы пришли сюда.
— Вы понимаете, что Черчилль знает меня. Мы видели друг друга довольно много раз у Максин Эллиотт на Ривьере зимой до войны.
«Восхитительный человек», — сказал Ф.Д.Р., который только что прибыл с трехдневной конференции с первым министром Его Величества.
«Разве вы не находили, что он слишком говорлив?» — поинтересовался агент президента с усмешкой.
«Иногда», — был ответ. — «Но вы знаете, что у меня тоже есть слабость рассказывать истории».
— Лично я не возражал, потому что я приходил послушать его. У меня была возможность предупредить его о целях Гитлера, и я обнаружил, что он, наконец, решил, что Гитлер был более опасный противник, чем Сталин. Но он был совершенно уверен, что лично ему никогда не придется решать эту проблему. Он назвал себя политическим неудачником и сказал, что Тори поставили его навсегда на полку.
«Они достали его», — сказал Ф.Д. — «Он необыкновенная фигура и человек этого часа».
«Он это знает», — рискнул Ланни. — «Он играет свою роль так, как любая другая звезда сцены. Думаю, я рассказывал вам о докладе, который передал мне Рик. Уже весной прошлого года он решил, что Гитлер пойдёт на Россию, и Черчилль написал речь, которую он собирался произнести, и докучал своим друзьям, заставляя их слушать эту речь».
«Ну, это стоило того», — заявил Ф.Д.Р. — «Я должен признать, что эта речь ввела меня в дрожь».
IX
Завершив все дела, связанные с работой агента президента, «губернатор» заговорил об Атлантической конференции и о принятии Устава. Он признал в седьмом прямом потомке герцога Мальборо еще одного мастера-шоумена, достойного компаньона в политической борьбе, и теперь рассказывал о нем с удовольствием. Внутри этого пухлого круглого тела было крепкое сердце. Он был воплощением британского льва и ревел на врага так, как описал Шекспир, вложив те же слова в рот короля Генриха Пятого. Рузвельт описал его на борту крейсера Огаста, курящего большие сигары. И Ланни не мог сравнить с ним Ф.Д.Р. с несколькими сигаретами. Потому что здесь, он полусидел и полулежал в постели, и вставлял одну за другой сигареты в длинный тонкий мундштук, который он не вынимал изо рта часами, только когда он хотел вдохнуть свежий воздух.
Он второй раз выслушал описание Ланни британского лидера в изношенном красном халате на его белом теле и в мягкой соломенной шляпе на его рыжих волосах. Лидер сидел у сине-зеленого бассейна удалившейся от дел королевы сцены и рассказывал о конфликте, который тогда только мрачно маячил на горизонте. Агент президента сказал: «Он выкачал из меня всё о Гитлере, Геринге и Гессе, всех в Германии, кого я знал. Бивербрук тоже был там, и я видел, что он готовился отречься от своей любви к нацизму. Я помню, что он спрашивал меня особенно о Гессе. Он знал, что Гесс признавал себя последователем Бухмана, и у Бобра, казалось, была идея, что это движение спасет Великобританию от необходимости вести тяжелую войну».
«Это интересно», — прокомментировал Ф.Д.Р. — «Бивербрук присоединился к нам на Огасте и многое хотел рассказать. Он сказал мне, что он был одним из первых, кто говорил с Гессом после его высадки в Шотландии».
— Я полагаю, что теперь Гесс знает, что он не ведет переговоры о том, чтобы втянуть Британию в войну против России.
— Ему разрешили услышать речь Уинстона по радио.
«Вот это история!» — воскликнул Ланни. — «Если бы это придумал драматург, мы должны были бы назвать это мелодрамой».
— Говорят, что эта речь ввергла Гесса в меланхолию, и есть сомнение, что его ум сможет выдержать такое напряжение.
«Бедный Руди!» — воскликнул его фальшивый друг. — «В более счастливом мире он мог быть полезным человеком. Не особенно ярким, но он был способен на полную верность. А это, вы должны знать, не самая распространенная из добродетелей. Кодовое имя, которое я ему дал, было Курвенал, друг Тристана в опере Вагнера и был назван там как 'Вернейший из верных'. Мне было бы интересно поговорить с ним сейчас».
— Вы можете предложить это Уинстону и попросить его это устроить.
— Я боюсь, что их этого ничего не выйдет. Независимо от того, что делают нацистские агенты в Британии, они вряд ли смогут не следить за тем, что происходит с их заместителем фюрера.
— Вы могли бы придумать правдоподобный предлог для того, чтобы вам разрешили его увидеть. Возможно, вы отправитесь к Гитлеру с сообщением от Гесса.
«Я подумаю об этом», — сказал Ланни. — «Но я боюсь, что эта война уже давно прошла этап переговоров. Черчилль совершил невообразимое преступление, поддерживая большевиков, да и вы тоже».
«Вам сейчас нравятся мои речи больше, чем те, к которым вы привыкли?» — с улыбкой спросил общительный великий человек.
— Действительно, губернатор!
— Вы помните, что я сказал вам в первый раз, когда вы пришли ко мне. Я не могу идти быстрее, чем позволяют мне люди. Мне пришлось подождать, пока события не изменят их настроения.
«Не шучу», — сказал Ланни, — «я думаю, что ваше управление в этом кризисе будет изучаться, как одно из чудес истории. У меня были случаи отчаиваться много раз, но вы, кажется, всегда веселы и уверены».
— Ах, парень, это потому, что тебя здесь нет, когда ты покидаешь эту комнату!
X
На столе этого занятого человека Ланни видел обычную стопку документов, и он воспринимал ее как молчаливого надсмотрщика. Но он позволил себе только один вопрос, прежде чем просить разрешения уйти. — «Губернатор, вы обладаете гораздо лучшими источниками информации, чем кто-либо другой. Скажите мне только, Россия не сдастся?»
— Без сомнения, что она не хочет, единственный вопрос в том, сможет ли она.
— А вы что скажете об этом?
— Гарри Хопкинс только что приехал из Москвы, где он провел несколько дней со Сталиным. Он убежден, что Сталин думает драться с ними до конца, несмотря ни на что. Он дал полную гарантию, что они будут держаться, даже если это означает сдать всю Россию, они отступят в Сибирь и продолжат борьбу с тем, что у них осталось. Они, конечно, просят нас о поставках, и мы сделаем все, что в наших силах, чтобы удовлетворить их потребности.
— Хопкинс думает, что они могут продержаться?
— Он не сомневается в этом, он говорит, что они только в начале мобилизации своих огромных резервов. Они двигают свою технику на восток и свою людскую силу на запад. Старики, молодежь и женщины будут выполнять свою работу. Сталин сказал, что они доведут вермахт до изнеможения, и в итоге они сокрушат его.
«Хорошо,» — сказал Ланни. — «На этой основе я могу продолжить свою работу. Кстати, у меня был еще один разговор с моим красным дядей. Он говорит то же самое, что говорит Хопкинс, но, конечно, в его случае он может выдавать желаемое за действительное. Он говорит мне, что он собирается в Россию. Они собираются сделать его старейшим государственным деятелем, советником по иностранным делам. Он приглашает меня туда приехать и говорит, что он может организовать мне въезд. Возможно, у вас когда-нибудь будет поручение для меня».
«Я буду иметь это в виду», — ответил шеф. — «Пока у вас дел выше головы. Позаботьтесь о себе, потому что вы тот человек, которого я не хотел бы потерять».
«Спасибо, губернатор, я сделаю все возможное, чтобы вернуться». — Ланни почувствовал крошечную капсулу, которую он вшил в подкладку своего пиджака, но не упоминал об этом. — «Я знаю, что у вас работа на десятерых, поэтому, если у вас нет ничего, что еще сказать мне, я не буду мешать».
— Вы можете передать мои личные поклоны профессору Хардину, когда увидите его. Я встретил его вскоре после последней войны, когда я был в Англии, но он, вероятно, этого не помнит.
«Я предполагаю, что он, возможно, узнал вашу фотографию в газетах», — сказал Ланни с усмешкой. Он получил рукопожатие от этой большой сильной руки, а затем вышел в зал.
XI
Слуга негр Ф.Д.Р. сидел в одном кресле, а Бейкер сидел в другом. Он поднялся и сопроводил Ланни вниз. На обратном пути в Поукипзи он сказал: «Мне было поручено зарезервировать вам место на самолете в Шотландию через Ньюфаундленд. Завтра у меня будет билет, и ваш самолет улетает из аэропорта Вашингтон послезавтра в 10 часов утра. Мне сказали выбрать имя для вас, поэтому ваш билет будет выписан на имя Ричарда Терстона Харрисона. Надеюсь, это не настоящий человек».
«Я такого не знаю», — ответил Ланни. — «А как насчет моего паспорта?»
— Я позабочусь об этом утром. Профессор Олстон дал мне ваше настоящее имя, мистер Бэдд, и поручил мне организовать эти вопросы для вас. Не нужно беспокоиться, что я знаю ваше имя, потому что я человек, который держит язык за зубами.
— Все в порядке, мистер Бейкер, но разве вы не должны сообщить кому-то в Госдепартаменте?
— Нет, потому что президент распорядился, чтобы в случае необходимости я должен был получить проштампованные паспорта без имени, а я должен заполнить имя, отпечатки пальцев и фотографию.
— Но тогда в записях Госдепартамента не будут ничего обо мне.
— Это правда, но это не имеет значения, если вы не потеряете документ или если кто-то не станет с подозрением относиться к вам. В этом случае вам придется телеграфировать или позвонить мне, а я всё решу с надлежащими властями.
— Вам рассказали, что Ланнинг Прескотт Бэдд был выслан из Англии Би-4 и ему запрещен въезд?
— Да, и это неудобное дело. Я полагаю, что вы не хотите говорить Би-4, что вы являетесь агентом президента.
— Конечно, нет.
— Я предлагаю схему, которая может сработать, и не нанесёт никакого вреда. Я предоставлю вам второй паспорт на ваше имя, и вы можете зашить его в подкладке своего пиджака и не использовать его до тех пор, пока вы не прибудете на континент».
— Трудно понять, как это работает, мистер Бейкер, там есть отпечатки пальцев и фотография.
— Есть небольшие трюки, которые можно попробовать, и это может сработать. Отпечатки пальцев на вашем фальшивом паспорте могут быть слегка размыты — плохая работа, но вы не будете виноваты в этом. Негатив фотографии можно подправить. Это будете вы, но это не совсем вы, и его вряд ли узнают все, кто знает мистера Ланнинга Прескотта Бэдда. Дежурный в аэропорту не знаком с вами, я полагаю.
— Это правда, но если у них возникнут какие-либо подозрения ко мне, они обыщут меня и найдут второй паспорт.
— Во-первых, я не думаю, что они будут беспокоиться о деталях, потому что вы прибудете на правительственном транспорте. Гражданские самолёты по этому маршруту не летают, и на самолетах перевозятся только лица, которых посылает правительство. Проверка паспортов в значительной степени формальна. Если дело дойдет до чего-нибудь серьёзного, вам придется сказать: 'Это вопрос разведки'. В паспорте будет секретный знак, о котором знает их нужный человек.
«Ну, тогда конечно», — сказал Ланни, — «если у вас есть такая магия!»
«У нас это есть», — ответил Бейкер. — «У нас много людей работает на континенте в той или иной форме, и британцы их пропускают. Коды меняются время от времени, но ваш знак будет свежим. Когда вы покинете Англию, вы уничтожите фальшивый паспорт. Я полагаю, что вы можете вернуться домой через Лиссабон и Азорские острова, а не через Лондон».
— Если я смогу попасть на самолёт.
— Скажите мне, ваш отец посвящён в вашу тайну?
— Только в той степени, что я занимаюсь правительственной работой, но он не знает для кого.
— Имя Бейкера ничего не значит для него. Когда вы доберетесь до Лиссабона, позвоните ему, чтобы он позвонил мне по моему адресу. Как только я узнаю от него, я сразу займусь вашим делом, зарезервирую вам место и уведомлю вашего отца. А он может уведомить вас. Вражеские агенты не найдут ничего подозрительного в вашей связи с вашим отцом о том, чтобы вернуться домой.
«Я не вижу в этом никаких недостатков», — сказал Ланни. — «Где мы встретимся завтра?»
— Я приеду в Нью-Йорк и получу номер в гостинице и попрошу вас прийти ко мне, если вы не возражаете, это будет менее заметно. Хартли Робинсон будет моим именем для этой цели, а вы Ричард Терстон Харрисон. Не забывайте.
«Мне нужно много помнить», — сказал Ланни с улыбкой. — «Но я думаю, я могу запомнить и это, мистер Робинсон».
XII
Ланни высадился из машины на улицу в городе Поукипзи, который когда-то был индейской деревушкой, «Место, покрытое камышом у маленькой воды». Он прошел в кинотеатр и быстро нашёл свою леди, которая сидела на согласованном месте. Она сказала: «Я стала свидетелем ужасного убийства, и теперь я никогда не узнаю, кто его совершил».
«В наши дни совершаются миллионы убийств», — ответил он, — «и никто, кроме Бога, никогда не узнает, кто их совершил».
Он хотел бы рассказать ей, где он был, и что узнал, особенно о Советском Союзе. Это произвело бы на неё впечатление. Но он не мог позволить ей даже догадываться. А она могла бы легко это сделать, зная, что Гайд-парк находится всего в нескольких километрах отсюда. Полное молчание не было бы правдоподобным или вежливым, поэтому он счел нужным составить рассказ, как он провёл вечер. Он взял одного из своих чикагских клиентов и перенёс его в долину реки Гудзон. Он рассказал ей странную историю о пожилом джентльмене, который страстно любил красивые картины и стремился обладать ими, но только изредка он мог купить картину, потому что большая часть денег принадлежала его жене, а это всегда означало ссору.
«А что эта женщина хочет купить?» — спросил Лорел, и он сказал ей, что женщина не хочет ничего покупать. Она хотела создать свое состояние. Она унаследовала его от своего отца. И она думала, что она почитает его, следуя по его стопам и становясь все богаче с каждым днем.
Это привело к вопросу о странных искажениях в личностях людей, которые порождают деньги. «Деньги — это сила», — сказал Ланни. — «Деньги вызывают уважение и послушание у других людей, и не у всех есть сила характера, чтобы нести такую ответственность. Очень богатые обнаруживают, что весь мир пытается получить часть их денег, и их начинают преследовать страхи, и они ощущают иррациональную ненависть и закрывают себя, свои сердца, а иногда и тела».
Он рассказал о старой мисс ван Зандт, чей особняк на Пятой авеню постепенно был окружен торговлей и производством одежды. Мисс постоянно страдала от еврейских рабочих, которые в полдень выходили на улицу и ели свои бутерброды. В ее глазах все они были коммунистами. Поэтому она давала целое состояние фашистам и нацистам, которые приходили к ней и обещали убрать этого врага. Он рассказал о богатом джентльмене, который был уверен, что революция была не за горами, и кто потратил все свои деньги на вещи и спрятал их в безопасных местах. Любые вещи, потому что только вещи имели бы ценность. Этому джентльмену было видение, что он распродавал свои вещи на черном рынке, чтобы купить себе еду и сохранить жизнь.
Лорел, в свою очередь, рассказала об одной из своих родственниц, которую она не назвала. Пожилая леди, которая развлекалась с большой щедростью и наслаждалась присутствием своих друзей. Но ее дочь не могла видеть, как тратятся деньги на других людей, хотя у дочери было свое собственное состояние. Она решила, что нужно тратить на гостей за ужином сумму не более семнадцати центов на человека. И она велела слугам ограничиться этой суммой. В результате мать стала совсем одинокой, а все слуги мошенничали. Вещи таинственно исчезли, но всякий раз, когда дочь уходила, у матери была вечеринка.
«Как излечиться от таких вещей?» — спросила Лорел, и Ланни ответил: «Отменить право наследования. Я пришел к выводу, что это самая злая сила в человеческом обществе. Она отравляет жизнь большинства состоятельных семей, которых я знаю. Даже там, где они открыто не ссорятся, их дети теряют свою жизненную силу, всю инициативу. Наши консерваторы говорят о 'свободном предпринимательстве'. Я хотел бы сказать им, что первым шагом к сохранению свободного предпринимательства надо дать понять каждому молодому человеку в мире. Что когда его образование завершено, он должен выйти в мир и выбрать свой собственный путь, и что у него никогда не будет шанса потратить доллар, который он не заработал своими силами».
Таким образом, легко решив человеческие и социальные проблемы, они вернулись в город на рассвете. Только когда они подъехали к дому Лорел, разговор принял личный тон. Она спросила его: «Неужели это не опасная миссия?»
Он подумал, что заметил дрожь в ее голосе, и, похоже, в его ушах зазвучал тревожный звонок. Он только должен был сказать: «Неужели, это значит для вас так много?» и это подлило бы масло в огонь. Но Ф.Д.Р. приказал ему быть осторожным. Поэтому он ответил: «Тут трудно быть уверенным. Мы не можем рисковать меньше, чем наши враги». Затем, немного подумав: «Напишите мне кое-что из этого романа».
XIII
После сна Ланни снова связался с Бейкером, и ему были вручены две паспортные книжки. «Я, нижеподписавшийся, государственный секретарь Соединенных Штатов Америки, настоящим прошу всех, кого это может затронуть, разрешить безопасный и свободный проход, а в случае необходимости предоставить всю законную помощь и защиту», — так далее готическими буквами. Затем шло его имя и обычные тридцать две страницы, в том числе пять для его опознания и предупреждения, что он не должен делать. Вступать в иностранные армии и т. д. Документ был признан недействительным для стран, находящихся в состоянии войны. Длинный список, но даже в этом случае Ланни собирался побывать в некоторых из них. Он задался вопросом, знал ли Бейкер, куда он идет, и зачем? По всей вероятности, нет. Этот человек с языком за зубами не задал ни одного вопроса, и единственное личное замечание, которое он произнес: «Я долгое время занимаюсь такими вещами». После того, как все манипуляции с паспортами были завершены, Ланни выразил сомнения относительно своего мастерства зашить один из них в подкладку своего пиджака. Бейкер предложил это сделать, он научился этому искусству, а также ретушированию фото негативов и ошкуриванию пальцев, чтобы уменьшить четкость их отпечатков.
У Ланни освободился остаток день. И как только он решил посетить библиотеку и посмотреть профессоров Хардина и Шиллинга, зазвонил телефон. Это была Лорел, спросившая: «Можете ли вы уделить мне несколько минут? Это важно».
Конечно, он сказал, что может, и встретил ее на улице, как обычно, и отвез ее в парк. Он не видел ее так обеспокоенной с ночи у Гитлера в Бергхофе, когда она пришла к нему и рассказала ему о тревожных заигрываниях фюрера. На этот раз это были духи, которые обеспокоили ее. Менее часа назад она была в трансе, а ее подруга Агнес сидела, делая заметки. Объявился Отто Кан и сообщил о присутствии старого джентльмена с белой бородой, который сказал, что его зовут Эли Бэдд. — «У вас был такой родственник, Ланни?»
«Да», — был ответ. «Он был моим двоюродным дедом, я встречался с ним несколько раз в юности».
— Вы когда-нибудь рассказывали мне о нем?
— Я не помню, наверное, рассказывал, потому что он оставил мне свою библиотеку, что находится в моей студии. Я вообще рассказываю людям, как я получил все эти прекрасные книги.
— Вы когда-нибудь показывали мне его фотографию?
— Он висит на стене студии, и я, возможно, говорил об этом.
— Это может всё испортить, но я этого точно не помню. У него, по описанию, было худое, аскетичное лицо, это высокий старик, слегка сутулый и с тихим голосом.
— Всё правильно, он был проповедником-унитаристом.
— Он сказал: 'Скажите Ланни отложить эту поездку. Ему угрожает беда'. Он повторил три раза: 'Опасность! Опасность! Опасность!' и затем исчез.
— Это очень интересно, Лорел.
— Это ужасно испугало меня, я извинилась перед Агнес, вышла и позвонила из автомата.
Опять Ланни, возможно, сказал бы: «Значит ли это так много для вас?» Но голос сказал: «Опасность!» и более трех раз. Он сказал: «Вот один из тех случаев, когда не знаешь, что думать. Вы обдумывали неприятности, которые могли произойти со мной, вы говорили об этом прошлой ночью. И, конечно, все эти факты о двоюродном деде Эли возможно были в вашем подсознании, конечно, они были в моем. Вы вошли в транс, и ваше подсознание делает из этого немного драмы».
— Значит, вы не верите в предостережения?
— Я вынужден верить в них, я читал о многих случаях. Они такие же старые, как история, но это не значит, что каждый страх это настоящее предостережение. Если бы мы в это верили, нам было бы тяжело жить вообще.
— Вы не можете отложить это путешествие?
— Не возможно, Лорел, вы не представляете, как трудно в эти дни получить место в самолете.
— Но даже на день или два?
— Слушайте, моя дорогая, сказал ли этот голос, в какой я буду опасности?
— Нет, только то, что я сказала.
— Итак, что мы можем заключить? Мы находимся под угрозой столкновения здесь, в Центральном парке. Меня могут убить по дороге в аэропорт. Меня можно легко убить в лондонском затемнении. Один астролог однажды сказал, что я умру в Гонконге, но я не собираюсь ехать в Гонконг в эту поездку. Почему его предостережение не должно быть таким же хорошим, как у Отто Кана? Исследователи парапсихологии собрали статистику о предостережениях, которые сбылись, но кто когда-либо считал те, которые не оправдались? Думаю, они могут быть десять к одному, возможно, сто к одному.
Так весело он пытался утешить ее. Он пригласил ее на ужин в маленьком неизвестном кафе и вёл себя как можно приятнее. Если это могло бы помочь! Когда он прощался с ней на углу рядом с ее домом, он сказал: «Я не могу телеграфировать вам из Англии, но я пришлю вам открытку, чтобы вы знали, что я в безопасности. Я не должен подписывать свое имя. Я подпишу её 'Брат', что может тронуть сердце цензора».
«Спокойной ночи, брат», — сказала она. Он подумал, был ли в ее голосе слабый намёк на иронию?